Сгоревшее лето

Тетя Марина не уловила в голосе племянницы ни воодушевления, ни даже энтузиазма, поэтому повторила:

– Нет? Или все-таки да? А то я у тебя на столе видела какие-то альбомы…

Аня метнула на тетю тревожный взгляд. Та никогда не лезла к ней в душу, но эти ее слова застали ее врасплох. Тетя Марина в очередной раз будто прочла Анины мысли и мягко тронула ее за руку.

– Не волнуйся, я их даже не открывала! Если захочешь, сама покажешь… Но врать не буду, любопытно было бы взглянуть. Я вообще женщина любопытная!

Аня хотела быстро пояснить, что ничего толком не знает о своих художественных способностях, редко когда рисует и вообще учится на экономиста, но вдруг подумала, что обманывать, да еще таким наглым образом, будет как-то уж совсем невежливо.

– Да там смотреть-то особо не на что, так, наброски. Но мне это нравится, очень.

Тетя Марина улыбнулась.

– Я так и поняла. У меня немало знакомых художников. Люди искусства бывают очень разными – и гениями, и негодяями, и скрытными, и ранимыми, впрочем, как и все на свете. Но каждый из них находит свой собственный способ передавать красоту. Я каждый раз нахожу это удивительным.

Аня опустила было глаза, но, услышав эти слова, словно эхом отозвавшиеся в ее сердце, улыбнулась и наконец принялась за чай.

***

После завтрака Аня решила разобрать оставшиеся лежать в чемодане вещи. Комната, которую отвела ей тетушка, явно выделялась своей лаконичностью в этой яркой квартире. Стены, выкрашенные сиреневой краской, покрывало на кровати, украшенное птицами, небольшой письменный стол в углу, чуть потертое кресло с зеленоватой обивкой, деревянный шкаф с маленьким зеркалом, полка с книгами и лампой, обрамленной тонким, будто кружевным, абажуром. Но цветы! Цветов в комнате было много, и на широком подоконнике разросся настоящий сад.

В первые дни после приезда Аня ходила по своей новой обители туда-сюда, как зачарованная. До чего же спокойно здесь было! Можно было упасть в кресло и почитать в тишине. Или можно было стоять у подоконника, наблюдая за птицами, порхающими среди ветвей, или слушать шум дождя, который барабанит по карнизу своеобразной музыкой, или вдыхать запахи зелени, влажной земли и цветов, залетающие с вечерним воздухом в открытое окно.

Было странно старательно развешивать одежду в пустом шкафу, раскладывать на столе личные вещи вроде альбомов, книг и фотографий. Никто и не подозревал, что Аня взяла некоторые снимки с собой, вряд ли за последнее десятилетие хоть кто-то из ее домочадцев листал тяжелые семейные альбомы, хранящие фотографии многих памятных, щемящих сердце моментов.

Аня взяла в руки одну из фотографий в светлой деревянной рамке. Этот снимок они сделали во время совместной поездки к морю: Саша забрался на парапет набережной и задорно машет рукой в камеру, мама и Аня стоят рядом, одетые в похожие голубые платья, как раз под цвет окружающего пейзажа. Отец остался за кадром, исполняя роль фотографа.

Аня хотела поставить пару семейных фото на письменный стол, но в последний момент сунула их в верхний ящик. Не сейчас, не сегодня.

Сейчас у нее есть только она сама. А еще синее небо за окном, бесконечно далекий горизонт, дыхание свежего ветра, скользящее по коже, теплый свет лампы. И, конечно, чистые листы, на которых можно создавать похожий на калейдоскоп мир каждый раз, когда этого захочется.

Глава 2

Деревья в обрамлении сверкающей листвы покачивались на ветру. Бездонной синевой сияло над городом высокое небо, в открытое окно доносились шум уличного движения и пение птиц. На верхнем этаже кто-то опять кричал и ругался, но даже голоса неугомонных соседей вскоре стали тише, теряясь в шуме зазвучавшего дня.

Тетя Марина разлила по чашкам кофе и поставила на стол большое блюдо с печеньем, посыпанным сахарной пудрой.

– Ань, я тут кое о чем подумала вчера…

– О чем? – Аня потянулась за печеньем.

– Не знаю, понравится ли тебе эта идея… Здесь недалеко есть художественная студия. Я знаю, там вполне себе хорошая обстановка, туда ходила пара моих знакомых, говорят, место отличное. Ты же этим летом все равно у меня будешь жить? Будет тебе интересное занятие, и всего в двадцати минутах езды отсюда.

Аня скептически заметила:

– Мне уже не двенадцать, чтобы по кружкам ходить.

– А кто тебе сказал, что это кружок? Это настоящая художественная студия, причем для взрослых. Причем тут кружки?

Аня задумалась, кроша печенье на желтой тарелке тонкого фарфора.

– А вы уверены, что с меня там будет толк? Вы ведь даже не знаете, что я рисую.

– Я бы рада узнать, да ты же мне ничего не показываешь!

Аня замялась. Больше всего на свете она любила рисовать, и все, что касалось этого странного рукотворного мира искусства, восхищало ее как ничто другое. Полотна, расписанные акварелью, гуашью или масляными красками, романы, рассказывающие о разных людях и удивительных уголках мира, знаменитые оперы и балеты, застывшие в камне фигуры, тысячи лиц и сюжетов. Мир искусства казался Ане волшебным, окруженным чудесной вуалью, а мир вокруг, такой реальный и полный тоски, был будто бы фоном, расплывчатым и невзрачным.

Никто в Аниной семье не разделял этого восторга. Саша считал, что любовь к искусству – это как минимум скучно. Мама, больше всего на свете любившая красное вино и толстые глянцевые журналы, была гораздо больше озабочена тем, как приобщить Аню к более простым житейским радостям, и в этом плане была довольна сыном гораздо больше, чем дочерью. Для отца искусство было чем-то вроде бесполезной сентиментальности, граничащей с глупостью, ведь это не касалось никоим образом ни футбола, который он мог смотреть, не отрываясь, ни его лично.

Дорожный чемодан Аня укрыла коконом наклеек незадолго до отъезда к тете. Увидев пеструю поклажу, отец фыркнул.

– Аня, тебе сколько лет, десять?

Та вздохнула. Если бы можно было вернуть все те драгоценные часы жизни, потраченные в прошлом на увещевания, доказательства, крики и скандалы! В голове то и дело всплывали мысли о скором отъезде, и Аня каждый раз хваталась за них, как за спасательный круг. Помогло в этот раз.

– Ты зачем этой дребеденью сумку обклеила?

– Я подумала, что получится красиво.

В коридор вышла мама.

– Что за шум, а драки нет?

Отец картинно указал на Анин чемодан.

– Ты видела, чем она занимается? Как будто снова в школу вернулись. Зря мы тогда тебя в художку не записали, Анька! Может быть, ты бы там выросла из всех этих рисуночков и поделочек.

Мама подошла к дочери и приобняла ее за плечи.

– В самом деле, Ань. Пора бы тебе стать серьезнее.

Аня поспешила освободиться из родительских рук и сказала:

– Я вполне серьезна. Действительно жаль, что с художкой тогда не вышло. Но я все равно обклеила бы этот чемодан, я давно мечтала это сделать.

Отец расхохотался.

– Зря мы тебя к Маринке отправляем, у нее тоже квартира барахлом засыпана. Какие мечты, такая и квартира, – презрительно, с кислой миной добавил он.

– Миш, не забывайся, пожалуйста, – сказала Анина мама и нахмурилась.

Отец развел руками.

– Я всего лишь сказал правду! Почему ты вечно обижаешься? Твоя сестрица свою хорошую квартиру непонятно во что превратила, сама же видела!

«Все лучше, чем здесь, по крайней мере, барахло интересно разглядывать», – подумалось Ане, но вслух она ничего не сказала. Отражать нападки родни было привычным делом, но сил на это оставалось с каждым днем все меньше.

Она даже растерялась, когда тетя Марина проявила такой искренний интерес к ее «рисуночкам-поделочкам». Аня давно привыкла считать это свое увлечение не достойным ни внимания, ни времени, а потому запрятывала альбомы и скетчбуки подальше от посторонних глаз. А то кто-нибудь найдет, лекции начнутся по новой и не стихнут до самого вечера.