Катастрофа. Бунин. Роковые годы

Ах, московские юродивые и старушки! Велика сила вашего провидения. Если бы им хоть в малой степени обладали кремлевские вожди! Может быть, ненависть грядущих поколений остановила бы их преступную руку.

3

Когда Бунины, отстояв обедню, вышли к Никитским Воротам, то столкнулись с супругами Цетлиными. Михаил Осипович был на двенадцать лет моложе Бунина, с детства страдал тяжелыми недугами и был одержим манией стихотворства, книги издавал в Париже.

Цетлины были богаты, помогали порой бедствовавшим писателям и художникам и устраивали в своем роскошном особняке на Поварской литературные вечера. Впрочем, Михаил Осипович обладал неплохим критическим даром, а из стихотворений, проникнутых еврейским национальным духом, можно отыскать с десяток довольно интересных. У него была роскошная шевелюра смолянистых жестких волос, уложенных назад, пышные усы и приятное лицо, нравившееся дамам.

У Марии Самойловны было крупное лицо с большим вздернутым носом и могучая, чуть ли не борцовская шея – все это далеко от эталонов красоты. Но у нее были громадные, подернутые печалью глаза, она была начитанна и политична. И еще: вся она была какая-то… ну, мягкая, что ли. Мягкие белые руки, мягкий голос, мягкая улыбка. Даже походка была мягкой, неслышной. Как у большой породистой кошки.

…По-весеннему все горело от солнца, плавилось золото церковных куполов, блестела снежная дорога, блестели крыши домов, голубое небо было безоблачным.

– Мы отпустили нашего шофера, решили наконец погулять по Москве. Такой чудесный день! – улыбнулась Мария Самойловна.

– Наши намерения совпадают! – обрадовалась Вера.

Отправились по Никитской к центру. У Охотного ряда свернули влево, миновали Театральную площадь, поднялись к Лубянке.

Кругом шумело многолюдье, кучками теснившееся тут и там возле большевиков-агитаторов, призывавших «разгромить буржуазию», идти за Лениным и Троцким – «борцами за светлое будущее пролетариев всех стран».

Недалеко от водопоя, в центре Лубянской площади, взобрался на мужичьи сани рыжий парень в драповом, изрядно ношенном клетчатом пальто с каракулевым воротником шалью, с белесыми кустистыми бровями и бесцветными глазами, со свежевыбритым лицом, усердно припудренным, и золотыми коронками во рту.

Не возвышая, не понижая голоса, оратор как по писаному внушает толпе:

– Крестьяне, рабочие и воины! Много веков преступная воля царей и буржуазии издевалась над массами, проливая реки крови по улицам городов и деревень. Эти деспоты кормили народ вместо хлеба свинцом. Они довели родину до войны и разорения…

– А у самого изо рта золото светится! – гогочет солдат, сворачивая козью ножку. – Ишь, его тоже довели, а ряшка – что тележное колесо…

Окружающие хохочут. Оратор делает вид, что не слышит нахальной реплики.

– Вы, товарищи трудящиеся, конечно, видели картину известного художника Репина, где Иван Грозный убивает собственного сына, так сказать, близкого родственника, наследника. Читали вы у знаменитого писателя Мережковского о том, как Петр Великий собственноручно пытал и казнил царевича Алексея? А ведь это был его родной сын, можно сказать – ребенок.

Подходят к толпе два грязных, обросших щетиной солдата. Оба коротконогие, оба в кулаках держат подсолнухи. Они жуют, смотрят недоверчиво и мрачно. Рядом с ними рабочий в желтой кожаной куртке. На его лице играет злая усмешка. Всем своим видом он показывает собственное превосходство над толпой. Остановился, мол, только на мгновение, для забавы: заранее, дескать, знаю, что говорят здесь чепуху.

Оратор победоносно повышает голос:

– Собственных детей не жалели, узурпаторы!

– А чаго их жалеть! – гогочет солдат. – Бабы новых на-шлифуют. А мы поможем, чем сможем. – И он нагло подмигивает стоящей рядом тощей блондинке.

Женщины застенчиво хихикают в ладонь. Оратор укоризненно грозит пальцем:

– Товарищ солдат, у вас неправильный классовый подход. Ведь они своих сыновей не жалели, как же такие деспоты могли простой народ жалеть? Равнодушны к народу были. Цари – па-ла-чи!

Курносый господин с рачьими глазами, одетый в дорогую енотовую шубу и такую же шапку, злобно кричит:

– Заткнись, козел! На чьи деньги треп ведешь? На германские?

Оратор демонстративно отворачивается к женщинам, которые о чем-то между собой жарко спорят:

– Гражданки женщины! Революция вам даст полную свободу от семейного деспотизма.

Блондинка вдруг озорно кричит:

– А правду говорят, дескать, одиноким по талонам можно будет любовников получать?

Теперь гогочут все. Солдат – блондинке:

– Я выдаюся без талонов, не теряйся, получай!

Оратор пытается перекричать толпу:

– Демократический строй даст вам полный простор для культурного развития… Эман-си-пацию!

Курносый господин, пробравшийся вперед, изо всех сил дергает за ногу оратора. Тот взмахивает руками и летит на телегу. Курносый с размаху бьет оратора в ухо. Женщины испуганно кричат, солдаты смеются. Дымящий козьей ножкой подначивает:

– Зуб ему выбей. Мы зуб лучше пропьем. Гы-ы!

Курносый с видом победителя идет своей дорогой, оратор вытирает кровь с лица.

Прилично одетая дама говорит:

– От большевиков никому не стало лучше. Раньше у меня была школа. А теперь, понимаете, кормить учеников стало нечем…

Удивительно тощая бабешка со злыми желтыми глазами, похожая на сушеную тарань, перебивает:

– Никому ваша школа не нужна. Ждите в Москву немцев. Скоро наведут порядок! Они взыщут.

– Немцев не дождешься. Мы вас всех перережем прежде! – холодно роняет рабочий.

Солдаты охотно вторят:

– Во, это верно! Прежде чем придут – всех к едрене шишке переведем! Вот с этой вешалки начнем!

– Ей бы мужика, она тогда вякать перестала б! – скалится солдат с козьей ножкой. – Иди сюда, дорогая! Сейчас мы тебя полюбим по разочку! – И он тянет руки к желтоглазой.

Та злобно шипит:

– Тебе немцы покажут!

Тем временем измятый оратор, с разбитым кровавым носом, с соломой, приставшей к воротнику, вновь влезает на сани. В толпе с восхищением замечают:

– Какой настырный! Нос расквасили, а он опять за свое.

Оратор ищет сочувствия у толпы, показывает на свое лицо:

– Вот что творят царские блюдолизы…

Рабочий, залихватски сдвигая на ухо кепку, кривит в ненависти рот: