Сын полка

Было ясно, что с Биденко случилась какая-то неприятность, но проявлять излишнее любопытство к чужим делам считалось у разведчиков крайне неприличным. Раз человек молчит, значит, не считает нужным говорить. А раз не считает нужным, то и не надо. Захочет – сам расскажет. И нечего человека за язык тянуть.

Поэтому Горбунов, ничуть не обидевшись и сделав вид, что ничего не замечает, хлопотал по хозяйству, продолжая рассказывать батарейцам о том, как его вчера чуть не убило в пехотной цепи, где он заступил на место убитого Кузьминского.

– Я, понимаешь ты, как раз взялся за ракетницу. Собираюсь давать одну зеленую, чтобы наши перенесли огонь немного подалее. Как вдруг она рядом со мной как хватит! Прямо-таки под самыми ногами разорвалась. Меня воздухом как шибанет! Совсем с ног сбило. Не пойму, где верх, где низ. Даже в голове на одну минуту затемнилось. Открываю глаза, а земля – вот она, тут возле самого глаза. Выходит дело – лежу. – Горбунов захохотал счастливым смехом. – Чувствую – весь побит. Ну, думаю, готово дело. Не встану. Осматриваю себя – ничего такого не замечаю. Крови нигде на мне нет. Это меня, стало быть, соображаю, землей побило. Но зато на шинели шесть штук дырок. На шлеме вмятина с кулак. И, понимаешь ты, каблук на правом сапоге начисто оторвало. Как его и не бывало. Все равно как бритвой срезало. Бывает же такая чепуха! А на теле, как на смех, ни одной царапины. Вот оно, как снесло каблук. Глядите, ребята.

Радостно улыбаясь, Горбунов показал гостям попорченный сапог. Гости внимательно его осмотрели. А некоторые даже вежливо потрогали руками.

– Да, собачье дело, – заметил один деловито.

– Бывает, – сказал другой, искоса поглядывая на рафинад, который Горбунов выкладывал на стол. – И то же самое и с нами было. Когда мы под Борисовом форсировали Березину, у нас во взводе у красноармейца Теткина осколком поясной ремень порезало. А его самого даже не задело. Этого никогда не учтешь.

– Кузьма, – сказал вдруг Биденко со своей койки натужным голосом тяжелобольного человека, – слышишь, Кузьма, а где сержант Егоров?

– Сержант Егоров нынче дежурный, – ответил Горбунов, – пошел посты проверять.

– Поди, скоро вернется?

– Грозился к чаю поспеть.

– Так, – сказал Биденко и закряхтел, как от зубной боли.

В этом кряхтенье явно слышалась просьба посочувствовать.

– Ты что маешься? – равнодушно сказал Горбунов, всем своим видом показывая, что спрашивает не столько из любопытства, сколько из простой, холодной вежливости.

– А, пошло оно все к черту! – вдруг опять мрачно сказал Биденко.

– Выпей чаю, – сказал Горбунов, – может, полегчает.

Биденко сел на табурет перед столом, но до кружки не дотронулся. Он долго молчал, повернув глаза к печке.

– Понимаешь, какая получилась петрушка, – наконец сказал он неестественно высоким голосом, стараясь придать ему насмешливый оттенок. – Не знаю прямо, как и докладывать буду сержанту Егорову.

– А что?

– Не выполнил приказание.

– Как так?

– Не довез малого до штаба фронта.

– Шутишь!

– Верно говорю. Прохлопал. Ушел.

– Кто ушел?

– Да малый же этот. Ваня наш. Пастушок.

– Стало быть, убежал по дороге?

– Убежал.

– От тебя?

– Ага.

Горбунов некоторое время молчал, а потом вдруг так и затрясся от хохота всем своим большим, жирным телом.

– Как же это ты так сплоховал, Вася, а? Ну, погоди. Придет Егоров, он тебе даст дрозда! Как же это получилось?

– Так и получилось. Убежал, да и все.

– Вот тебе и знаменитый разведчик! «От ме-ня, – хвалился, – еще никто не уходил», – а мальчишка ушел. Ай да Ваня! Ай да пастушок!

– Толковый ребенок, – с вялой улыбкой сказал Биденко.

– Да уж видно, что толковый, коли такого профессора объегорил. Ты все же расскажи, Вася, путем, как дело-то было.

– Убежал и убежал. Чего там рассказывать.

– А все-таки. Ты, брат, всю правду докладывай. Все равно дознаемся.

– А, пошло оно к черту! – сказал Биденко, безнадежно махнув рукой, отправился на свою койку, лег к стене лицом, и больше ничего от него добиться не удалось.

И только впоследствии стали известны все подробности этого беспримерного происшествия.

6

Едва грузовик, позванивая пустыми гильзами и подпрыгивая по корням, проехал по лесу километров пять, как Ваня вдруг схватился руками за высокий борт, сделал отчаянное лицо и сиганул из машины, кувыркнувшись в мох.

Это произошло так быстро и так неожиданно, что Биденко сначала даже потерялся. В первую секунду ему показалось, что мальчика вытряхнуло на повороте.

– Эй там, полегче! – крикнул Биденко, застучав кулаками в кабину водителя. – Остановись, черт! Мальчика потеряли.

Пока водитель тормозил разогнавшуюся машину, Биденко увидел, как мальчик вскочил на ноги, подхватил свою торбу и побежал что есть мочи в лес.

– Эй! Эй! – отчаянным голосом закричал ефрейтор.

Но Ваня даже не оглянулся.

Мелькая руками и ногами как мельница, он лупил сломя голову по кустам и кочкам, пока не скрылся в пестрой чаще.

– Ваня-а-а! – крикнул Биденко, приложив громадные свои руки ко рту. – Пастушо-о-ок! Погоди-и-и!

Но Ваня не откликался, и только гулкое лесное эхо, пересчитав по пути деревья, прилетело назад откуда-то сбоку: «А-о-и! А-о-и!»

– Ну, погоди, чертенок, – сердито сказал Биденко и, попросив водителя чуток подождать, большими шагами, треща по валежнику, отправился в лес за Ваней.