Офицерский гамбит

1

Волкодавы бывают разными. Массивная и лохматая, как медведь, среднеазиатская овчарка с широкой лобной костью только с первого взгляда кажется неуклюжей. Когда встретится среднеазиатскому алабаю волчья стая, он смело сбивает вожака при помощи своего бычьего лба, затем мгновенно клыком подрывает волчью глотку, раздирая главную жизненную артерию. Стая при таком развитии событий предпочитает ретироваться. Мускулистые, необычайно выносливые и нечувствительные к боли американские питбультерьеры, изначально предназначенные для схваток с хищником в природе, могут в исступлении драки вырвать грудную клетку противнику или в несколько мгновений перегрызть передние лапы. Давление их челюстей, превышающее две с половиной атмосферы, превращает кость в раздробленное месиво. Хитрый бульдог обладает мертвой хваткой и может задушить любого великана, повиснув на его могучей шее.

И все-таки отважные волкодавы благородны по своей природе и очень четко понимают разницу между противником и врагом. И даже стравленные жаждущими крови людьми кавказский волкодав и американский питбультерьер ведут себя, как звери, то есть выглядят порядочнее стравивших их людей: если пит оказывается перевернутым и открывает живот, волкодав отпускает его с миром…

Иное поведение озверевших людей. Пробудившие войной свои первобытные инстинкты, превратившиеся в вечно тикающий бойцовский механизм, они уже никогда не дают слабину друг другу. Они страшнее животных потому, что кроме инстинктов включают силу сознания и намерения, материализуют преступные помыслы. И это делает человека убийцей изощренным, алчущим увидеть мучительную, полную боли и унижений смерть ближнего. Война рассвирепевших людей, в отличие от собачьей бойни, никогда не носит ритуальный характер. Война сопровождается острым, дурманящим запахом произвола. Наступает момент, когда люди, вкусившие войны, уже не в состоянии думать о том, насколько их хозяева безжалостны и циничны по отношению к ним, – азарт крови заменяет им все. И хозяева, как и в случае со стравленными псами, гораздо хуже своих слуг, ищущих рукопашной схватки. Они на редкость расчетливы, а придуманные ими блестящие награды и изощренные наказания формируют искусственные ценности, фетиши, возведенные в степень такого же фиктивного абсолюта. Так было всегда, от первобытных времен до XXI века, и природа людей ничуть не изменилась с выходом в космос и расщеплением атома…

2

Подполковник Дидусь после десятилетнего участия в почти беспрерывных войнах и вооруженных конфликтах на Кавказе превратился в особую разновидность волкодава, имеющего в мирном социуме облик не только вменяемого, но и даже впечатляюще вежливого человека, обладающего той привлекательной формой харизмы, какую дает мужчине неколебимая уверенность витязя. Немногие знали, до какой степени натренирована его мертвая хватка, ибо внешность худого, жилистого офицера с ироничной полуулыбкой на устах была обманчива. Жизнь научила его, что без этой хватки сражение наверняка будет проиграно, с нею же шансы выжить и победить удесятеряются, хотя никогда и не гарантируют победы. Отрешенность от всего мира и мрачная, невозмутимая сосредоточенность давно уже стали основой его внутреннего стержня; они особенно подчеркивались в его облике, когда человек чутьем слышал приближение смертельной опасности. Если бы он был страстным почитателем Ницше, то, верно, обнаружил бы у него замечательную характеристику себя самого: кто хочет стать предводителем людей, должен в течение доброго промежутка времени слыть среди них опаснейшим врагом. Это было именно о нем, хотя сам он не знал того, да и редко задумывался над философскими вопросами; его научила война – лучший из учителей и злейший враг всех философов.

После «Фрунзенки», как в быту называли главное учебное заведение офицеров российской армии, подполковник Дидусь получил вполне ожидаемое предписание – принять хлопотную, но весьма почетную в любой воинской части должность начальника штаба полка. По вполне логичному стечению обстоятельств он возвращался в свою родную часть, из которой уехал три года назад успешным майором. Ко времени его службы в этой части некогда злачное, солнечно-теплое место советских времен, о котором в училище он даже не смел помышлять, превратилось в выпотрошенное непрерывной войной, искалеченное, отравленное пространство. Когда-то цветущая, радующая глаз земля, с которой война быстро вымыла сынков влиятельных столичных щеголей с большими звездами на погонах, теперь имела неистребимый запах горелого и гниющего человеческого мяса, прелых ног в грязных портянках и неисчезающей, просто неистребимой гари. Но она по-прежнему влекла и вездесущих живодеров, и посланных для защиты российских интересов необученных юнцов, и желающих подзаработать бывших солдат советской империи, и опытных воинов, знающих толк в войне, и рассчитывающих удовлетворить одновременно и растущие аппетиты новой власти, и свои личные амбиции. Чего греха таить, для определенной категории мужчин тут был свой золотоносный Клондайк. И только парализованные горы, словно заколдованные чудовищным кукольным вертепом, по-прежнему тоскливо взирали на обреченные человеческие существа, возомнившие себя хозяевами территорий. Почти весь Кавказ, еще недавно одинаково приветливый ко всем, теперь представлял собой гигантский дремлющий вулкан. Подобно эбонитовой палочке, он был наэлектризован агрессией и всеобщей жаждой крови. Тут допустили разгерметизацию пространства, и все, кто обитал здесь ранее и кто пришел и обжился, теперь до неистовства презирали жизнь и до бесконечности любили смерть. Порой сами того не осознавая.

Но подполковник Дидусь не опасался обволакивающего его тайного тяготения к смерти, хотя к окончанию академии его сознание все чаще будоражили по ночам сны о войне. Он знал, что война – наркотик, но все еще не верил в собственную зависимость от нее. Правда, от близости смерти чувство страха давно притупилось в нем, он давно уже не испытывал животного озноба и дрожи поджилок, и порой, слыша свист шальной пули подле себя, он почти без трепета пропускал мысль: «Ну, а когда ж меня накроет? Ведь до бесконечности не бывает отсрочки». Но как бы это ни выглядело парадоксально, только тут, на этой кровавой, вероломной и подлой войне, лишенной привычных клише цивилизованного мира, он ощущал свой рост, достижение особой значимости, чего-то реального мужского, появления заоблачной самооценки. Не говоря уже об азарте, игре в прятки с самой смертью, что затягивало в трясину неведомой и неизлечимой болезни. Теперь, после сладкой трехлетней паузы в Москве, он с вожделением возвращался к привычному делу и даже направлялся к своему прежнему начальнику, который, как он знал, не будет его жаловать, поскольку вышел перед академией неприятный казус. Он тогда, будучи лучшим комбатом в полку, уже во второй раз нацелился на высшее военное образование; первый поход за знаниями провалился из-за непредвиденной цепи случайностей, вызванных все той же войной. Кэп[1 - Командир полка.] же, молодцеватый, не без хитринки тип, сделал своему комбату очень даже деловое предложение: квартиру в обмен за отказ поступать в том году в академию. И тогда майор Дидусь предложение принял, не без скрипа в душе, разумеется. Потому что квартира – это залог благополучия семьи, от которого он был не в силах отказаться, хотя лично ему от квартиры было слишком мало проку. Но на его беду, а может быть, и на его счастье, заглянуло в полк высокое начальство из штаба ВДВ.

– Ты что ж это, комбат, передумал в академию? – с язвительным вызовом задал ему вопрос штабной кадровик, успешный и потому улыбчивый полковник. Они встретились случайно на крыльце штаба полка, были одни, и майор Дидусь открыл ему тайну своего отказа.

– Вот что, давай не дури, пиши прямо сейчас рапорт и с судьбой своей так не шути, – настойчиво порекомендовал ему лукавый штабник, – а квартиру тебе и так давно обязаны были дать. Прохвост твой Сухоруков, хоть… может, и правильно рычаги власти употребляет.

И Игорь Николаевич решился, ибо какой настоящий солдат не мечтает стать генералом. Тут же золотой блеск генеральских звезд и трепетная линия голубого лампаса на брюках вскружили ему голову, он захмелел в своем обостренном желании. Вспомнил, что и годы летят, и война все может перечеркнуть в любой момент… Да и полковник, хорошо знавший его личное дело по прошлому году и еще больше понимавший, что майор давно потом и кровью заслужил академию, был настолько учтив, что подождал, пока прямо на штабном подоконнике нервным почерком был нацарапан рапорт. А майор Дидусь так и не узнал, как и кем этот рапорт был завизирован, но только пришел к нему неожиданно счастливой вестью вызов из громогласной и не терпящей возражений столицы. Кэп скрипел от злости зубами, но смирился и затаил обиду. Жаль ему было отданной прохвосту квартиры. «Ну, комбат, не дай бог тебе попасть еще когда-нибудь ко мне служить», – только и прошипел с нескрываемой злостью на прощанье уязвленный штабной игрой полковник Сухоруков.

И вот пролетело три года, стоял уже совсем новый 2001 год. Много воды утекло со времени того разговора, началась новая чеченская война, да и головы многие достойные офицеры сложили. И вот должен был теперь уже подполковник Дидусь влиться в строй под началом все того же Сухорукова. Подполковник Дидусь ничуть не страшился встречи со своим начальником, тем более что война смывает плесень с отношений в военных коллективах. Более того, он знал себе цену, а добытые бессонными ночами полномочия вполне позволяли претендовать на новые высоты, нацелиться на новые ориентиры. Без страха и сомнения он отворил дверь в кабинет кэпа, вошел и, плотно закрыв ее, обратился к командиру, не спрашивая, как это полагается, разрешения войти.

– Товарищ полковник, подполковник Дидусь прибыл для дальнейшего прохождения службы в должности начальника штаба полка.

Командир полка восседал за большим и грубым, видавшим виды столом, обложенный грудой бумаг. Почти ничего тут за три года не изменилось, а у него пролетела целая жизнь в столице. Кэп поднял голову, и в черных глазах его сверкнула гремучая смесь злости, попранной командирской гордости и жажды указать зарвавшемуся подчиненному его место. Конечно, он уже знал по своим каналам, что именно к нему едет новоявленный выпускник. Но и подполковник Дидусь хорошо знал, что командир вот-вот уйдет на повышение и станет начальником штаба дивизии. Фактически на чемоданах сидит. Да и выхода у него не было иного, как играть ва-банк, делать начатое дело. Потому Игорь Николаевич не удивился, когда полковник надул щеки, нахохлился напыщенным индюком и, едва разжав губы, со злой насмешкой передразнил его.

– Что-что? Кто прибыл?! – командир рявкнул, как ужалил. После чего, как будто и не было никого в кабинете, вонзил взгляд в свои бумаги на столе. Но Игорь Николаевич ожидал нападения, он ничуть не обиделся.

Ох, как командир полка предвкушал порку, как готовился! И подполковник Дидусь это тоже знал. А на что он рассчитывал, на объятия? Именно теперь наступил тот ключевой момент, который и определит формат всех будущих отношений. И оба старших офицера хорошо знали об этом; командир намеревался сразу сломать подчиненного, не желая видеть в нем равного соратника, подчиненный для изменения ситуации должен был сократить дистанцию, совершить неожиданное асимметричное действие. И Игорь Николаевич сделал то, что чаще всего подчиненные считают немыслимым: он пошел в запланированную на этот случай лобовую атаку. Приблизившись почти к самому столу, он наклонился и ровным, внушающим уважение, чеканным голосом очень внятно и громко произнес:

– X.. в кожаном пальто! Ваш начальник штаба прибыл!

Что и говорить, это была неслыханная дерзость, невиданные для молодого назначенца наглость и хамство. Булатный голос нового начальника штаба заставил бы вздрогнуть кого угодно, но только не боевого кэпа Сухорукова. Полковник удивленно вскинул брови, причем глаза его в этот момент казались выпуклыми, вываливающимися из орбит. Такого он явно не ожидал. Но офицер он был стреляный.

– А что это вы, подполковник, вразвалочку стоите перед своим командиром?! А ну-ка ножки выпрямите!

Игорь Николаевич довольно улыбнулся, послушно выпрямился, стратегический эффект уже был достигнут, так что дальше будет только позиционная игра. Он видел, что кэп кипит, как чайник на огне, который забыли выключить и он, того гляди, засвистит сейчас от перенапряжения и дикой ярости. И теперь демонстрировал нарочитое послушание, тогда как командир полка с громадным трудом подавил в себе желание заорать на прибывшего да оторваться привычным шальным матом.

– Ну-ка, проверим, чему вас там научили в академиях! Доложите-ка пункты боевого устава: что необходимо сделать при организации наступления полка и обороны?

Игорь Николаевич стремился побороть бушевавшее внутри него волнение, но, несмотря на усилия, не мог. Потому перечислил не все, исказив, правда, самую малость.

– Так я и думал! Так я и думал! – победно возвестил командир, уже размышляя, какое новое испытание подсунуть своему начальнику штаба для подавления его.

– Владимир Николаевич, мне в поля сейчас собираться? – спросил вдруг начальник штаба, назвав своего командира по имени-отчеству, совсем другим, смиренно-уважительным тоном, желая показать этим, что, с одной стороны, пугать его бесполезно, а с другой, что он давно настроен на боевую обстановку и только ждет приказа. Что готов ко всему в любой момент. И то, что все считают трудной и крайне опасной работой и от чего отлынивают, он ждет с нетерпением. И что учился именно для этого, а не чтобы кичиться двумя звездами на погонах. А еще «Владимир Николаевич» вместо «товарищ полковник» недвусмысленно означало, что молодой начальник штаба безропотно подчиняется авторитету командира, нуждается в его адекватном внимании и поддержке. Не требуя, разумеется, для себя каких-либо особых условий.

Насупившийся командир опять одарил своего подчиненного брызгами искр недовольства и возмущения. Он все еще походил на работающий, высекающий молнии ярких вспышек сварочный аппарат. Он желал бы испепелить этого неподатливого подполковника, но чувствовал, что гнев его ситуативный, что знает он своего офицера по прежним боевым заслугам и втайне уважает больше многих других, и что понимают они друг друга с полуслова, и что справедливость будет уместнее беспричинного озлобления, ведь, в конце концов, он сам предложил бывшему боевому комбату не совсем равнозначную замену в качестве приманки. Теперь же то и дело возникало впечатление, будто они на борцовском ковре, а вот тело у подполковника будто жиром смазано, не ухватить. И сам Игорь Николаевич Дидусь отлично осознавал свое преимущество и не ошибся в выбранном способе общения со своим командиром.

– Семья на месте? – спросил кэп почти примирительно, хотя и строго, понимая, что он все-таки получил в лице этого офицера крупную поддержку, приличный заслон, а никак не удар. Опытный и прозорливый офицер, он знал, отчего его подчиненный вновь приехал на войну: ни в каком ином месте в мире он не был так остро востребован, ни в какой другой роли он не мог претендовать на то, чтобы полностью, совершенно раскрыться и проявить себя, и потому нигде ему не было так комфортно, как в зоне постоянного риска. Полковник Сухоруков за долгие годы службы стал опытным психологом, тонко понимающим переживания и устремления окружающих. Пристально поглядев на заглаженную до беспамятства форму подполковника, на его слишком ярко блестящие новенькие звезды на погонах, приобретенные перед отъездом в московском военторге, на преданный блеск глаз и… смягчился. Он знал, что перед ним вовсе не военный франт, перед ним настоящий, бравый, способный на доблестные дела солдат.

– Семья тут и устроена. Я – в полной готовности приступить к делу…

Нехотя, кажется, не без внутренних усилий, командир указал на стул, давая понять этим, что разговор не окончен, а просто отложен. И вернется он к нему в любой момент…

Глава вторая

(Дагестан, Хасавюрт, штаб группировки войск, 2002 год)

1

Если мужская дружба возникает в момент наивысшей опасности, как правило, положить ей конец может только смерть одного из друзей. Подполковник Андрей Ильич Вишневский, замкомандира вертолетного полка, принадлежал именно к тем считаным людям, которых Игорь Николаевич Дидусь познал в черно-белые моменты чеченской войны. Познакомился, следует признать, при очень скверных и несколько странных даже для военного времени обстоятельствах. Тогда он впервые убедился, что всякая война рано или поздно ставит вопросы: да или нет, черное или белое, настоящий человек или подлый трус, истинный герой или падший предатель?!

Андрей Ильич был не просто боевым подполковником, профессионалом, каких порождает лишь война, но и редким для племени в погонах интеллектуалом. В нем воплотился симбиоз, удивительное сочетание явно несовместимого. Этот лихой пилот мог, к примеру, похулиганить и колесом своей винтокрылой машины в виртуозном полете легко, до небольшой вмятины, ударить по крыше кабины едущего «Урала» – вещь небывалая даже для мастеров. И наряду с этим он слыл знатоком классики, свободно ориентировался в дебрях философии и порой оперировал такими сентенциями, оспаривать которые вряд ли решились бы ученые мужи. Но и это еще не все. Потому что подполковник Вишневский был высоким, статным, худощавым и видным мужчиной с правильными, близкими к симметрии чертами молодецкого, волевого лица, на которое могли бы засматриваться и молоденькие девушки, и зрелые дамы. Если бы они были тут, в сумасшедшем водовороте из грязи, крови, пота, солярки, пороха, прокисшей каши и холодной постели в палатке, по которой сутками барабанит неутихающий дождь. Сослуживцы не раз шутили, что ему бы артистом быть, а он в грешники подался. Но весь набор положительных качеств и привлекательных элементов внешности с лихвой перевешивал один существенный недостаток – был Вишневский задирист, неуживчив, колюч, тщеславен и, в общем, совершенно невыносим в быту. Очевидно, следствием этого обстоятельства и стало его многолетнее одиночество после вполне логичного, хотя и болезненного развода, – ну кто сумеет ужиться с отпетым красавчиком, который вместо комплиментов говорит гадости и вместо поиска компромисса изображает горделивого сфинкса, не желающего принимать во внимание человеческие слабости. Этот человек чувствовал себя чужим в любом обществе, и Игорь Николаевич порой, глядя на него, приходил к убеждению, что такой обречен воевать вечно, до своего последнего мгновения.

Знакомство состоялось, когда Игорь Николаевич еще был отчаянным комбатом, – судьба преподнесла ему тогда жуткое гнилое испытание неподалеку от селения Улус-Керт. По агентурным каналам была получена оперативная информация о том, что неподалеку от населенного пункта развернут мобильный мини-завод по производству самодельных боеприпасов. Более того, часто беспомощная радиотехническая разведка якобы неожиданно проявила свои скрытые таланты и запеленговала радиотелефон одного из полевых командиров, и из переговоров следовало, что внушительная группировка приближалась к этому месту со стороны чеченской косточки – Урус-Мартана. После нескольких оперативных совещаний было принято решение при помощи небольшой поисково-штурмовой группы нанести упреждающий удар по заводу, уничтожить его и сырье, а при возможности, если удастся, установить точные координаты приближающейся группировки, скоординировать нанесение по ней массированного удара с воздуха. Но изюминка состояла в том, что на самом деле никто не был уверен, что противник еще не достиг места предполагаемого производства. А майор Дидусь, кроме того, хорошо знал, что никто не мог поручиться и за абсолютную достоверность полученных агентурным путем сведений. Жизнь на войне научила его, что нужно во всем сомневаться, когда имеешь дело с чеченцами. Но еще меньше уверенности, когда тебе что-то обещают свои. Он хорошо осознавал, что уничтожение такого объекта может превратиться в жирный плюс и для него, и для его начальников. Особенно, если на той сатанинской мануфактуре лишь охрана да доморощенные умельцы. А может, и погубить всех сразу, потому что отслеживание перемещения чеченских отрядов – дело крайне неблагодарное: они то растворяются в горах, то неожиданно фантастическим образом собираются в атакующий кулак, то выжидают, схоронившись в бесчисленных складках гор.

К тому же, это был один из тех редких случаев, когда командир не вызывал должного доверия комбата. Майор Дидусь очень хорошо знал предназначение и последствия подобных размытых задач. Если старший начальник приказывает тебе «наделать шуму и навести переполох», а потом невзначай прибавляет, чтобы взял побольше боеприпасов, это может означать одно из двух: либо начальник абсолютно некомпетентен, дурак дураком, как говорят в армии, либо дело слишком серьезное и деликатное. Такое, что точно не все вернутся назад. А замкомандира полка подполковник Шинкаренко в этом отношении его смущал основательно. Одновременно и своей явной тупостью, заметно превышающей даже армейскую норму, и невероятной, невообразимой, какой-то звериной хитростью. Этот и черта проведет, говорили о нем офицеры. Восемь месяцев тому назад, когда Шинкаренко был назначен командиром войсковой маневренной группы, ропот в офицерской среде достиг такой силы, что несколько офицеров отказались воевать под его руководством. Шинкаренко без лишнего шума заменили. Но к следующей ротации он как ни в чем не бывало выплыл снова в роли потенциального командира оперативной группы, и майор Дидусь, и комбаты Лапов и Анастасии, сцепив зубы, промолчали. Теперь он жалел об этом. Потому что командир из Шинкаренко оказался никакой. Блеклая, картонная личность, неспособная принимать толковые решения и тем более добиваться их выполнения. Он и в полку-то нередко ставил задачи от третьего лица: «Командир приказал», «Это требует командир полка», «Кэп распорядился». А на войне и вовсе был просто посредником между непреклонным голосом старшего начальника, улавливаемым по радиостанции, и суровыми мужиками-комбатами, которые вполне могли ответить отборной бранью в ответ на халтуру. Но кто-то могучий из тени столичного штаба крепко тянул этого подполковника вверх, потому приходилось с ним мириться.

Что ж, все нагло врут. И те, кто научился врать всем – и подчиненным, и начальникам, – имеют наибольший успех на службе. Феерический карьерный рост. Но вот он так не может, не научился. Да и черт с ними! Побольше взять боеприпасов… Это сколько – полтора боекомплекта, два?

Игорь Николаевич стоял уже возле своей пропахшей едким дымом палатки.

– Товарищ майор, офицеры собраны, ждут постановки боевой задачи.

Майор упругой походкой подошел к небольшому строю, привычно дернул плечами, расправив их, и ощутил такой же привычный прилив уверенности и бодрости… Подчиненные не обязательно должны знать, что накипело на душе у их командира.

На рассвете следующего дня с довольно тяжелым сердцем майор собрал сорок три человека, из которых девять были офицерами его батальона. В труднодоступный горный район их должны были доставить три «вертушки» – транспортно-боевые вертолеты. Тут-то и познакомился Игорь Николаевич с Вишневским, который лично командовал вертолетной группой. Он хорошо помнил омерзительно промозглый рассвет, зловещее одеяние гор, сотканные из тумана саваны и замерзшие, уже приготовившиеся опасть осенние листья, застывшие в непроницаемом безмолвии. Холодная осенняя дрожь легкими разрядами пробивала у него где-то между лопаток, когда он приказал участникам операции выбросить из рюкзаков сухой паек и заполнить место дополнительными боеприпасами и гранатами, причем к гранатам присоединить запалы. К нему тихо подошел замполит.

– Николаич, а мы… вообще вернемся? – испуганным шепотом спросил капитан. Зрачки у него были как у проститутки, которой закапали беладонны, но только возбуждение в них было иного порядка – смесь смертельного ужаса и безысходности.

– Это вряд ли… Хотя все может быть, мы ж зубастые, – очень серьезно и без тени улыбки ответил он. Шутка вышла мрачной и натуральной, отчего замполит поежился, втянул тонкую шею в плечи, как будто старался спрятаться.

– Боже мой, Боже мой, когда ж этот ад закончится, за что ж нас так… – шепотом запричитал капитан, возведя глаза к бездонному, бесконечному небу.

Игорь Николаевич только посмотрел на офицера пристальным и печальным взглядом. «Как же все трясутся, когда возникает перспектива подпортить пушистую шкурку», – подумал он про себя, затем повернулся к поодаль копошащимся солдатам и офицерам для короткой, отрывистой команды. Круговым движением расправил плечи, и вышло уже ритуально. Подчиненные уже привыкли: после этого символического движения тела все второстепенное отбрасывается к чертям собачьим, начинается мужская работа без оглядки и без раздумий.

– Построение на погрузку через пять минут!

Через минуту-полторы замполит опять незаметно, по-шакальи подскочил к нему из-за спины.

– Николаич, может, что придумать можно?

«Да ты не уймешься, хороняка», – почему-то вспомнились Игорю Николаевичу слова из веселой комедии Гайдая про царя Ивана Васильевича. И он с сардонической усмешкой подумал, какой эффект они произвели бы на этого молодого человека, застрявшего в своем развитии между юношей и мужчиной. Но это было бы слишком жестоко и явно непедагогично, потому Игорь Николаевич, приблизив голову к уху офицера, сказал тихонько:

– Вот ты и придумай. Ты ж в училище изучал психологические хитрости…

Уже перед тем, как в вертолеты забралась почти вся группа, а сам он с офицерами приближался к вертолету, Игорь Николаевич вдруг резко повернулся к замполиту.