Переселение корейцев Дальний Восток России. 1860-1880 годы

Из приведенных примеров понятно, что китайские (маньчжурские) власти приграничных территорий стремления установить добрососедские связи не проявляли. Находившиеся под сильным влиянием цинского Китая корейцы также вели себя крайне осторожно, так что в этот период ни о каком свободном переселении корейцев на русскую территорию не могло быть и речи. Приведем еще одно свидетельство очевидца. Все тот же Е.С. Бурачек писал в журнал «Морской сборник» в декабре 1862 года: «Несколько корейцев с семьями желают переселиться на нашу землю; их заманивает 20-летняя льгота не платить податей, но они боятся, что русские солдаты будут отнимать у них жен. Подобные басни, как оказывается, распускают китайские чиновники, которые лишаются нескольких лан серебра (лан около 8 золотников) с каждой семьи. Весной узнаем, насколько корейцы самостоятельны…».

Русский торговец И. Носков, ездивший летом 1862 года по торговым делам из Новгородской гавани в заливе Посьета в китайский город Хуньчунь, писал, что «отношения наши к китайцам, которых здесь называют манзами, и корейцам установились весьма и довольно благоприятно. Все они ищут источников для сбыта своих произведений, приобретая от нас преимущественно серебро». При встрече И. Носкова с корейскими торговцами последние сообщали, что «если они торгуют с русскими, то тайно» от своих пограничных властей, которые «если узнают об этом, то все купленное отнимают», как делают с ними и маньчжурские власти, «когда поймают корейца на их стороне». «Я вынес впечатление, – писал И. Носков, – что корейцы весьма желают с нами сблизиться и торговать, и будут делать это, разумеется, тайно от своих начальников, пока не будет дано дозволения, которое нужно добиваться дипломатическим путем; а между тем полезно было бы оказать покровительство этой торговле. Оставлять это дело без внимания не следует, – народ корейский стоит того, чтобы с ним сблизиться» (И. Носков. Отношения русских к китайцам и корейцам. – Кяхтин-ский листок, 1862,10 сентября. Цитируется по: Б.Д. Пак. Корейцы в Российской империи).

Жившие близ границы корейцы, безусловно, на уровне слухов знали, что происходит по другую сторону реки Туманган (вспомним зафиксированную А.Я. Максимовым легенду о Белом Царе как спасителе корейцев от всех бед). Так что трансграничный стихийный обмен начался как бы сам собой, вполне естественным образом. Уже упомянутая С.Г. Нам замечает по этому поводу: «В приграничных землях любых государств бывают взаимные разрозненные просачивания населения через границу, и это всегда рассматривалось как естественное, как исторически неизбежное и потому обычное явление» (С.Г. Нам. Российские корейцы: история и культура…). Надо также отметить имеющиеся неофициальные сведения о том, что русская администрация края низшего звена «заманивала» корейцев – жителей соседних территорий под свое покровительство. Так, публицист В.И. Вагин впоследствии отмечал, что «поводом к эмиграции отчасти было приглашение прежних начальников поста».

«… Со времени основания в 1860 году Новгородского поста в заливе Посьета его первый начальник капитан Чернявский (правильно И.Ф. Черкавский – В.П.) сумел привлечь к себе корейцев, защищая их от нападений китайских разбойников, которые вторгались с территории Маньчжурии. Вследствие этого зимой, когда бухта Экспедиции замерзала и сообщение с Кореей делалось удобным, корейцы, минуя китайскую территорию, из пограничного корейского города Кёнхын приходили в Новгородский пост со скотом для продажи. Они предлагали Чернявскому свои услуги в части нахождения «новых охотников для переселения», если позволят им привести с собой семейства» (Б.Д. Пак. Корейцы в Российской империи…). Как в этой обстановке действовал И.Ф. Черкавский – будет сказано несколько ниже, а сейчас посмотрим на проблему несколько шире.

После присоединения Южно-Уссурийского края перед российскими властями встала задача освоения восточных окраин страны или, как тогда без стеснения говорили, колонизации новых территорий. Брошенные «на прорыв» казаки Амурского казачьего войска, разумеется, ввиду своей малочисленности решить эту проблему не могли: их по большому счету не хватало даже для охраны пограничной линии. Требовалось перемещение к берегам Тихого океана огромного количества людей, которые могли бы стать рабочей силой – главным ресурсом колонизации. Между тем переселение русских крестьян из центральных и западных губерний шло крайне незначительными темпами. По данным Ф.Ф. Буссе, который много лет занимался переселенческим делом, в течение 1863–1870 годов в Южно-Уссурийский край переселилось 2266 человек русских крестьян. Распределение по годам было следующим: 1863 год – 361, 1864 год – 382, 1865 год – 95, 1866год—731,1867год-230,1868 год—360,18б9год-252,1870год-651 человек, а в период 1871–1882 годов – всего 632 человека. Причем хуже всего шло организованное заселение крайнего юга Уссурийского края, где он граничил с Кореей. Позже, подводя итоги этого процесса, уполномоченный Министерства иностранных дел Б.В. Граве отмечал: «Одновременно русское переселение в Посьетский участок шло медленно, и даже поселившиеся в районе ныне Ново-Киевского Урочища (район совр. с. Краски-но Хасанского района) русские крестьяне не нашли здесь для себя пригодных земель для хлебопашества и переселились севернее, в окрестности озера Ханка и р. Уссури»

Вот в таких условиях и начался стихийный исход корейских подданных на практически пустынную территорию, только что ставшую российской.

Споры вокруг года начала переселения

Надо отметить, что относительно года первого переселения корейцев на российскую территорию среди исследователей имеются разногласия. И.П. Надаров, Н.М. Пржевальский и А.Я. Максимов, как мы уже видели, считают таким рубежом 1863 год. В.И. Вагин, автор обширной, очень информативной и откровенной работы «Корейцы на Амуре» (1875 год), Н.А. Насекин в историческом очерке «Корейцы Приамурского края» (1896 год) и В.В. Граве в обстоятельном отчете «Китайцы, корейцы и японцы в Приамурье» (1912 год) также называют 1863 год. Следующий, 1864 год как дата основания первого поселения корейцев на русской территории упоминается в докладной записке полковника Ольденбурга от 25 сентября 1864 года (будет полностью приведена ниже), а также в работах 1899 года чиновника особых поручений Переселенческого управления А.А. Риттиха (Переселенческое и крестьянское дело в Южно-Уссурийском крае) и делопроизводителя канцелярии Приамурского генерал-губернатора Е.Т. Смирнова (Приамурский край на Амурско-Приморской выставке 1899 года в г. Хабаровске). Что касается современных авторов, то в упомянутых монографиях Б.Д. Пака и А.И. Петрова также приводятся разные даты: у первого 1863-й, а у второго 1864 год. Возможно, причиной расхождения в столь, казалось бы, очевидном вопросе является неясное (или излишне широкое) толкование понятия «начало переселения». Если таковым считать первый достаточно организованный переход корейцев через границу, то правомерно называть 1863 год; если же брать за точку отсчета образование первого корейского поселения на российской территории, то это, несомненно, 1864 год.

М.П. Пуцилло, занимавшийся расселением корейцев в России в 1870–1871 годах, о чем будет более подробно рассказано ниже, в предисловии к составленному им русско-корейскому словарю писал: «В 1863 году первые выходцы в числе 12 семейств, поселившись в пограничных русских владениях, заняли хорошие участки земли…». Однако тут же он делает важное примечание: «По официальным сведениям, первоначальное переселение возникло в 1864 году, когда перешло 60 душ обоего пола, поселившихся на р. Тизен-хэ».

Здесь для нас имеет значение такое различие: М.П. Пуцилло вполне уверенно заявляет, что первое переселение датируется 1863 годом, но «по официальным сведениям» (выделено нами) оно произошло на год позже. На этом вопрос о времени первого переселения можно считать закрытым…

Обратимся к работе Б.Д. Пака. Упомянув, что начальник Новгородского поста И.Ф. Черкавский «сумел привлечь к себе корейцев», а последние предлагали ему «свои услуги в части нахождения «новых охотников для переселения», автор продолжает: «Капитан Чернявский (правильно Черкавский) не решался удовлетворить просьбу корейцев, но сменивший его в 1863 году поручик Резанов разрешил одному корейцу, жившему уже несколько лет в тех местах, перевезти не только свое семейство, но и других соотечественников, которых поселили в долине реки Тизинхэ» (Б.Д. Пак. Корейцы в Российской империи…). Источник таких сведений автор не указывает.

И еще одна цитата из книги Б.Д. Пака: «Беря на себя ответственность за последствия такого разрешения, Резанов основывался на «Правилах для поселения русских и инородцев (правильно «иностранцев») в Амурской и Приморской областях», по которым разрешено было селиться в этих областях всем русским и иностранцам, имеющим увольнительные свидетельства от своих правительств. С корейцев же нельзя было требовать таких свидетельств, поскольку между Россией и Кореей тогда еще не было установлено дипломатических отношений» (там же).

Действительно, 27 апреля 1861 года императором Александром II был высочайше одобрен законопроект под названием «О правилах для поселения русских и иностранцев в Амурской и Приморской областях Восточной Сибири». Суть его сводилась к следующему: «Государь Император по положению Сибирского Комитета Высочайше соизволил повелеть, для поселения в областях Амурской и Приморской Восточной Сибири, постановить следующие правила: 1. В сих областях дозволяется селиться всем вообще желающим, как русским, так и иностранцам, но с соблюдением условий, ниже изложенных…». Далее документ содержал еще 12 статей, в которых излагались условия поселения и разъяснялись даваемые переселенцам льготы, и в их числе – освобождение навсегда от уплаты подушных податей и на 20 лет от поземельной подати. Амурская и Приморская области были объявлены правительством открытыми для заселения «крестьянами, не имеющими земли, и предприимчивыми людьми всех сословий, желающими переселиться за свой счет».

Поскольку Б.Д. Пак не ссылается на какие-либо документальные источники, возникает несколько вопросов к его авторскому тексту. Во-первых, очень сомнительным представляется тот факт, что на руках у Резанова был этот документ. Может быть, он слышал о нем или имел соответствующее распоряжение высшего начальства, но архивы, к сожалению, не сохранили таких свидетельств. Во-вторых, вряд ли начальник поста в чине поручика мог юридически грамотно толковать закон. И, в-третьих: Резанов лично, разумеется, не мог разрешить корейцам поселиться на русской территории – у него просто не было таких прав по должности. Что и подтверждается следующими документами из Российского государственного исторического архива Дальнего Востока.

30 ноября 1863 года начальник Новгородского поста, командующий 4-й ротой 3-го линейного батальона Восточной Сибири поручик Резанов (инициалы его неизвестны) в рапорте военному губернатору Приморской области П.В. Козакевичу (П.В. Козакевич или Казакевич, контр-адмирал, первый военный губернатор Приморской области Восточной Сибири в 1856–1865 годах) доложил, что к нему «обращались уже с просьбой несколько корейцев о позволении им селиться в числе 20 семейств по речке Тизинхе (теперь река Виноградная) в 15 верстах от поста, где в настоящее время построено ими 5 или 6 фанз». При этом корейцы заявили, что они переселятся туда только «с тем условием, чтобы на месте их поселения выстроить русский дом для помещения хотя бы пяти человек солдат, которые могли бы служить обеспечением их безопасности от манджуров, без чего манджуры будут их убивать, несмотря на то, что они находятся в русских границах». Если русскими будет обеспечена их безопасность, уверяли корейцы, «тогда они готовы переселиться еще в числе ста семейств». П.В. Козакевич счел возможным удовлетворить просьбу корейцев о поселении на российской территории и в мае 1864 года предписал поручику Резанову выстроить караульный дом в месте их расположения для защиты от возможных нападений маньчжуров. Заметим, что, судя по ответу, военный губернатор Приморской области по своей должности имел такие полномочия – в отличие от начальника поста, спрашивавшего официального разрешения начальства. А по дате ответного письма – через пять месяцев после рапорта Резанова! – можно предположить, что и военный губернатор обращался с этим вопросом в вышестоящие инстанции (чему документальных подтверждений, впрочем, не найдено). В том же предписании от 4 мая 1864 года П.В. Козакевич велел Резанову принять «самые энергичные меры к ограждению их безопасности и спокойствия», поскольку корейцы, переселившиеся в российские пределы, «могут пользоваться полною свободою и покровительством русских законов».

Это предписание было получено Резановым, когда само переселение фактически уже произошло: более 60 корейцев, перешедших границу по сути самовольно, жили на реке Тизинхэ в выстроенных ими восьми фанзах, имея огороды, пашни и даже скот. Начальнику военного поста оставалось только констатировать свершившийся факт, что он и сделал в очередном рапорте.

«21 сентября 1864 года начальник Новгородского поста (поручик Резанов) донес военному губернатору, что корейцы поселились на р. Тизинхэ и прилежно занимаются хлебопашеством, и просил разрешения открыть им сбыт хлеба, преимущественно гречихи, в казну; построить мельницу и оказать денежное пособие, уплатив их долг, 200 руб., китайцу Ли за семена и продовольствие во время зимы. Представление это было охотно уважено. Генерал-губернатор Карсаков (М.С. Карсаков или Корсаков, генерал-лейтенант, генерал-губернатор Восточной Сибири в 1861–1871 годах), по дошедшим до него сведениям, письмом от 16 ноября 1864 года за № 581 просил адмирала Козакевича, ввиду особой важности заселения края, оказывать «туземцам», желающим «прочно поселиться» в наших пределах, покровительство и пособие продуктами, на первое время лишь в самом необходимом размере, из экстраординарных сумм» (Н.А. Насекин. Корейцы Приамурского края. Краткий исторический очерк переселения корейцев в Южно-Уссурийский край, с картою. Труды Приамурского отдела ИРГО. Хабаровск, 1896). О такой реакции М.С. Карсакова позже – уже в историческом плане – сообщала и хабаровская официозная газета «Приамурские ведомости» (приложение к № 83 газеты «Приамурские ведомости» за 1895 г., с. 1).

Заметим, что генерал-губернатору доложил об этом, очевидно, военный губернатор Приморской области (предположительно никак не позже сентября, а скорее всего еще весной или летом 1864 года). И.П. Надаров в работе «Инородческое население Уссурийской страны…» без ссылки на источник упоминает о таком факте: «В 1864 году военный губернатор Приморской области контр-адмирал Казакевич представил на разрешение генерал-губернатору Восточной Сибири генералу Корсакову вопрос о подданстве переселяющихся к нам корейцев. В то время генерал-лейтенант Корсаков дал по этому поводу самые неопределенные указания». Однако в тексте «Всеподданнейшего отчета по управлению Восточной Сибирью за 1864 год» М.С. Карсаков, подводя первые итоги переселения корейцев на российскую территорию, отмечал: «Эти корейцы в первый же год посеяли и собрали столько хлеба, что могли обойтись без всяких с нашей стороны пособий… Есть слух, что по примеру их намерены переселиться к нам еще до ста семейств корейцев, каковое переселение, в видах скорейшего в Приморской области развития хлебопашества и обеспечения ее через то собственным хлебом, весьма желательно, так как известно, что люди эти отличаются необыкновенным трудолюбием и склонностью к земледелию».

Примерно в это же время в Новгородской бухте побывал полковник Ольденбург (инициалы неизвестны – В.П.), исправляющий должность инспектора линейных батальонов Восточной Сибири, расположенных в Приморской области. 25 сентября 1864 года, вернувшись в г. Николаевск, он пишет обстоятельную докладную записку военному губернатору Приморской области. Приводим ее полностью.

«При осмотре мною 4-й роты линейного 3-го батальона Восточной Сибири, расположенной в гавани Новгородской, командующий этой ротой мне доложил, что четырнадцать семейств в числе шестидесяти пяти душ обоего пола перешли из Кореи в январе месяце сего года в Приморскую область, построили фанзы в верстах 15 от поста Новгородского, успешно занимаются огородничеством, земледелием и обещают по своему трудолюбию быть вполне полезными хозяевами. Это заявление породило во мне желание увидеть быт этих переселенцев на месте их жительства и я отправился в падь Тизирах (т. е. на реку Тизинхэ – В.П.), где они поселены. Действительно нашел 8 фанз, очень чисто отстроенных, большие хорошо устроенные огороды, земли, засеянной будою, ячменем, гречихой и кукурузой, до 15 десятин. Такие результаты труда, произведенные менее чем в один год, обещают действительную пользу для края от подобных переселенцев и посему я считаю своим долгом донести об этом до сведения вашего превосходительства, тем более, что, по словам поручика Резанова, около 100 семейств изъявили желание поселиться на наших землях, но опасаются выдачи обратно в Корею, где они по существующим там законам за выселение будут подвергнуты смертной казни. При этом считаю не лишним присовокупить, что при заселении корейцев на наших землях особенных расходов на них не предвидится, они имеют довольно значительное число рабочего скота, все земледельческие орудия и, если потребуют помощи, то только в выдаче им до первого урожая заимообразно на пропитание буды (вид проса – В.П.), которую довольно дешево можно приобресть от маньчжур в пограничном городе Хунчун; для того же, чтобы приохотить корейцев сеять рожь, ярицу и овес, достаточно будет дать им бесплатно на первый раз семена».

Это была самая первая из относительно организованных групп корейских переселенцев, которая в 1864 году основала деревню Тизинхэ, переименованную в 1865 году П.В. Козакевичем в слободу Резаново. «Резанов выдал корейцам взаимообразно из интендантского провианта роты около ста пудов муки с тем, чтобы все они при первом же урожае вернули долги. Кроме того, среди корейских домиков был построен небольшой пост, в котором поселили четырех солдат для охраны корейцев» (Б.Д. Пак. Корейцы в Российской империи…).

По данным из работы полковника А. Рагозы, в 1864 году корейские переселенцы жили в основном в селениях Тизинхэ – 8 дворов, 44 человека и Новая Деревня – 9 дворов, 53 человека (согласно Н.А. Насекину, «Новая деревня» – по-корейски Чурихэ, расположена в долине речки того же наименования, впадающей в Бухту Экспедиции и находится в 2 вер. от Хунчунского караула, следовательно, почти в таком же расстоянии от китайской границы. Основана она… выходцами из Тизинхэ и Янчи-хэ), а также по одной семье в Адими и Фаташи (предположительно совр. Пойма и Камышовый Хасанского района – В.П.). С 1865 года корейцы стали расселяться по рекам Сидими, Янчи-хэ и Монгугай (теперь соответственно Нарва, Цукановка и Барабашевка в современном Хасанском районе – В.П.), где впоследствии появились одноименные поселения.

По данным из работ Б.Б. Граве и Н.А. Насекина, в 1864 году в Россию перешло 60 семей корейцев в количестве 308 человек и заняли 227 десятин «казенной земли», в 1865 году – 65 семей (343 человека), в 1866 – 90 семей (546 человек). Надо заметить, что эти цифры, взятые из разных источников, несколько отличаются друг от друга, но одно несомненно – так началось корейское семейное переселение в Россию.

Согласно первой переписи корейского населения в Южно-Уссурийском крае, произведенной Ф.Ф. Буссе, чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири, на 1 января 1867 года корейских переселенцев насчитывалось 999 человек в составе 185 семей (мужчин – 553, женщин – 446). В слободе Резаново по реке Тизинхэ постоянно жил 661 человек, временно – 249; на реке Сидими – 54 человека, на реке Монгугай – 35 человек. Автор также приводит данные о количестве скота (всего 166 голов рогатого скота и 11 лошадей на все корейское население) и площади обработанных земель – на одного человека приходилось в среднем около полдесятины, а также показатели долгов: примерно по 44 копейки и по 1.5 пуда чумизы на человека. Подчитанные Ф.Ф. Буссе цифровые индексы говорят о том, что экономическое положение корейских переселенцев было крайне слабым.

Действительно, основную массу составляли бедные крестьяне, хотя в целом состав переселенцев был весьма неоднородным. «В пособие им выдавались: чумиза, покупавшаяся по 35 коп. за пуд и быки с коровами, купленные средней ценой по 12 руб. у манчжур. За первые 3 года выдано было корейцам из сумм Морского Министерства: чумизы на 1032 руб. 40 к. и скота на 286 р. С 1865 года стали появляться у нас зажиточные эмигранты, между коими нашелся даже один дворянин – чиновник (Нямбони-Цой) Ингуго Хан, явившийся с 3-мя женами и 17 рабами, которые, разумеется, были освобождены нашим правительством, с обязательством с их стороны отработать своему хозяину ту сумму, за которую они были куплены» (Н.А. Насекин. Корейцы Приамурского края…). Заметим, что позже этот дворянин был переводчиком на русской службе, и его (под разными вариантами имени) упоминали многие очевидцы событий того времени.

Причины переселения корейцев в Россию

Практически все исследователи, как дореволюционные, так и современные, основными причинами переселения считают экономические трудности и сложное внутриполитическое положение в Корее того времени. А.И. Петров в работе «Корейская диаспора на Дальнем Востоке России…» достаточно полно освещает этот вопрос: «Корейская иммиграция на русский Дальний Восток началась переселением крестьянских семей корейцев, которые шли в Россию с намерением уже никогда не возвращаться обратно в Корею или во всяком случае до тех пор, пока ее правительством не будут отменены суровые законы в отношении эмиграции. Объяснение таких настроений первых корейских иммигрантов кроется в том, что феодальная Корея в тот исторический период переживала последнюю стадию самоизоляционизма, который завершился лишь в 1876 г. подписанием с Японией Канхваского договора. На 50-е—60-е годы XIX столетия пришелся пик эпохи самоизоляционизма в Корее… Политика самоизоляционизма, проводимая корейским правительством, носила тогда тотальный характер и являлась своего рода естественно-защитной реакцией на попытку «великих держав» открыть Корею… Присоединение Южно-Уссурийского края к России вызвало усиление корейской политики самоизоляционизма в северо-западном направлении, что, по-видимому, не обошлось без давления на Сеул со стороны цинского Китая… Категорическое запрещение корейцам переселяться на российскую территорию было вполне естественным с точки зрения интересов Корейского государства, как и любого другого… О том, что законы, охранявшие изолированность Кореи, действовали, свидетельствует следующий исторический факт. В июне 1864 г. в провинции Хамген чиновник и еще один человек, обвиненные в пересечении корейско-русской границы, «были обезглавлены на берегу Тумэни в знак предупреждения против аналогичных нарушений закона. Это был первый из многих таких случаев» (цитата из работы корейского историка Чин Ён Цоя)… Приведенных фактов вполне достаточно, чтобы понять, что ни о каком свободном переселении корейцев на русскую территорию в то время не могло быть и речи.

А.И. Петров также указывает, что «в Корее в то время тяжесть налогов, сборов и просто поборов была для многих корейских крестьян непосильной». В двухтомном советском академическом издании «История Кореи» говорится, что «тягчайшим бедствием оставался военный налог», а особенно тяжелыми для простых корейцев были «земельный и множество других налогов, которые все чаще взимали деньгами», что вело корейское крестьянство к протестам и даже восстаниям.

Упоминавшийся выше М.П. Пуцилло писал примерно то же самое: «Население двух северных провинций Кореи, вообще бедных и бесплодных, не раз испытывало неурожай и неразлучный с ним голод. Если к этому прибавить большие налоги и подати хлебом, которыми обложены жители несоразмерно с их средствами и сверх того страшный гнет, которому они подвергаются со стороны чиновников, то станет совершенно понятно, почему беднейшие из жителей этих двух провинций решились оставить родину и переселиться в соседние русские земли… Несмотря на все лишения, которые приходилось испытывать переселявшимся корейцам, они не только не помышляли о возвращении на родину, но старались как можно скорее закрепить себя на русской почве. К этому побуждало их отчасти опасение попасть вновь под иго и месть ненавистного для них правительства Кореи, но вместе с тем и сознание превосходства нашей культуры и нашей религии».

Вспомним уже цитировавшуюся книгу Н.М. Пржевальского, в которой он причинами иммиграции корейцев называл «густую населенность Корейского полуострова и развившиеся там вследствие этого нищету и пролетариат», а также «грубый деспотизм, оковавший собою все лучшие силы народа». А вот высказывание по этому поводу известного сибирского историка и публициста В.И. Вагина (1875 год): «Не менее важно было это переселение и в политическом смысле. Оно составляло явный протест корейского населения против деспотизма его правительства. Оно в то же время доказывало, что русский порядок управления корейцы предпочитают всем другим известным им порядкам». Соглашаясь с причинами переселения, указанными Н.М. Пржевальским, В.И. Вагин добавляет к ним тягость военной службы: по его мнению, «значительное число перешедших к нам корейцев были военные дезертиры».

Почти через 20 лет после Н.М. Пржевальского, в 1885 году, газета «Восточное обозрение» (Иркутск) называла причинами переселения корейцев в пределы России своеволие дворян, продажность и злоупотребления чиновничества, отсутствие правильного судопроизводства, произвол, жестокость и рабство в Корее… «Такое значительное переселение корейцев в наши пределы объясняется разнообразными причинами, с одной стороны сильным истощением почвы в прилегающих к нам северных провинциях Кореи, рядом неурожаев и самой беззастенчивой эксплуатацией населения местными корейскими чиновниками, известными на всем Дальнем Востоке за искусных взяточников; с другой стороны наличием в наших пределах почвы, подходящей вполне для их культуры, и особенно предупредительное к ним отношение первых русских начальников края» – это выдержка из отчета 1912 года уполномоченного российского МИДа В.В. Граве.

Н.А. Насекин, чиновник по особым поручениям при Приамурском генерал-губернаторе, в историческом очерке «Корейцы Приамурского края» (1896 год) отмечал, что, кроме «нужды и голода, вызванных бесконечными вымогательствами алчных корейских чиновников», одной из причин «явилось твердое убеждение корейцев, что в России они получат полноправность, которой были лишены в Корее до того, что никто не располагал не только своей собственностью, но и жизнью».

Уже упомянутый А.Я. Максимов в книге «На далеком Востоке» так говорил о мотивах перехода корейцев в Россию: «Чтобы выяснить истинные причины замечательной эмиграции азиатской, дикой народности в русские пределы, следует обратить внимание на то тяжелое, исключительное положение, в котором находятся корейцы на своей родине. Корейское правительство обращается с подданными своевольно и бесчеловечно. Народной собственности в Корее не существует; все безраздельно принадлежит владеющему классу: сбережения отбираются в казну. При себе разрешается иметь только необходимую пищу, одежду и живность: деньги для народа – запрещенный плод. Кореец счастлив, если у него есть горсть рису – утолить голод и чашка воды – утолить жажду; он рад отдать все, чтобы только была оставлена ему его жизнь, а также не были бы затронуты жизнь и спокойствие его семейства».

Чтобы не создавалось впечатления, что подобное мнение о положении в Корее высказывали только российские авторы, приведем цитату из книги «История Кореи», изданной в наше время в Сеуле.

«В XVIII веке при королях Ёнчжо и Чончжо благодаря политике примирения в стране наступил период относительной стабильности и порядка. Однако после Чончжо, при королях Сунчжо, Хончжоне и Чхольчжоне, был установлен так называемый режим влиятельных кланов. В это время короли были отстранены от практической политики и превратились в символические фигуры… Свыше 60 лет, сменяя друг друга, страной правили два клана – ан-донские Кимы и пхунъянские Чо. Они проводили политику, отвечающую интересам своих кланов, установили деспотические порядки… Действия кланов порождали произвол чиновников, вели к возникновению все новых налогов, усиливали тяготы и страдания простого народа.

Среди местных чиновников, которые опять вышли из-под контроля центрального правительства, царили коррупция, мошенничество, безнравственность. Это поставило государственную казну в крайне тяжелое положение (основными источниками дохода служили поземельный, военный и натуральный налоги).

Местные чиновники не гнушались никакими способами, чтобы увеличить свое богатство, они ужесточали поборы, прикарманивали собранные средства, взваливая на плечи крестьян непосильное бремя и опустошая государственную казну.

Неурожаи и эпидемии привели к массовому росту числа голодающих и беженцев, крестьяне терпели неслыханные бедствия. Однако жалобы народа не доходили до двора. Терпению народа наступил предел. То тут, то там вспыхивали народные восстания, во главе которых, как правило, становились обедневшие местные дворяне… Так произошли и восстания в Чинджу и Кэрёне при короле Чхольчжоне (1849–1863). Общество пребывало в состоянии хаоса, жизнь стала невыносимой и жестокой…

К 1860 году Корея столкнулась со сложными внутренними и внешними проблемами. Просуществовавший свыше шести десятилетий режим правления дворянских кланов привел к развалу общественно-политической системы страны. Население бедствовало. Повсеместно вспыхивали народные восстания…» (История Кореи. «Международное Радио Кореи», KBS. Институт международного образования при министерстве просвещения Республики Корея. Сеул, 1995).

И, наконец, письменное свидетельство самих корейцев-переселенцев. В 1885 году представители Хабаровского корейского общества в докладной записке городскому полицеймейстеру так писали о своем прошлом: «В бывшем нашем отечестве, Корее, малый надел земли, постоянный неурожай хлебов, громадные налоги, деспотическое правление начальства, как это вообще свойственно нецивилизованным азиатским правителям, вынудило нас во избежание смерти от голода, жестокого наказания корейского начальства за недоплаченные гроши недоимки, переселиться в Россию, исключительно в Приморскую и Амурскую область, тем более потому, что у нас, в Корее, постоянно распространяется молва (что оказывается в действительности) о гуманном отношении к подведомственному народу русского начальства, о громадном пространстве русской территории, богатой плодородной почве и об умеренных налогах».

Почему не раньше?

Возникает только один вопрос: что же мешало корейским крестьянам переходить на эти территории, фактически бывшие бесхозными, до начала 1860-х годов? В советской и российской исторической литературе, как мы уже показали, считается, что на неразграниченных до 1860 года областях «между рекой Уссури и морем» корейцы по каким-то причинам массово не проживали (в отличие от китайцев-манз). Этим вопросом задается и процитированная нами выше С.Г. Нам: «Тогда чем объяснить то, что территория Южно-Уссурийского края, отделенная от Корейского полуострова не какой-либо могучей стихийной преградой типа Великого Тихого океана или неприступного Гиндукуша, а всего лишь относительно небольшой, проходимой во многих местах вброд рекой Туманган…, до 1863 года оказалась столь недостижимой и недосягаемой для корейцев?».

Этот вопрос также подробно рассмотрен в уже упоминавшейся работе А.И. Петрова «Корейская диаспора на Дальнем Востоке России…». По его мнению, главную роль играл категорический запрет на эмиграцию из страны: законы королевства Корея под страхом смерти запрещали подданным покидать свою этническую родину. К тому же китайское правительство в лице маньчжурских чиновников также требовало от Кореи прекратить переселение корейских крестьян на ставшие российскими земли. По мнению А.И. Петрова, «переселение корейцев на территорию России воспринималось китайскими властями… как усиление присутствия русских, что было для них крайне нежелательным». Более подробно этот аспект проблемы переселения корейцев рассмотрен в работе того же автора «Корейская эмиграция на российский Дальний Восток и позиция цинского Китая: 1864–1884 гг.». Кроме того, у китайских и корейских чиновников были и чисто корыстные соображения: в лице корейских крестьян, покидающих свою страну, они лишались некоторой части своего личного дохода в виде налогов и поборов. Тут уместно напомнить уже приводимую выше цитату из воспоминаний Е.С. Бурачка: о том, что «китайские чиновники… лишаются нескольких лан серебра… с каждой семьи» (имеется в виду – уходящей из Кореи).

Выводы А.И. Петрова достаточно категоричны: «… Корейцы решили переселяться в Южно-Уссурийский край только в 1862 г., когда узнали от… И.Ф. Черкавского… о вышедшем в России законе, предоставлявшем колонистам Приамурья и Приморья большие льготы…» (Корейская диаспора на Дальнем Востоке России…). Автор также ставит под сомнение утверждение Б.Д. Пака о том, что И.Ф. Черкавский якобы «не разрешал» корейцам переселяться на русскую территорию: «На самом деле корейские крестьяне сами не желали этого до тех пор, пока не узнали о льготах для поселенцев Амурской и Приморской областей, кем бы они ни были – русскими или иностранцами… Решающее значение на их решение переселиться в пределы Русского (так у автора; вернее, конечно, Российского – В.П.) государства оказал закон 27 апреля 1861 г., который на 20 лет освобождал их от всяких налогов. Известие о наличии такого закона послужило толчком для иммиграции первой группы корейских семей (там же). И еще один довод А.И. Петрова заслуживает внимания: «Если бы они (корейские крестьяне – В.П.) переселились в Посьетский участок до того, как Уссурийский край стал российской территорией, т. е. до 1860 г., им все равно не удалось бы избежать налогов и просто поборов со стороны маньчжуров Хуньчуня и корейский властей провинции Хамген» (там же). С чем, конечно, трудно не согласиться…

Итак, основные выводы исследователя А.И. Петрова таковы: «Главной причиной корейской иммиграции и в особенности первой группы корейских семей явилось стремление улучшить свое материальное положение за счет того, что в России им не надо было в течение 20 лет платить никаких налогов… Основным источником корейской иммиграции в Россию стало беднейшее крестьянство, как наиболее бесправная часть населения Кореи, страдающая от непомерных налогов, произвола помещиков и чиновников».

Попытки российских властей управлять переселением

До 1865 года практически все вопросы, связанные с иммиграцией корейцев в Россию на ее восточной окраине, решались непосредственно на месте или на уровне не выше губернаторского. Собственно, относительно небольшое количество таких переселенцев и не требовало участия столичных властей (напомним, что никаких официальных отношений между Кореей и Россией не существовало). Претензии корейских и китайских (точнее маньчжурских) чиновников можно было просто игнорировать, а практическая польза от корейцев-переселенцев была достаточно ощутимой – даже не говоря о перспективах использования их труда, которые становились уже вполне понятными.

Несколько забегая вперед, приведем цитату из отчета штабс-капитана Генштаба П.А. Гельмерсена 1865 года (подробнее о его инспекционной поездке будет рассказано ниже). Познакомившись с жизнью и бытом обитателей корейской деревни Тизинхэ, он писал: «Я считаю поселение их в наших пределах делом не только полезным, но и существенно важным для будущности этого края, богатого всем, кроме рабочих рук… А это едва ли не главное, потому что теперь всякое предприятие в этом крае останавливается недостатком рук для его выполнения. Первое применение корейцев могло бы быть на копях каменного угля в Посьете. Не говоря уже о том, что от корейцев скорее всего можно ожидать сбыт хлеба для войска, что дает прямой барыш от понижения цен, мы получим ту выгоду, что положим основание для будущего развития края, облегчая русским его заселение тем, что они придут сюда и найдут многое на месте, что теперь нужно возить за тысячи верст, а, с другой стороны, привлечем иностранный капитал на промышленные и торговые предприятия».

Военный губернатор Приморской области контр-адмирал П.В. Козакевич 14 января 1865 года отправил из г. Николаевска следующее донесение председательствующему в Совете ГУВС (Главное Управление Восточной Сибирью):

«Я доносил г. генерал-губернатору Восточной Сибири о намерении корейских подданных переселиться в наши пределы в соседстве залива Посьета. В прошлом году (отметим, что о переселении 1863 года П.В. Казакевич не упоминает – В.П.) около 30 семей корейцев прибыло к нам со скотом, по донесению начальника поста, они с необыкновенным усердием принялись за полевые работы, устройство помещений и к концу лета не только устроились, но и успели приготовить и засеять столько ярового хлеба, что предлагают даже продать небольшое количество гречи, такие результаты в столь короткое время заставляют чрезвычайно ценить подобных переселенцев, особенно имея в виду, что правительство без всяких почти расходов приобретает отличных хлебопашцев, которые в скором времени могут снабжать хлебом наши войска, расположенные в Южных гаванях, и я считал бы необходимым принять некоторые меры к обеспечению положения этих переселенцев.