Касание тайн

Касание тайн
Валентин Колесников

В книге рассказывается о судьбе писателя с раннего детства и школьных годах и ведется от имени героя в подробных переживаниях и чувствительных моментах, сталкиваясь с реальностью жизненных ситуаций. Вмешательство, волею непредсказуемого случая, столкнувшего с неизведанным, наглядно приведено на пережитом опыте героя …

Валентин Колесников

Касание тайн

Синопсис

Моя работа над фантастическим романом «Фаетон», наполнена видениями моего воображения. Это, порою, давалось мне с некоторым сожалением, так как осязание видений часто перегружало мое воображение усталостью. В конце-то концов я научился дозированно воспринимать бесконечный поток информации от Вселенной, бомбардировавший мое восприятие и днем, и ночью, когда я по вдохновению открывал информационный портал для отображения романа в текстовую форму. Надеюсь мой опыт поможет творческим личностям осторожно обращаться с Информационным Полем Вселенной … Прежде чем раскрыть приемы бесед со Вселенной, из которых можно узнавать множество скрытых тайн в существующих рядом с нами мирах, коснусь своего раннего детства и окружающего меня социума, и того, что бесконечно побуждало стать разносторонним писателем, по мере взросления. Мое детство и непростые школьные годы описаны здесь, и я благодарен судьбе за все то, что сулило мне пережить среди сельского социума, закалившего меня в отношениях с людьми, в умении постоят за себя и не опустится до низости и подлости в поступках со сверстниками и окружающими меня товарищами и друзьями, одноклассниками и однокурсниками в дальнейшем …

Глава 1

Шпитьки. Это название села, расположенного на двадцать восьмом километре Брест-Литовского шоссе от Киева на Запад. На двадцать восьмом километре шоссе, дорога сворачивает влево и, по вымощенной камнем проезжей части, мчится в сторону села. До семнадцатого года в Шпитьках была усадьба известного сахарозаводчика Терещенко.

Богатый помещик разбил прекрасный парк усадьбы, вырыл каскад прудов. Построил церковь, точную копию Киевского Владимирского собора. Внутри церковь была расписана ликами святых. Над росписью трудились ученики самого Васнецова. После революции, до событий, описанных в книге, церковь еще сохранялась и в церкви велась служба. В пятидесятые годы единственным кирпичным домом в Шпитьках был дом моей матери Зимогляд Ольги Андреевны, который построила на банковский кредит. В то, послевоенное время, не всем давали кредиты в банке. Так как Ольга Андреевна была избрана депутатом Верховного Совета Украины 4-го созыва, ей выдали деньги в размере 10 000 рублей под строительство. В строительных материалах проблем не было, так как депутату Верховного Совета УССР полагалось обеспечение в первую очередь при гарантии оплаты. И дом был выстроен. Внутри дома было прекрасно летом. Прохлада освежала, когда жара стояла снаружи. И сыро, и холодно было зимой. Печки вечно дымили, и стоял едкий резкий запах брикета (смесь угольной пыли со смолой), которым отапливали дом. В доме, моя бабушка, старая морщинистая женщина с вечно дрожащим подбородком в длинной юбке и переднике, стояла у печи и мешала жар. Звали ее Евгения Лаврентьевна, фамилия по мужу Зимогляд, а ее девичья фамилия была Срибна. Моя бабушка была родом из Переяслав-Хмельницкого, и длинными зимними вечерами часто вспоминала о своем доме и родном брате Григорие, к сожалению, я не виделся с ним, знаю только то, что он всю свою жизнь прожил в Переяслав-Хмельницком. Что он был фанатическим приверженцем голубей. В своем частном доме у него на чердаке была оборудована голубятня, где царил строгий порядок и чистота. В доме Ольги Андреевны пахло борщом и вкусным ароматом тушеного мяса. Село жило в достатке, так как сами выращивали все – и овощи, и мясо. Я все время вертелся возле бабушки, непроизвольно мешая колдовать печными вилами. На что бабушка сердилась и ворчала:

– Была бы, утопила в уборной, и не мучилась бы! – не зло, глядя на меня, сказала она. Я никогда не обижался на бабушку, и теперь, попросту не обратил внимания на ее слова. Только спросил:

– Бабушка, а что сегодня на обед?

– Что, что, увидишь! – недовольно ответила бабушка, – Только съешь!

– Буду, есть только мясо, – отвечал я, – сало сама ешь.

– Вот вредитель. Будешь ти, гадовая душонка, корочки хлеба рад.

Мне стало обидно. Я надул пухлые щеки и отстал от бабушки. У меня в руках оказался перочинный ножик, который я носил в кармане вельветовых темно-коричневых шортах до колен. И принялся мастерить пропеллер. Мне нравилось, когда ветер вращал мое изделие, и, тогда казалось, что я в самолете лечу над просторами полей села, выше деревьев и заснеженного парка. Вечер. Сумерки сгустились за окном. Бабушка зажгла электрическую лампочку, щелкнув выключателем. В коридоре послышались шаги и дверь открылась. На пороге в зеленом платке и фуфайке появилась румяная и очень худая моя мать. Ее светлые глаза пробежали по комнате, нашли табурет. Она устало, уселась, стала снимать валенки.

– Холодно на улице. Мороз. – Сказала, не глядя на меня, – Валик кушал, или нет?! – спросила у бабушки.

– Пусть сам расскажет. – Недружелюбно ответила бабушка, принявшись доставать еду из печки.

Я стал рассказывать, чем накормила меня бабушка, а мать комментировала:

– А молока, почему ти не пил, а?

– Я не бочка, чтобы лопнуть?!

Тем временем на столе, возле окна появилась дымящаяся глубокая тарелка с борщом и двумя кусками свинины, издающей аппетитный аромат. Мать отломила зубок чеснока и, макая его в соль, стала кусать чеснок и есть борщ. Я наблюдал за едой матери, морщась от неудовольствия. Представлял, как душно и противно будет насыщена этим запахом спальня. И как тяжело будет болеть голова и грудь от чесночного смрада в непроветриваемом помещении, где я спал в одной комнате с матерью. Так уж сложилось, что мать ела один раз в день, и это было вечером. Утром она спешила на работу еще затемно, и возвращалась, когда было уже совсем темно. В совхозе, где она работала, ее знали, любили и уважали за ее трудолюбие, бескорыстие и простоту. Товарищам по работе с ней было и трудно и легко одновременно. Ее темпераментный и нервный характер заставлял с ней считаться. А правда и справедливость, с которой она говорила все вслух и при всех, вызывал симпатию у всех тружеников и скрытую ненависть у руководства. Ее боялись. Старались не допустить к верхушке управленческого аппарата и терпели, помня о тех связях, которые у нее сохранились еще со времен работы в правительстве с самим Никитой Сергеевичем Хрущевым. Хрущев в свое время занимал пост секретаря ЦК КПСС Украины, а сейчас он руководитель СССР. Многие односельчане помнили, как стаканами пил самогон на новоселье дома у Зимогляд Ольги Андреевны полковник КГБ, ныне генеральный прокурор СССР Роман Андреевич Руденко. И какие только фронтовые анекдоты безбоязненно рассказывал о Сталине, Жукове, Ленине и Крупской. Даже в Хрущевскую оттепель, расскажи один из них простой смертный, по головке не погладят. Жила моя мать Ольга Андреевна одиноко. У нее были замужние четыре родные сестры. А у меня двоюродные братья и сестры разных возрастов. Никто из них недолюбливал меня. Все считали меня не законно рожденным, так как родился я, хоть и в законном браке, но от пьяницы Альберта. Дружбы со сверстниками не получалось. Село дружно завидовало моей матери, и тихо презирало за безотцовщину. Хорошая сытая пища, экстремальные условия жизни в изолированном «коконе» закаливали. Я, как волчонок, научился огрызаться, давать обидчикам сдачи…

Глава 2

В воздухе стоял пряный аромат цветов. Легкий июльский ветерок, чуть касаясь, шевелил верхушки высокой и сочной травы, перебирая листики стебельков и от этого, казалось, что травинки шепчутся меж собой о сказочных, сокровенных тайнах, сокрытых в их непроходимых дебрях. Вот бы забраться туда в зелень этих джунглей стать хоть на минутку таким, как трудяга муравей, помочь ему перетащить огромную в три муравьиных роста соринку. Потом взобраться по скользкому, блестящему, словно лакированная жердь, стебельку к роскошному цветку клевера и попить, как пчела, нектар.

– Жу- жу- жу- жу- у- у- ж! – жужжит басовито шмель.

Черный комочек кружится некоторое время над цветком, словно прицеливаясь и, наконец, тяжело садится на розовый бархат бутона. Деловито, с легкостью, перемещая неуклюжее лохматое тело от кулечка к кулечку, он с явным удовольствием смакует сладкий нектар, совершенно игнорируя любопытный взгляд, рассматривающий шмелиный завтрак. Да разве есть время оглядываться по сторонам, когда рядом столько цветов, давай только поспевай, собирай сочный ароматный нектар. Да разве заметишь средь этого моря благоухающих разноцветными бутонами головок, да разве заметишь, когда глазами мальчишки смотрит само небо. Такие они синие, синие. Или, может, шмелю показалось, что это два василька повернули свои головки под легким дыханием лета. Моя русая голова застыла в поросли разнотравья. Очарованный увиденным таинством природы, я смотрел широко открытыми глазами на нетронутую красоту трав, на снующих, с озабоченной суетливостью, насекомых, жужжащих, шуршащих, стрекочущих в траве. На деревья старого сада и наконец мои глаза встречаются с небом. Я смотрю в его бездонную синь, лежа на спине. Как хочется взлететь в безбрежный манящий простор, парить в нем, и смотреть, и смотреть с высоты на родное село. На сад, в котором я сейчас лежу. На пасеку. На старинный парк. На свой дом, что стоит вот рядом, стоит перелезть через колхозный забор фруктового сада и перейти дорогу. Солнце подымается все выше и выше. Краски утра постепенно теряют прозрачность, превращаясь в выцветшие тона. День разгорается. На солнце становится жарко, настоящий солнцепек. Жаркий ветерок доносит запахи сосновой смолы. С трудом, оторвавшись от манящей прохлады трав, я пошел по ворсистой зеленой мякоти травяного ковра в сторону беленьких домиков- ульев, выстроившихся ровными рядами за сетчатой оградой колхозной пасеки… Сквозь стекла, единственного большого, окна на дощатый пол комнаты падает сноп солнечных лучей, очерчивая аккуратный квадрат с шевелящимся тенями листьев в нем. Вплотную к подоконнику, расчерченном прямыми линиями (солнечных часов), приставлен стол, одновременно это и верстак для столярных работ. Пахнет терпким смолистым ароматом сосновой стружки. Свежая стружка и пряный запах воска, исходящий от рамок, сплошь развешенных на стенах комнатки, создают этот удивительный аромат меда воска и сосновой смолистой стружки. Обстановку подсобки пасечника дополняет печка, выложенная почти до самого потолка. В углу комнаты, напротив окна слева, стоит металлическая бочка с центрифугой внутри. От большой ручки через шестеренчатое зацепление вращение передается на центрифугу. За столом- верстаком сидит пожилой человек. Он держит в руках толстую книгу и внимательно читает. Сквозь спущенные на нос круглые очки в книгу смотрят карие сосредоточенные глаза из-под нависших седых бровей. Старик внезапно оторвался от чтения, прислушался. За дверью раздались шаги. Он повернул голову и вопросительно посмотрел на дверь. На пороге стою я:

– Здравствуйте дедушка!

– А, это ты, Валик. Входи, входи. – Сказал старик, мягким и добрым голосом.

– Деду, а пчел пора уже смотреть?

– Пора, пора. Давно уже прошла. Ох- хо- хо, что ты ранше делал?

– Так я и так рано пришел. Просто, жаль. – Сокрушенно ответил я.

– Ну, ничего. – Хитро заулыбался пасечник.

Он, с оханьем, тяжело поднялся и направился старческой шаркающей походкой к центрифуге:

– А я, тут тебе меда приготовил. – И, кряхтя он достал из бочки рамку с тяжелыми,

Полными янтарного меда, сотами.

– Бери кружку и набирай побыстрее воды.

Мед, смешанный с воском сот, таял во рту и был гораздо вкуснее меда, который едят просто ложкой. Я вынимал изо рта аккуратные жеваные комочки и бросал их в ведро, куда пасечник сбрасывал куски воска, чтобы затем сплавить восковой слиток. Эти слитки он обменивал на восковые заставки в рамках с размеченными на них аккуратными шестигранниками, под будущую пчелиную кладку. Насытившись медом, я отпивал два три глотка воды из тяжелой медной кружки и вновь принимался жевать сочные медовые соты. И так, смакуя, ел и ел до тех пор, пока пасечник не останавливал меня:

– Ану, покажи живот?

Я задирал рубашонку, открывая вздутый, как барабан и круглый живот.

– Ого! – нарочито удивленно, внимательно осматривая и ощупывая шершавой ладонью живот. – Тут уже мед стал выступать!

”А, может, я объелся и у меня случится заворот кишок?”– с опаской подумалось мне. А спросить об этом хитрого пасечника не решался, вместо этого спросил:

– Дедушка, а, что это у вас за кружка такая?

– Какая, такая?

– Ну, такая вот, будто и маленькая, а тяжелая. – Я вертел в руках медную кружку,

– Вот у нас дома и большая, и легкая.

– Ну, так то-ж у вас, а то у нас.

На этом разговор обычно заканчивался. Но, мне хотелось поговорить. Я пытливо всматривался в седые лохматые брови старика, и продолжал:

– А, что это вы читаете?

– Что читаю? Э- э, это тебе еще рано знать.

Он закрыл массивный переплет книги и отодвинул толстый том в сторону. Потом приподнялся со своего стула, внимательно, рассматривая какие-то линии, начертанные карандашом на подоконнике. Тень от оконной рамы уже совпадала с одной из них. Удовлетворенно крякнув, старик произнес:

– Ну, от уже пора и домой идти.