Хроника Колхиса

Можно ждать чего угодно, можно веровать всему,

Ничему нельзя дивиться, раз уж Зевс, отец богов,

В полдень ночь послал на землю…

    Архилох

Ярятся боги Колхиды изобильной: Игри, повелитель влаги животворящей, заклубил в тумане гладь полноводного Фасиса – окутал белоснежной хленой неуёмный поток. Квирия, справедливый, повелел Эвру неистовому разметать марево от Амарантских гор и до самого моря: от края до края Киркейской равнины застыли на ветвах белоцветные одежды, укрыли от взора священные рощи.

Гневятся боги: Элия-громовержец одел небосвод в погребальный наряд, козлорогий Берика лозу дарильщицу опутал стеблями ядовитого плюща; ярятся боги, ибо царь Аэт, грозный владыка, Аэт, победоносный воитель, растеряв разум, осушает заздравные чаши, пирует с чужаками, чья ладья пристала к пологому берегу у стен белокаменной Эйи.

С разбойниками пирует Аэт, не ведает – предали венценосца любимые внуки: Арг, Фронтис, Китиссор, Меласс.

Арг, чьи сладкие речи подобно дурману смущают рассудок царя, привлёк во дворец иноземцев, тот самый Арг, что ночами, тайком, на рыбацкой лодчонке ходил к устью Акампсиса, лазутчикам гализонам доставляя вести для Пелия-самозванца. С ворами пирует щедрый Аэт, от львиного рыка которого содрогаются стены, не видит, что царская дочь – златокудрая Медея осквернила девичье ложе, зазвав под своё покрывало сластолюбца Ясона.

Гневятся боги: Гмерти всесущий отвратил ясный лик от алтарных камней – напрасно уложен на угли благовонный тук…

Схолии:

Хлена – плащ из шерстяной ткани.

Пелий – царь Иолка, захвативший трон, устранив и заточив в темницу законного правителя, своего брата Эсона.

Тук – сжигаемый на алтаре жир жертвенного животного.

Дистопия

… у Геракла с висков заструился обильный пот, и

черная кровь начала волноваться под сердцем.

    Аполлоний Родосский

А всё – Геракл. Все беды от этого олуха. Все невзгоды, что снизошли на голову злосчастного Колхиса, сына Тифона. Все те напасти, что словно дары Пандоры, дуры любопытной, низвергаются на дом повелителя Колхов.

Не раз, совершив возлияние зоркому богу, размышлял я в ночной тишине о причудах Лахесис: нить моей жизни, что Клото свивает, раз за разом ложится петлёй на тропу, по которой подобно взъяренному хряку ломится сей многобуйный болван. Подвержен припадкам безумья Геракл, да к тому же возомнил себя отпрыском Зевса, – будто бы Кронион, приняв облик истинного его папаши, развлекался с Алкменой, пока супруг находился в отлучке. Да чтобы Зевс спутался с внучкой Персея, которого на дух не переносит? Абсурд.

Амфитрион, породивший громилу, вполне был приличный мужчина, разве что дурную кровь через мать – Астидемию унаследовал от сыноубийцы Тантала. А вот Алкмены родня – там сам Сатир ногу сломит: прапрадед Персея – Линкей, тестя собственного жизни лишил (к слову – тот тесть дядюшкой ему же приходился), вдобавок, как овечек прирезал, ни много ни мало – сорок девять сестричек любимой жёнушки. Кознодейка Даная – правнучка Линкея – подбила сыночка на отцеубийство, что Персей и исполнил исправно, а заодно открыл счёт – отправил в Аид красавицу Медузу, тётку мою, и пошло, и поехало: славный отпрыск порочной семейки – Геракл, задушил малолетнего нашего брата, мало того – освежевал убиенного, выделал шкуру, и по сей день, обрядившись в неё щеголяет.

Эхидну, матушку нашу, преследовал долго, в горных Аримах настиг и убил (бился в бессилье под гнётом Этны-громады отец мой Тифон стоголовый).

Из всего семейства самый покладистый – братец Орф-всегда-на-страже, стерёг себе коров Гериона, – подкрался Геракл, стража убил, стадо увёл.

Гидру, сестрёнку, из корысти умертвил, дабы жёлчью её смертоносной наконечники стрел своих смазать: сам не справлялся, Иолая, племянника, в помощь призвал – вдвоём одолели.

Брата Кербера Геракл похитил из Аида, пытал, покалечил, – лишь заботой Эврисфея спасся несчастный.

Дальше – больше: поклялся мерзавец весь род наш сгубить (тут ещё Хирон присоветовал воспитаннику бесноватому от бессонья лечиться толчённым на меду драконьим глазом, вот и рыщет с тех пор ублюдок, меня высматривает. Я-то живо представил, каких сновидений дождётся «герой», попробовав снадобья из ока дитяти Эхидны…), однако, Эврисфей отрядил дурака из-под Авгиевых коней дерьмо выгребать. Раз самому не с руки – братоубийцу Гиппоноя, внука богами проклятого Сисифа подговорил – мечтательницу Химеру тот в Ликии выследил, убил жестоко (чуть позже Пегас отомстил за родню, Гиппоноя изуродовал и до смерти довёл – поделом душегубу).

Вот со Сфинкс Геракл оплошал, не дотянулась рука: самую смышленую из дочерей Тифона, любознательную пышногрудку нашу, Гера послала к фиванцам – вершить справедливый суд (за мужеложество и совращение малолетних, прошу отметить).

Эдип, кровосмеситель, довёл деву-львицу до самоубийства, правда, и ему воздалось: сам себе блудодей вырвал глаза, а мамочка его, чадосовратительница, глядя на слепого любовника – повесилась.

Остался Колхис один-одинёшенек, без родни (если не считать стенающего в Тартаре родителя, да калеки Кербера, в Аиде раны зализывающего), без крова, меч над головой занесён (вернее – дубина, этот урод и оружие себе по уму подобрал), только и спасение, как говаривают в Илионе – покинуть своих Пенат.

Схолии:

Дистопия – изображение опасных, пагубных последствий, связанных с построением общества, соответствующего тому или иному социальному идеалу.

Медуза – дочь Форкия и Кето, старшая из Горгон (стражи Пупа Земного – Еврипид), сестра Эхидны.

… совершив возлияние зоркому богу… – в догомеровские времена, отходя ко сну греки обращались с молитвой к Гермесу.

Эврисфей – царь Тиринфа и Микен. Геракл по указанию Дельфийского оракула в течении12 лет служил Э.

Пенаты – домашние божества троянцев. Эней вывез П. из горящей Трои, доставил в Италию, после чего произошла «популяризация» П. в Ойкумене.

Метабола

Край покинуть родной, тебя вскормивший, и хлеба

У незнакомца просить – наигорчайший удел.

    Тиртей

Дождался я дня, когда Нот быстрокрылый, Борея сразив, устремился к могучему Гему, встал на крыло и отдался потоку. В Иллирии путь преградил мне кудесник Зефир: не противясь велению птицелюбого мужа, повернул на восток.

Над водами Понта, над степями Тавриды, парил я, беспечный, теснимый Аргестом… нет, каков стиль, разрази меня Высокогремящий! Великого рапсода лишилась Апия – Колхиса, последнего Тифонида. Помнится: Эвлопа-фракийца, шутя, посрамил я, когда сей выскочка затеялся состязаться со мной в Митилене: тужился, бездарь, формингу терзал, путался в кратких и долгих слогах, так и не смог разродиться стройным триметром. Меж двумя ритонами пенистого лесбосского сложил я тогда элегический дистих – бежал сын Мусея с позором, лик сокрывая полою хитона.

А вот, к примеру, не далее как в прошлую ночь, соком лозовника сон призывая, тряхнул стариной, и дифирамбом восславил колхидского Вакха:

О, гряди Бериконис благой,
В град Аэта,
В град златой!
О, гряди, в кругу сатиров беспечных,
Бешено ярый,
В шкуры одетый,
С жезлом волшебным,
Юноша славный!

Ведь прелесть, Пан меня забери! Мальчишке Орфею запросто можно нос утереть…

Ладно, вернёмся к подсчёту наших баранов, кстати, поговорка, поговоркой, а именно бараны, вернее – белая россыпь на муравчатых склонах, что, словно перси Анадиомены, выступили из пены морской на пути, привлекли взор мой, отчего, умерив силу крыльев, опустился я с высоты, и вот: сотня премилых овнов щиплет сочную травку, да под раскидистым дубом дремлет юный пастух.

Уже уселся я чуть в сторонке, предвкушая обильный обед, набежавшую слюну проглотил, и тут дуновение Эвра божественным ароматом меня одарило; тотчас же, забыв про голодный живот, взлетел к облакам, поспешая к востоку, по зову томящейся девы:

Сражаясь с порывами встречного ветра,
По гулким ущельям, меж гор, сквозь теснины,
Летел я к истокам реки, что зовётся – Араг.