Из счастливой страны Детство

К новогодним утренникам у меня было двойственное отношение. С одной стороны, мне нравилась вся эта предновогодняя суета с ожиданием праздника. С другой, – в самом празднике с хороводами и сказкой перед елкой чувствовалось что-то ненастоящее, обманчивое. Ненастоящими были Дед Мороз и Снегурочка, их слова. Ненастоящими – все эти Зайчики, Снежинки, Шахматные короли и другие «чудики». И еще с нами, детьми, на этих утренниках обращались как с малоразумными существами. Мне так казалось.

Зимнее чудо

Мне снится сон, как будто за мной кто-то гонится, и в самый последний момент я ускользаю: оказывается, я умею летать. Нужно только собрать все силы и хорошо оттолкнуться от земли. Я пролетаю над крышами, вижу людей, и мне хочется им крикнуть, чтобы они посмотрели на меня. Все смотрят только вниз. Я хочу обратно на землю, начинаю просыпаться и вдруг сквозь полусон ощущаю знакомый, очень приятный запах.

Елка! Вчера папа принес и поставил огромную елку до потолка! Я сбрасываю с себя одеяло и бегу из спальни в зал, где елка уже просвечена утренним солнечным светом. Настоящее лесное чудо у нас дома!

Я обхожу вокруг нее, прикасаясь потихоньку к веточкам, будто бы здороваюсь с ней, а потом сажусь рядом на пол, смотрю и дышу. Мы с ней – почти одно целое.

– Ты чего тут на полу? Застудишься! Одевайся иди! – Кричит баба Тася. Она всегда старается кричать, потому что голос у нее слабый и сиплый. Я ее совсем не боюсь, но все-таки подчиняюсь. Одеваться – то все равно надо.

Елку вчера поставили в деревянный ящик с дыркой для ствола. Внутри его – моторчик, который заставляет елку крутиться. Ящик сделал папа, а потом мы его втроем разрисовали, как новогодние открытки. Мне тоже разрешили, потому что я хорошо рисую.

Я вообще очень люблю рисовать, особенно красками. Иногда мне дарят альбом с большими белыми страницами, и его почти сразу зарисовываю. Жалко только, что краски долго сохнут, и приходится ждать, чтобы перевернуть страницу. Если не ждать, то страницы альбома склеятся, а рисунок испортится.

Особенно люблю рисовать домик с трубой, из которой идет дым, и забор, и деревья, и снег. Я представляю, что в этом домике живут дети и взрослые, топят печь, собираются за большим столом, рассказывают сказки. Это мой маленький мир. Еще иногда я рисую на всю страницу кружку, а ней – какой-нибудь яркий узор. Я мечтаю, что когда вырасту, то пойду на кружечную фабрику разрисовывать кружки. Люди будут пить из них молоко или чай и радоваться.

Елка стояла в крутящем ящичке, но нарядить ее вчера вечером не успели. И это хорошо. Значит, сегодня снова будет радость. Я жду, пока все придут из школы и с работы, и сотый раз рассматриваю картинки из толстой книжки со сказками про Золушку, Спящую принцессу и других.

Вечером, наконец, наступает долгожданный момент. Откуда-то из кладовки приносят ящик с игрушками. Все эти игрушки я помню уже очень хорошо: блестящие сосульки, шишки, светофорчик и всякие зверюшки. И в прошлом году их на елку вешали, и в позапрошлом. Может даже, до моего рождения – тоже. Самая красивая игрушка – это блестящая макушка, которая сверху надевается. Она – самая главная.

Моя работа – это резать ниточки и вдевать их в петельку на игрушки. Конечно, мне тоже хочется, как сестры вешать игрушки на ветки, но я все равно высоко не достаю.

Когда все игрушки на местах, мама помогает раскинуть блестящий дождь на ветки и гирлянды. Одна гирлянда не горит – и в дело включается папа.

Наконец, все лампочки светятся. Мы выключаем большой свет и любуемся на новогоднюю елку в огнях и блестках. Очень красиво! Жалко только, что с горящими гирляндами она не может крутиться: провода не пускают. Поэтому либо крутящаяся елка без гирлянд, либо неподвижная с гирляндами. Мне и так, и так нравится. Новый год – мой самый любимый праздник!

Еще к новому году у нас накапливалось огромное количество конфет. Подарки давали для нас родителям на работе, сестрам, а позже и мне – в школе, иногда приносили родственники. Бабушка сшила всем нам из белого материала мешочки для конфет, которые затягивались шнурком, и вышила на каждом имя, чтобы они не путались.

Мы обязательно сортировали конфеты и считали: сколько карамелек, сколько с черной и сколько с белой начинкой. Ингода обменивались, иногда настаивали на леденцах «лимонад», или делали из них «блины», надавливая ножкой табуретки. Больше всего я любила большие шоколадные конфеты типа «Гулливер» или «Красная шапочка».

Еще в подарках бывали грецкие орехи, которые мы раздавливали с помощью дверей, и яблоки, и очень маленькие мандаринчики. Откуда они брались – неизвестно, поскольку в магазинах мандарины и апельсины не продавали. Это было одно из новогодних чудес.

В гости к бабушке

Когда у родителей был отпуск, они ехали в гости к папиным родителям, в Восточно-Казахстанскую область. Иногда брали меня с собой.

Из Волгоградской области дорога в Казахстан занимала вместе с пересадкой пять суток. Одну ночь нужно было провести на вокзале, пытаясь как-нибудь устроиться на неудобных жестких сидениях, остальные – в поезде.

Мы ехали в плацкартном вагоне, и это было сначала интересно, а потом слишком долго и скучно. Сидеть и лежать на одном месте надоедало, и я начинала шастать по вагону, но не просто так, а по делу: выбросить фантик от конфеты, помыть руки в туалете и так далее. Еще я научилась наливать кипяток в кружку. Нужно было лить недополна, чтобы не расплескать и не обжечься.

Шастая туда-сюда с кипятком и без я, конечно, попала в поле зрения кондуктора, которая преградила мне дорогу.

– Ты чья? – Спросила она.

Вообще-то я привыкла точно отвечать на поставленные вопросы.

– Я – папина и мамина.

– Ах, вот как, – в глазах строгого кондуктора мелькнула улыбка.

Следующие минут пять она еще задавала мне всякие вопросы: куда я еду? К кому? И так далее. Конечно, я все ей рассказала в деталях. Оставшиеся два или три дня мы уже общались с ней как хорошие знакомые.

– Какая девочка у вас смышленая! – Сообщила кондуктор моим родителям.

Она персонально со мной попрощалась, когда мы выходили из вагона, и некоторое время смотрела вслед. Может быть, она вспоминала свою дочку…

Бабушка с дедушкой жили в поселке Глубокое в большом и не живом, с моей точки зрения, доме. Внутри царила полутьма, поскольку летом закрывались ставни, чтобы не было жарко. В доме стояли комоды и кровати с высокими перинами, пышными подушками, накрытыми накидками. Спать, провалившись в перину, мне не очень нравилось. Казалось, что я куда-то провалилась, и хотелось выбраться наружу, чтобы снова ощущать пространство и воздух.

В комнатах царил идеальный порядок, лежали какие-то расшитые салфетки и громко тикали часы, возвещая боем о наступлении какого-то важного события. Мне было даже как-то неловко нарушать тишину этого дома.

Бабушка с дедушкой были чистокровными немцами. До Казахстана они жили в республике немцев Поволжья, а потом их депортировали во время войны. По-русски они говорили немного с акцентом, а между собой общались по-немецки. Я ничего не понимала из их речи.

Их дом, речь, строгий распорядок дня – все это казалось мне непривычным и странным. И вообще в моей голове не укладывалось, что эти малознакомые люди для меня – дедушка и бабушка. У меня уже была моя настоящая бабушка, которая с нами жила и заботилась о нас каждый день, иногда ругалась и грозила стукнуть тапком. Вот она -настоящая бабушка, а эта не очень… Хотя она, как положено бабушке, пекла пирожки и делала всякие вкусности. Немецкие сытные люда с жирным мясом мне были не слишком по вкусу, и больше всего мне нравились галушки с картошкой и обжаренными на масле сухариками.

Что касается дедушки, этот персонаж для меня вообще непонятен: у бабушки, которая с нами жила, муж не вернулся с войны. Немецкий дедушка подчинялся бабушке и вечно занимался какой-то работой по дому и огороду, где тоже царил идеальный порядок, и был построен маленький летний домик-беседка для внуков.

Когда я подросла, то узнала о нем такую деталь: когда началась война, его определили в трудармию на север. По сути дела, они жили там как заключенные, соблюдая лагерный режим. Дед был высоким, и положенного пайка ему не хватало. С каждым днем он слабел все больше. Один раз он упал прямо на дороге, когда их вели на работу.

– Пристрелить его что ли? – Спросил один конвоир у другого.

– Что на него пулю тратить? И так дойдет, – отозвался другой.

Колонна трудармейцев ушла, а он остался в снегу на сорокаградусном морозе. Через какое-то время по дороге проходила женщина из ближайшей деревни, с санками. Она направлялась в лес за валежником и дровами. Она остановилась возле полуокоченевшего человека, с трудом погрузила его на санки, привезла к себе домой и начала выхаживать.