Доброе дело

Доброе дело
Валентин Николаевич Пичугин

Разве есть для добрых дел лучшее время, чем каникулы?Юрка, Ёжик и Колька – лучшие друзья. Остался в их летних планах один очень важный, но неисполненный пункт. Можно наказать обидчика или научить малышей плавать, но их одолевают сомнения – можно ли это считать добрым делом?Помощь приходит – откуда не ждали. Дед Иван предлагает развеселить своего соседа Ларивона и избавить того от грустных мыслей.О том, что из этого получилось – в рассказе «Доброе дело».

Валентин Пичугин

Доброе дело

– Смотрите, какие тучи! – вырвалось неожиданно у Юрки. Он лежал навзничь, закинув нога на ногу, и пристально вглядывался в безоблачное июльское небо.

– Ага, сейчас дождик ливанёт, – Ёжик толкнул в бок приятеля и рассмеялся. – Ну, ты, Гагарин, даёшь! Ты где тучи увидел?

… Вообще-то, Ёжик не был ёжиком. Его звали Сергеем, но то ли за короткую стрижку, то ли ещё по каким причинам мальчишка получил это прозвище, никто уже и не помнил. Ёжик и ёжик, тот ещё балагур и весельчак. Юрка вспомнил, как Лариса Фёдоровна, их классный руководитель бегала меж рядов парт, чтобы схватить нарушителя дисциплины и выдворить из класса, чтобы «её глаза его больше не видели», а если и видели, то только после глаз директора. Собственно, Ёжик ничего такого и не натворил. Он, как и все, изнывал в ожидании конца урока, последнего урока в минувшем учебном году. Одноклассники дремали под яркими дразнящими лучами солнца, заглядывавшего в огромные оконные рамы, лишённые штор под предлогом стирки, призывно зазывая туда, где зелёный луг, полный кузнечиков и божьих коровок, где ручей, ещё холодный, но не запретный, чтобы зайти по колено и успеть поймать руками пару юрких огольцов, бьющихся в лодыжки, а потом с криком выскочить на берег и пританцовывать, разгоняя набежавшие мурашки.

А тут ещё Лариса Фёдоровна нудно вещала про далёкие Тигр и Евфрат, которые они никогда не видели и наверняка никогда не увидят. А зачем им эта Месопотамия? У них своя речка есть, пусть и пересыхающая в лето, зато успевшая в половодье наполнить деревенский пруд под названием Вал.

А урок всё длился и длился. Чтобы скоротать время до звонка, Ежик изловил на подоконнике зазевавшуюся муху, достал из кармана пиджачка моток медной проволоки, которую извлёк из старого трансформатора, и принялся сооружать из неё карету, чтобы впрячь непослушное насекомое в упряжь. Но муха оказалась ленивой и вскоре, задрав кверху лапки, замерла, что было расценено Ёжиком, как кончина, требующая сопровождения насекомого в последний траурный поход. Он надул щёки, занёс пальцы над крышкой школьного стола и врезал похоронный марш так, что все отвлеклись от рассказа учительницы о древней цивилизации и сладких картин грядущих каникул, мигом повернув головы к источнику звука, раздавшемуся с последней парты.

– Вон из класса! – Лариса Фёдоровна не расценила по достоинству музыкальные способности «оркестранта» и, округлив в гневе глаза, бросилась к Ёжику, который уже успел войти в образ сотрудника ритуального бюро.

– А чего я-то?! – привычно заканючил Ёжик, успев смахнуть со стола муху вместе с проволочным катафалком в карман. – Как что, так сразу Трухин.

Он обежал парту, уворачиваясь от рук классной руководительницы, в уверенности, что Лариса Фёдоровна не решится на прыжок через стол за нарушителем покоя и дисциплины самого последнего затянувшегося урока в году …

«Словно вчера это было, а уже половина лета пролетело, – с грустью думал Юрка, не обращая внимания на Ёжика, лежащего рядом на берегу пруда. – Ничего хорошего за каникулы не сделали, а какие планы строили, трепачи».

– Не мешай ему, у него родаки расходятся, – лениво подал голос Колька, веснушчатый, со стриженной под ноль головой, не успевшей обгореть на солнце. Выразительный контраст между сизым бледным черепом и румяным лицом делал приятеля похожим на какого-то киношного злодея, но какого, Юрка, как ни старался, так и не смог вспомнить.

– Болтун! – он устало прикрыл глаза. – Ничего тебе рассказать нельзя.

– Сегодня расходятся, завтра сходятся, – утешил его Ёжик. – Забей! Вот мамке моей хорошо, не надо ни с кем расходиться. А у Коляна скукотища, отец есть, мать есть, пилят его по очереди: «Коля пойди туда, Коля пойди сюда, Коля сделай то …», тьфу!

– А где твой отец? – Колька поднялся на локте, не обращая внимания на подколку Ежа и прищуривая глаза от солнечных бликов на мелкой ряби пруда. – Сколько живу – ни разу не видел.

– Мамка говорит: «ушёл Никодим, ну и фиг с ним», – хохотнул Ёжик и снова толкнул Юрку в бок. – Слышь, Юрок! Мой папаня, как слинял в дальний поход или на северный полюс, я уж не помню, куда мать говорила, так ни слуху, ни духу, наверное, волной смыло. «По морям, по волнам, нынче здесь, завтра там. По моря-я-ям …»

– Половина лета прошло, – прошептал Юрка и горестно вздохнул.

– И чё? Ещё половинка осталась, – отозвался Ёжик и откинулся на спину в мягкую зелень травы, терпко пахнущей душистой ромашкой.

– Правильно говорит, – поддакнул Колька. – А у кого та бумажка с планами на лето?

– У Юрка, – отозвался Ёжик. – А что там смотреть? Планировали в Гавриловский овраг за «чёртовыми пальцами» на великах съездить? Съездили! Загадывали в Кобяково за земляникой? Сгоняли …

– Сгоняли, – передразнил Колька. – Если бы не твой задрипанный тарантас, то могли бы и до хутора доехать, ранеток набрать в старом саду или щавеля со сковородой на болоте.

– Я что ли виноват, что «каретка» развалилась? Мать говорит, что нет денег на новую. А заработать где? Я к Буржую пошёл, а он мне показал яму рыть, так мне там пришлось бы до Нового года корячиться. Вот я ему и посоветовал самому копать, – Ёжик скривил губы в ехидной усмешке, и мальчишки догадались, что Серёня наговорил местному барыге, славившемуся величайшей скупостью, граничащей с глупостью.

Юрка не слушал друзей, вспомнив, как давным-давно в первый раз дома прозвучали эти страшные слова: «давай разойдёмся». Он не догадывался, кто их первый произнёс, когда родители, захлопнув на кухню дверь, что-то шумно обсуждали. Но только после этого отец нашёл его зарёванным за сараем, присел рядом и обнял крепкой рукой за плечо: «Извини, брат. Так получается, что нам надо отдельно пожить. Ты приезжай ко мне, пожалуйста». И Юрка приезжал в город вместе с мамой. Она оставляла их с отцом в загородном парке на скамейке и уходила. Он не понимал, почему бы ей не посидеть, как раньше, с ними рядом. Наверное, у неё в городе есть очень важные дела. Юрка ел горькое эскимо, пил горький лимонад, слушал отца, совсем не понимая, о чём тот говорит. Потом на электричке они возвращались с мамой домой, долго шли пешком со станции и молчали. А засыпая, уставший и встревоженный Юрка долго прислушивался, как она всхлипывает на кухне, а у него не было сил подойти к ней и успокоить.

Спустя год отец вернулся с гостинцами и подарками. Мама как-то сразу помолодела, повеселела. В доме стало светло и шумно. Юрка почти совсем забыл эту тревожную картину детства, пока сегодняшним ранним утром снова не услышал за прикрытой кухонной дверью слово «разойтись». Сердце ухнуло вниз и в животе стало сразу нехорошо, так бывает, когда переешь незрелых яблок из чужого сада. Он на цыпочках выскользнул на крыльцо, подхватил кеды и украдкой через огороды побежал к пруду, чтобы не видеть и не слышать никого. «Мне не пять лет, чтобы за сараями от вас прятаться», – шептал на ходу Юрка, вытирая нечаянные слёзы.

Над Валом ещё висел утренний туман, цепляясь белыми космами за старые вётлы, наклонившиеся над водой. На берегу никого не было, да и немудрено: село ещё спало, лишь собаки беззлобно перекликались на дальнем порядке. Юрка опустился на траву, натянул пиджачок на голову и заплакал. Он точно знал, что никто не услышит и не увидит его слабости и печали …

– Юрок, ты ночевал что ли здесь, – разбудил его Ёжик. – Айда, окупнёмся.

Они наперегонки переплыли пруд и уже запыхавшиеся возвращались назад, где их поджидал Колька, непривычно белея лысой головой.

– Здорово, Фантомас! Кто это тебя так? – сочувственно глядя на товарища поприветствовал его Ёжик.

– Мамка спросонья решила постричь, – смущённо погладил себя по лысине Колька. – Чубчик оставила, как у первоклашки. Вот и пришлось отца попросить, чтобы довёл работу до логического конца. Зато голову теперь мыть не надо!

– Это – да! – одобрил Ёж новую причёску друга. Юрка промолчал …

… Теперь они лежали втроём и смотрели в небо, пытаясь рассмотреть в бездонной высоте невидимого жаворонка, исполняющего в трепещущем полёте гимн верхушке лета.

– И долго мы будем так лежать? – не выдержал первым Ёжик.

– А что ты предлагаешь? – Кольке тоже надоело бездействие, и он присел на корточки. – Можно бы в футбол поиграть, но все ребята по лагерям разъехались. Может Юрку в ворота положим, а с тобой – один на один.

– Давай тебя положим, – огрызнулся Юрка. – Я бы не поехал ни в какой лагерь, даже если бы заставили: пастой не мажь, рогатку с гуталином сдай вожатому, в столовку строем. Не, это не по мне, я в прошлом году наелся.

– Ну, слава богу, отживел! – обрадовался Ёжик. – А я уж подумал, что у тебя компрессия.

– Чего? – с интересом переспросил Юрка, услышав непривычное слово.

– У нас недавно сеструха из города с женишком приехала, так он целыми днями в терраске валялся на раскладушке. Я ему говорю: «Ты инвалид?», а он отвечает: «Нет, у меня компрессия». Это, наверное, голова больная? Колян, ты не знаешь, что болит, когда компрессия привяжется?

– Нет. У отца, когда мотоцикл не заводится, он свечи выворачивает, палец в дырку цилиндра суёт и тоже на компрессию жалуется, – пояснил Колька, вглядываясь в противоположный берег, где мелюзга, облепленная пиявками, обустроила себе «свинарник», а теперь визжала от удовольствия, барахтаясь в горячей воде запруды.

– Свечи, говоришь? – озадачился Ёжик. – Надо обмозговать, что у жениха надо вывернуть или наоборот завернуть.

– Пацаны, может кого из «карасиков» плавать поучим? – Колька кивнул на малышей, заливающихся звонким, радостным смехом от блаженства горячей мутной воды самодельного бассейна. – Давайте вон того жирненького поймаем.

Ёж поднялся и посмотрел на претендентов экстремальной учёбы:

– Ты совсем что ли? Ты знаешь, чей это сынок? Это Лидки Кабловой шнурок. Она тебя за него утопит в пруду. Я прошлый раз у пацана конфетку попросил, так она увидела. Не смотри, что в ней два центнера весу, а бегает, как кенгуру. Я еле спасся, когда на крышу гаража запрыгнул.

Они снова опустились в траву, изнывая от безделья.

– Какие тут у нас добрые дела можно сделать? – вздохнул Колька и сам себе ответил. – Никаких. Скорее бы уж в школу.

По берегу, прямо на них ехал на велосипеде Мишка Гапонов по прозвищу Фашист. Он был на два года старше и учился в седьмом классе, оставшись однажды на второй год обучения за неуспеваемость. Ребята помладше его недолюбливали, и была на то весомая причина: любил Мишка подкарауливать возвращавшихся в одиночестве мальчишек с новогодних утренников и отбирать у них подарки. Всё бы ничего, только делал он это изощрённо, мерзко ухмыляясь и держа за шиворот жертву одной рукой, второй, затянутой в чёрную кожаную перчатку, бил строптивца по лицу, вырывая кулёк со сладостями.

Жаловаться родителям было не принято, и однажды ребята изловили его втроём, когда любитель подарков меньше всего ожидал мести со стороны обиженной детворы. Ох и натолкали тогда они Фашисту снега за шиворот, макая противную харю в ледяную кашу и приговаривая:

– Сладкие наши конфетки? Кушай, дружок! А вот леденец сосучий, а вот мармеладка, пожуй, пожалуйста …