Пером и шпагой

Вильямс даже не знал, что тут можно исправить или дополнить. Это уже заговор, настоящий заговор, и не принять в нем участия было бы для посла Англии большой ошибкой. Громадный корабль России еще можно развернуть на старый курс – только сменить капитана! И тут появилась в небе комета; ее давно ждали, о ней писали в газетах ученые, она волновала умы и сильно действовала на суеверие Елизаветы Петровны.

– Быть беде… быть, быть, – охала императрица. – Комета – смерть моя! Господи, неужто к себе меня отзываешь?..

Здоровье ее действительно пошатнулось, и Вильямс поспешил обрадовать Екатерину:

– У кого вода поднялась в нижнюю часть живота, тот уже человек обреченный. Ваши шансы растут…

Английское золото теперь звенящим потоком ринулось в покои великой княгини. Екатерина играла, как загулявший поручик гвардии, получивший сказочное наследство. Ела второпях. Недосыпала. Даже любовные цидулки и те писала на карточных рубашках. Долги лиходейки быстро росли, но денег все равно не хватало.

– Мне уже неудобно обращаться к вам, – говорила Екатерина Вильямсу, но все же обращалась…

Издалека – через шпионов – Фридрих пристально следил за событиями при «молодом дворе». Вильямс действовал по указке короля, завершая отрыв «молодых» от двора Елизаветы; теперь Екатерина заодно с мужем должна была служить Фридриху.

И в этот момент у нее, рвавшейся к русскому престолу, вдруг появился враг. Враг ее любви… Шевалье де Еон прибыл морем в Петербург, и Екатерина при встрече с ним говорила о лошадях. Она знала лошадей и любила их. Под конец она воскликнула:

– Нет ни одной женщины в мире смелее меня! Я вся полна необузданной отваги…

Вот что записал в этот день де Еон в своем альбоме:

«У нее блестящие глаза – глаза дикого животного; лоб высокий, и, если не ошибаюсь, на нем начертано долгое и страшное будущее… Она приветлива, но когда подходит ко мне, я в безотчетном движении отступаю назад: она наводит на меня страх…»

Екатерина же в этот день никаких записей не делала. Вернулась к себе радостно взволнованная. Сегодня императрица опять не вышла к столу – ей плохо, а комета летит и летит по небу.

Шевалье в Петербурге

Вот теперь нам исторически точно известно, что де Еон прибыл в Петербург, и не в женском, а в мужском одеянии.

* * *

Английский жеребец стучал копытами в палубу, гнусаво блеял меринос и дружно лаяли семнадцать датских догов. Вся эта живность плыла морем в подарок великому князю Петру Федоровичу. Капитан утопил в море компас, был пьян и спал у ржавой пушки. В таком состоянии, потрепанный штормом, корабль вошел в Неву.

– Впрочем, – рассказывал о себе де Еон, – я приехал бодр и свеж, словно прогулялся не далее Сен-Клу. Кавалер Дуглас, видя, как я схожу на берег со шпагой на боку и шляпой под локтем, в белых чулках и напудренном парике, подумал, наверное, что перед ним парижский жентильом, только что сошедший с галиота возле Пон-Рояля, чтобы прокатиться по Тюильри!..

Дуглас сразу впряг его в работу, – шла подготовка «бабьего союза», – для борьбы с Фридрихом надо было сдружить таких разных женщин, как Елизавета, Мария-Терезия и маркиза Помпадур (явно заменявшая Людовика)…

Де Еон незаметно вкрался в доверие к вице-канцлеру.

– Да будет вам известно, – говорил он Воронцову, – что время от времени я бросаю перо и хватаюсь за шпагу. Не мне судить, Аполлон или Марс сильнее. Но министр Рулье, при отправлении моем в Петербург, советовал мне предложить свои услуги фехтовального мастера великому князю Петру Федоровичу… Пусть, соперничая с французом, великий князь расположит свое сердце к рыцарской Франции!

Вице-канцлер поморщился:

– Вы плохо осведомлены о симпатиях великого князя. Если бы вы привезли ему одну пуговицу с мундира прусского солдата, ударили бы дробь на барабане и распили с ним пива, – о, тогда, уверяю вас, вы стали бы его другом…

Дуглас, трясясь над каждой копейкой, своего стола от жадности не заводил, таскал де Еона за собой по домам вельмож, где они и нахлебничали. Вскоре де Еон сделался незаменимым на всех попойках. Пил он в это время много – гораздо больше, чем ожидали от человека с внешностью девушки. Но так как рядом с ним мужественно напивались женщины, то на это никто не обращал внимания.

В Аничковом дворце случилось быть на попойке у отставного фаворита Разумовского, которого любила когда-то Елизавета, – так любила, что патриарху в Константинополь даже написала: дозволь, родимый, Лешеньке моему в постные дни мясцо кушать, и разрешил патриарх: ешь! Обнаглел экс-фаворит настолько, что в исподнем гостей встречал. А жены гостей его загодя по церквам свечки ставили, чтобы вернулись их мужья от Разумовского живы, не до смерти покалечены.

Здесь же, в Аничковом дворце, де Еон встретил и Понятовского. Поляк был действительно очарователен: какие мохнатые ресницы, какие жесты и томный голос; как небрежно и красиво сбрасывает он плащ. Медали и движение комет, нумизматика и обломки древности, Макиавелли и декорации Валериани – Понятовский обо всем имел суждение. Но это был неглубокий ум, и де Еон понял, что перед ним просто хороший начетчик с прекрасной памятью. И не отказал себе в удовольствии съязвить:

– Ваш ум напоминает мне каботажное плавание. – За столом притихли гости. – Да, – продолжил де Еон, – вы плаваете лишь вблизи берегов, но страшитесь выплывать над пучинами.

Понятовский вспыхнул, и румянец еще более украсил его:

– Если бы мне заявил это Вольтер…

– Вам это заявил человек, заслуживший похвалы Вольтера! – опередил его де Еон, но, чтобы избежать скандала, столь невыгодного сейчас, он покинул попойку…

Слава его пера до Петербурга еще не докатилась, и свои книги де Еон обнаружил только в кабинете Ивана Шувалова. «Ночной император» России был человеком странным: он разломал медаль, выбитую в его честь, он отказался от графского титула, он хлопотал об открытии гимназий, он строил Академию художеств, но известный Чуди-Люсси-Пютланж печатал в «Литературном хамелеоне» статьи Шувалова о… философском камне.

И потешался меценат побоищем двух славных гладиаторов – Сумарокова и Ломоносова! Резкая тень и резкий свет.

Де Еон же приглянулся Шувалову тем, что, как истый бургундец, не мог испытывать отвращения к вину. Ни днем, ни ночью! Шувалов успокоился, когда свалил кавалера под стол русским зверобоем, настоянным на порохе. А однажды на половине фаворита, в домашнем затрапезе, появилась Елизавета, и де Еон понравился императрице больше Дугласа. Воронцов, теперь Дугласа только выслушивал, но совещался больше с де Еоном, и звезда иезуита, еще не успев разгореться, уже погасала. Стоило ему открыть рот, как решительно выступал де Еон:

– Мой коллега, очевидно, не совсем правильно инструктирован. Мои же инструкции, как более новые, говорят иное…

Шувалова издавна занимали связи с Вольтером. Россия не имела еще своей истории царствования Петра I, и Елизавета, как «дщерь Петрова», поощряла своего любимца в этом занятии. Именно в эти дни русский двор отпустил Вольтеру 50 000 чистым золотом за написание книги о преобразователе Отечества. Это было очень кстати сейчас, на острие войны, – привлечь внимание Европы к государственным задачам России, и Петербург покупал через Вольтера лучшее по тем временам перо мира[8 - Вольтер не оправдал надежд: его история Петра I – это скорее высокопарная сказка, нежели историческое исследование.].

Шувалов велел допустить де Еона до русских архивов. Чиновники снимали для Вольтера копии с петровских документов. Русская история поразила де Еона своей закономерностью в развитии интересов государственности. Атташе еще не определил к ней своего отношения, но решил заняться ею – на досуге.

Однажды ночью брызнули из рам стекла, дунуло ветром, и три выстрела подряд разорвали тишину. Де Еон повалил свечи, сдернул со стула Дугласа. Позже они вынули из своих подушек три громадные, еще горячие пули.

– Это в меня! – колотило Дугласа. – Вильямс… в меня!

– Вы ошиблись и здесь, мой почтенный падре.

Не забывайте: вы только швейцар при дверях во французский ресторан, а стряпать на дипломатической кухне приходится мне…

Покушение на французов не осталось загадкой истории, и позже планы убийства миссии были обнаружены, как и следовало ожидать, в бумагах канцлера Бестужева-Рюмина.

* * *

Потом у них болели животы – они стали бояться отравления. Дипломаты запаслись в аптеке куском мышьяка. Каждое утро натощак де Еон с Дугласом скорбно лизали его по очереди. К концу переговоров в Петербурге они с трех лизаний дошли до сорока, делая себя невосприимчивыми к ядам. Тогда к подобному способу прибегали многие, искушаемые в тайнах секретной политики!

Исподволь де Еон начал копать яму под секретаря английского посольства – прекрасного Пяста.

– Зачем вам это нужно? – испугался Дуглас.

– Понятовский раздвинул свою постель на всю Европу. Именно через него тянется цепочка преступлений до Лондона и Берлина!

– Бросьте, – волновался Дуглас. – Куда вы пишете?

– Я пишу в Варшаву. Там послом от Версаля человек огня и железа – граф Брольи, пусть он вмешается в это дело…

Дуглас выхватил бумагу из-под руки де Еона:

– Вы не знаете Екатерины! Она не простит нам этого…

– Защищайся, негодяй! – И кончик шпаги уперся в кадык. – Ты осмелился назвать меня болваном?