Узнай врага

И странно, и жутко было вспоминать всё это. Будто услышал сказ о древних загонщиках, а эти загонщики раз – и явились во плоти, живёхонькие. Вчера ещё и представить было страшно, что они, чада Огня, потащутся в мёртвое место. А ныне – шли! Боялись, но шли. Надеялись на старика. Раз старик сказал, что спасёт, значит, спасёт.

Путь пролегал по лощинам и распадкам, среди выветренных скал и заснеженных груд валунов. Холмы волдырями громоздились на окоёме. След был хорошо заметен: широкая полоса вытоптанного снега среди нескончаемых сугробов, будто стремнина среди спокойной воды. Во многих местах снег был изрыт, чернела земля, валялись ошмётки ягеля.

– Теперь-то уж не уйдут, – плотоядно предрёк Сполох. – Даже если пурга налетит, отыщем.

Собаки то и дело порывались вперёд, но Огонёк тормозил их остолом, покрикивал на вожака:

– Куда погнал, Крестоватик? Охолони.

Крестоватиком называли вожака за серый крест-накрест пояс бурого меха вдоль хребта и по лопаткам – точь-в-точь как у молодого песца. Пёс был рьяный, быстро шалел в упряжи, в запале напрыгивал на лошадей, по-волчьи рвал их зубами.

Собак лесовики не шибко привечали. Если хотели кого оскорбить, говорили: «Чтоб тебе сдохнуть как шелудивому псу». В хозяйстве собаки были бесполезны, только мясо жрали. Ездить на них желающих не находилось: смрад источали такой, что хоть из нарт выскакивай. Годились только для загона, но зато там проявляли себя во всей красе. Поймаешь Большого-И-Старого, погрузишь на кладовые нарты: собаки везут, красота! В некоторых общинах ещё оленей впрягали, но для Артамоновых олень – зверь священный, кроваворогий. Ему по воле Огня только Большим-И-Старым быть.

Пояс мелкоснежья огибал скальный выступ и спускался в широкую балку, за которой начинался крутой подъём на очередной холм. Светозар вдруг остановился, грузно сполз с лошади, наклонил голову, разглядывая что-то под ногами. Держа кобылицу под уздцы, он прошёл в одну сторону, потом – в другую, развернулся, посмотрел вокруг, не поднимая головы. Вождь подъехал к нему, наклонился к земле, поддел горсть снега рукавицей. Объявил, глянув на остальных.

– Отсюда пойдём.

Всадники спрыгнули с лошадей, поснимали тюки, бросили их в нарты. Наскоро перекусили стерляжьей строганиной с заболонью и сушёной брусникой, покормили кобылиц сеном с рук, а собакам бросили остатки кровяницы. Ели молча, только Жар-Косторез проговорил, стуча зубами:

– С-слава Огню, ч-что до мёртвого м-места не доехали.

Закончив с едой, опять сели на лошадей, сняли притороченные к сёдлам длинные жгуты из сыромятной кожи с петлёй на конце, обвязали эти жгуты вокруг пояса, другой конец спустили вниз локтя на три, придерживая ладонью. Огонёк вернулся к нартам, устроился поудобнее, сдвинув все тюки назад, к деревянной спинке с двумя сосновыми поперечинами.

Вождь проговорил вслух молитву, затем сказал:

– Отсюда – во весь опор.

Ударил лошадь пятками, та всхрапнула, едва не встав на дыбы, и рванула вперёд. За ним почти беззвучно – только глухой топот от копыт – полетели остальные всадники. Огонёк ударил собачьего вожака остолом:

– Вперёд, Крестоватик! Вперёд, белоухий!

Кобыла у вождя была что надо: неплодная, поджарая, с глазами-бельмами, будто самим Льдом рождённая. Такая сутки может идти и не упадёт: знай только корму подкидывай. А уж прыть у неё похлеще, чем у любого оленя. Остальные с ней соревноваться не могли, поотстали.

Резвым галопом вождь скатился в ложбину, с разгону взлетел на гребень холма и снова бросил бельмастую вниз по склону. Товарищи его ещё поднимались, а он уже мчался вниз, в новую балку, на дне которой, словно жемчужная россыпь в серебряном блюде, теснились олени: пять раз по пять пятков, или тьма-тьмущая. Завидев всадника, зверьё кинулось прочь, заметалось, сталкиваясь рогами и телами, взметнуло облако снега и бросилось прямиком к мёртвому месту. Вождь засвистел, раскручивая петлю над головой.

Первый бросок был неудачен – Ледовым наитием зверь сумел увернуться, и петля шмякнулась на снег. Выругавшись, вождь сбавил скорость, принялся на ходу наматывать жгут обратно на плечо. За спиной его грянул голос Сполоха:

– Левей бери, Головня!

Вождь обернулся: родичи уже летели, скатывались вниз, будто валуны с горы. Первым мчался Жар-Косторез на каурой лошади. За ним, отстав на корпус, скакали Головня, Светозар и Сполох, потом – Огонёк на санях, и последним – старик.

Вождь опять ударил пятками кобылу, присвистнул лихо, радуясь подмоге. Припустил за удирающим стадом, пригнувшись к лошадиной гриве, чтобы ветер не бил в лицо.

А небо неумолимо мрачнело и уже сыпало мелким снежком, точно предупреждало загонщиков: не ходите – хуже будет. Глаз Огня, и без того едва видимый сквозь вечную пелену дымных демонов, совсем пропал, оставив людей один на один со Льдом. Но вождь не видел этого. Не видел он и того, что Светозар вдруг остановился и начал заворачивать лошадь, махая остальным рукой: «Нзд! Нт пт!». И Огонёк, заметив это, с испугом заорал товарищам: «Стойте! Дальше нельзя!».

Ничего этого вождь не видел и не слышал. Раскрутив петлю, он что есть силы метнул её в лохматого тёмно-серого самца. Петля зацепилась за рога, оленя дёрнуло назад, а вождя выбросило из седла. Грохнувшись лицом в снег, он сплюнул пресную жижу, выступившую на языке, и быстро поднялся на одно колено, уперев другую ногу в землю. Олень яростно бился в петле, волоча загонщика за собой.

– Светозар, Сполох, вяжите ему ноги! Где вы, Лёд вас побери?

Он хрипел и ругался, сражаясь с оленем, а зверь рвал сыромятную кожу, бил копытами землю, фыркал и мотал головой. Вскочив на ноги, вождь медленно тянул его к себе. Наконец, подоспели Головня и Сполох. Соскочив с лошадей, они подбежали к зверю, Головня схватил его за рога, а сын вождя повалил оленя на снег.

– Вяжу! – крикнул он, затягивая кожаный узел вокруг передних ног Большого-И-Старого.

Подъехал Пламяслав, весь в пару, тоже слез с лошади, начал связывать зверю задние ноги.

– Где остальные? – рявкнул вождь, вытирая пот со лба.

Он отпустил петлю, подошёл к добыче.

– Струсили, – откликнулся со злобой Сполох. – Зассали, чтоб им провалиться.

– Дристуны проклятые…

Вождь огляделся: в запале погони он и не заметил, что заехал в мёртвое место. Со всех сторон его окружали холмы с торчащими из них обломками каменных стен и ржавыми прутьями. Сверху на всё это безучастно взирало суровое тёмно-серое небо. Тут и там виднелись следы всякой живности: зайцев, песцов, евражек. Ложбина между холмами была вытоптана копытами оленей.

Вот, значит, какое оно, мёртвое место.

Вождь опустил глаза на зверя: тот лежал на взрыхлённом грязном снегу, бока его подрагивали.

Старик встал перед оленем на колени, сложил молитвенно руки:

– Прости нас, великий, что творим насилие над тобой. Но ты пожил своё и готов соединиться с Огнём. Мы же заберём твою плоть. Каждый общинник воздаст тебе хвалу за то, что ты позволил нам утолить голод. Благодарим тебя, Большой-И-Старый, за твою милость к нам.

Головня прошептал:

– Ты от Льда, я от Огня… Прочь, прочь, прочь… Уйдите, демоны злые…

Вождь погладил пышные усы, сказал с нарочитой бодростью:

– Пусть Отец Огневик отмаливает этого зверя, мы своё дело сделали. А эти бздуны, заячьи души… – он задохнулся от ярости, не находя слов. – Пусть пеняют на себя. – Повернувшись к сыну, добавил: – Слетай-ка за нартами, Сполох.

– В один миг, отец.

Вождь посмотрел на Пламяслава.

– Где там твоё средство от скверны, старик? Самое время.

Пламяслав вздохнул, подняв лицо к небу, прикрыл глаза и зашептал что-то. На бескровных губах стали набухать и лопаться, как весенний снег, маленькие пузырьки слюны. Пальцы его задрожали, и весь он стал как будто бесплотным, превратившись в тень. Затем поднялся, закряхтев, сделал шаг от поверженного зверя и покачнулся, словно наткнулся на порыв ветра. Совладав с накатившей слабостью, расправил плечи и двинулся прочь от загонщиков. Родичи удивлённо молчали. Каждый хотел крикнуть: «Ты куда? Ошалел? Здесь же смерть», но крик этот, барахтаясь в груди, глох где-то в горле, не прорываясь наружу, ибо все вдруг поняли: старик отдавал себя Льду. Он спасал товарищей от скверны, жертвуя собой.

Полные трепета, загонщики смотрели, как Пламяслав уходит всё дальше и дальше, торя себе тропу в снегу. Казалось, вместе с ним уходит живая память общины, связь с усопшими предками, отгоревшее прошлое. Он, этот лысый обрюзгший следопыт, учил детвору отличать добро от зла. Он вещал родичам о минувшем и настоящем. Он говорил о многообразии мира. От него, неутомимого разведчика, общинники узнали о далёких краях, где Огонь сияет с неба, а земли свободны от снега, где бродят говорящие медведи и живут люди с оленьими головами, где растут деревья в два пятка обхватов, задевающие кронами облака.

В детстве Головня часто убегал к Пламяславу, чтобы не слышать постоянных ссор родителей. Он спрашивал у него: почему Отец Огневик не позволяет людям расходиться, если они не хотят жить друг с другом?

Тот важно отвечал:

– Потому что так велит Огонь – тело к телу, рука к руке. Слепившихся единожды разлучит лишь смерть.

Головня спрашивал: