Московское сукно

Зато к отмечанию подошли с размахом. Филька купил колбасу, хлеб и солидный кувшин с самогоном. Первым к нему приложился отдыхавший после драки Прокопий. Затем пахнущая грушами емкость перешла к остальным. Проехав еще пару верст на север, компания остановилась и расположилась на обочине, рядом с полем ржи.

Солнце уже приближалось к горизонту. Раскинувшееся рядом поле ржи приятно пахло и тихо шелестело на ветру. Василий глубоко вздохнул. Приятно иногда от дел отвлекаться.

– Красиво дерешься, Прокопий, – сказал Анвар. – Как научился?

Молчавший почти все поездку старик встрепенулся и с подозрением посмотрел на татарина, будто впервые заметив его.

– А ты кто такой? – проскрипел он.

– Меня Анваром зовут. Я вот с этим, длинным, – это Вася.

– Ага… Вы из лихих?

– Может быть. – Анвар улыбнулся. – Как догадался?

– Да у вас на лбах написано, знаю вашу породу. – Старик еще раз приложился к кувшину и непринужденно расположился под деревом. – А драться научился как все – упражнялся.

– Я раньше таких талантов не видел, – отметил Василий. – Как ты так удар держишь?

– Бог благословил. С детства крепким был – матушка говорила, что меня как-то осел лягнул. После этого боли уже и не чувствую. Однажды, когда служил, меня пруссак штыком проткнул – вот тогда нехорошо было. Но ничего, встал сразу, дал ему в ухо, а потом…

– Замечательная история, потом расскажешь, – перебил Филька. – Господа хорошие, посчитал наши заработки – получайте свои доли. Вам по одной десятой.

Василий получил два рубля. Он ни на секунду не сомневался, что его обдирали, но спорить не хотелось – настроение было слишком приятным. Вечер был теплый, где-то вдалеке запели птицы.

К наступлению сумерек компания расправилась с едой и кувшином. Самогон оказался мягким на вкус и усыпляющим. Прокопий сдался раньше всех – старик вытащил из повозки старый выцветший солдатский мундир, накрылся им и свернулся калачиком под кустом. Воры тоже чувствовали себя не слишком бодро.

– Вась, давай завтра доедем, – с трудом выговаривая слова, произнес Анвар. – Меня рубит страшно.

– Да сколько можно, мы уже опаздываем, – лениво запротестовал Василий.

– Значит, утром рано встанем и поедем.

– Вот ведь… Ладно, я тоже не могу уже. Но ты первый в дозор.

– Почему я-то?!

– Мы уже обсуждали, забыл?

Анвар прошипел что-то на татарском, но все же занял наблюдательный пост у телеги. В поле шелестели колосья, воздух был тяжелым и сладким. Филька подпер голову кулаком и задумчиво посмотрел на Василия:

– Бросал бы ты это дело, пока не поздно.

– Какое?

– На Бориса Смехоченко шестерить.

Василий фыркнул. Так атамана Резчика уже давно никто не называл.

– Почему это?

– Времена уже не те. Нынче на государство наскакивать опасно. Помнишь Антона Пастуха?

– Помню, конечно. Давно его не видел.

– А вот уже и не увидишь. Он в феврале со своими завод на Урале почистил. Через пару дней всех его ребят солдаты взяли.

– Всех? – Василий даже вздрогнул от неожиданности. – Как так?

– Вот так. Подкараулили и одних перестреляли, других повязали. Сам Пастух еле смылся, попробовал у нас спрятаться, потом все равно схватили. – Филька нахмурился. – И так со всеми будет, рано или поздно. Даже полицейские другие стали: половина не хочет «совесть продавать», а другие начальников больше бедности боятся. За всеми следят, всех прищучат скоро. Прошли дни вольного разбойства в России.

– Поэт какой. И чего тогда делать?

– В городе осесть, там дела вести. Сейчас в городах все деньги. Ты ведь тоже московский, да? Останься тут, заведи свое предприятие – намного спокойнее, чем на дорогах гулять.

– Ага, пока еще один Каин не появится.

Филька возмущенно фыркнул и сплюнул.

Больше тридцати лет назад вор Ванька-Каин заставил московский сыск работать на себя. Он здорово перетряхнул лихой народ в городе, отправив сотни под арест или в бега. Но других он защитил и обогатил. Удача его длилась недолго – вскоре его самого отправили на каторгу. Но в Москве Ваньку до сих пор вспоминали либо как героя, который мастерски обманул закон, либо как последнего предателя, который сдавал своих.

– Нет уж, такие раз в сто лет случаются. Я вот еще с Прокопием поезжу – да и запишусь в третью гильдию.

– И чем торговать будешь?

– Какая разница?! Сейчас купцам хорошо – при дворе вдруг решили, что их больше нужно. Давай со мной? Я сейчас в Сыромятниках проживаю, у вдовы одной. Она богатая, с приличным домом, совсем по мужскому вниманию истосковалась… Смекаешь?

– Да хватит уже подлости говорить. – Василий ухмыльнулся. – Смекаю. Только я ведь ни продавать, ни товар выбирать не умею.

– Ну и ничего. Ты ведь молодой. Тебе сколько, годов двадцать пять? Научишься всему быстро.

Почему-то в этот момент Филька выглядел очень честным, с большой теплой улыбкой. На пару секунд Василий даже задумался – может, правда пора сменить работу? Но потом он вспомнил, почему не любит надолго оставаться в Москве.

– Не знаю, не сидится мне здесь, – уклончиво ответил он.

Филька разочарованно вздохнул и пожал плечами.

Солнце почти закатилось, воздух холодел. В темноте поле казалось совсем бесконечным и приобрело странный синеватый оттенок. Птицы постепенно затихали, вместо них заговорили сверчки.

– Костяной, а ты когда-нибудь про отставку думал?

– Про отставку? – озадаченно переспросил Филька, устраиваясь на повозке.

– Да, где старость хочешь закончить?

– Ого, какой вопрос… Не знаю, где-нибудь в своем доме. Может, с семьей, а может, просто сироту к себе возьму – я в жен как-то не очень верю. А, и лошадей хочу разводить.

Василий расстроенно свистнул. Даже у таких подлецов приличные планы на старость. Разводить лошадей… Хорошая мысль, нужно запомнить.