От любви не умирают

– Лена, у тебя ко мне какие-либо вопросы?

Она подошла ко мне и протянула вдвое сложенный листок:

– Виктор Павлович, посмотрите, пожалуйста. Это моё стихотворение. Я старалась правильно подбирать рифмы и ритм соблюдала.

Я удивился:

– Ты пишешь стихи? И давно? Почему тогда на гитару записалась, а не на стихосложение?

Она пожала плечами:

– Да на гитаре играть я давно мечтала научиться. А стихи только начинаю писать. Так что можете считать меня начинающей поэтессой. Это стихотворение – одно из самых первых.

Она уселась напротив и стала лениво перебирать струны гитары.

Я даже улыбнулся про себя: ничего себе самомнение, – поэтесса она! – но вслух произнёс:

– Ну тогда с почином тебя! Посмотрим, что мы имеем. – Я развернул листок, пробежал по неровно написанным строчкам, и как-то не по себе стало:

Я люблю Вас давно и навеки,
Я ревную Вас к Вашей жене,
Нет прекрасней, чем Вы, человека,
И я часто Вас вижу во сне.
Вам хотела бы тоже я сниться,
Если большего с Вами нельзя.
Рвётся сердце испуганной птицей,
Застилают мне слёзы глаза.

Порченко подождала, пока я прочёл её творение, отложила гитару в сторону, обошла стол, за которым я сидел, и прижалась грудью к моему плечу:

– Ну и как Вам мой почин?

В первую минуту я не мог найти нужных слов и начал растерянно бормотать про рифму, ритм, художественные средства. Порченко перебила меня:

– Ну а в общем-то Вам нравится?

– Лена, – я наконец оправился от смущения, – а почему ты выбрала для своего стихотворения такую тему?

Порченко улыбнулась:

– Да просто моя одноклассница влюбилась в женатого мужчину и хочет ему об этом сказать стихами, а стихов писать не умеет, вот и попросила меня.

– Не понял, а зачем твоей однокласснице женатый мужчина? Ей ровесников мало, что ли?

Порченко скривила тонкие бледно-розовые губы:

– Ой, они все такие дебилы…

* * *

Домой Порченко возвращалась в приподнятом настроении. Кажется, лёд тронулся! Когда она показала Вардомацкому своё стихотворение, он смутился. Покраснел даже. А когда «случайно» прикоснулась к его плечу грудью, то заметила, как он вздрогнул. Поплыл!.. В тот момент ей захотелось впиться в его яркие губы под пушистой полоской усов, зажечь в глазах этого человека огонь страсти, подчинить его себе, как подчиняла до этого многих других, вот таких же взрослых солидных мужчин. И это желание было таким острым, что она еле-еле держала себя. Нет, ещё не время! Не стоит торопить события. Никуда он от неё не денется! Против молодости ни один мужик не устоит. Каждому хочется прикоснуться к свежести и невинности. А любителями невинность дорого ценится. И чем старше «любитель», тем выше цена. Кто-кто, а Лена Порченко это уж точно знает. Помнится, она однажды разыграла свою мамашу, сказав, что с одним из клиентов она перестаралась и тот не сдержался. И вот, мол, теперь «доча» – как в минуты хорошего настроения называла её мамаша – уже не девочка. Ой, что с маман начало твориться! Она рвала волосы (не на своей, а на её, Лениной, голове) и орала так, что, наверное, во всём доме было слышно:

– Ты чё натворила?! Чё я теперь Сергирьяну скажу?!

– Скажешь, что передумала.

– Заткнись, уродина! Кому ты теперь нужна будешь? У тебя только одна эта гордость и была – твоя типа девственность! Ты знаешь, сколько Сергирьян за неё заплатить обещал?! Тебе и не снилось! Да я и аванс уже взяла. Ну всё! Этому козлу, что тебя …, я голову оторву! Я ему напомню про договор! Так напомню, что он у меня или раскошелится по полной, или сядет и тоже по полной! А тебя, дуру, сколько раз учила: подставляй чё угодно, но ТАМ чтобы на месте всё было, пока найдём кого надо! Так вот я нашла, а ты чё натворила?!

– Да успокойся ты, всё на месте! – скорее от боли, чем от желания оправдаться крикнула Елена, высвобождая свои волосы из цепких мамашиных рук.

Она только тогда поняла, почему никто из «козлов», к которым отправляла её мамаша, на это самое «дорогое» не позарился. «Козлы» заставляли её делать им разные гадости и говорили тоже гадости, ощупывали Еленино тело и… всё! И платили деньги. До некоторого времени у Елены эти «козлиные» манипуляции вызывали только лишь отвращение. Потом её занятие стало даже нравиться ей. Вернее, ей нравилось видеть, как недавно важное лицо какого-либо солидного мужчины начальственного вида постепенно становилось растерянным, приобретало расслабленное, глуповато-безмятежное выражение, и недавно строгий и серьёзный человек превращался в самца, раба единственной своей страсти: дыхание его учащалось, глаза покрывались влажной плёнкой, а из груди рвались глухие стоны и нечленораздельные звуки, похожие на мольбу.

А однажды, во время очередного «сеанса», её пронзило острое, неведомое ранее ощущение: горячая волна прокатилась по всему телу, обожгла поясницу, замерла там, в самом низу, и Елене безудержно захотелось всего, но, конечно же, не с этим толстопузым слюнявым уродом.

В тот же вечер прямо на улице она остановила симпатичного парня. Уже начало смеркаться, и Елена, сделав вид, что ей страшно, попросила:

– Молодой человек, если Вы, конечно, не боитесь темноты, проводите меня, пожалуйста. Тут совсем недалеко.

Ну какой же молодой человек в такой ситуации скажет, что он боится темноты, если даже на самом деле он её боится панически?

Парень, назвавшийся Димой, проводил Елену до самого подъезда их дома и с радостью откликнулся на приглашение выпить чашечку кофе, который Лена пообещала ему приготовить собственноручно, так как «предков дома нет и сегодня не будет».

Всё началось вроде нормально, но уже через несколько минут Порченко с удивлением обнаружила, что молодой человек не вызывает в ней никакого желания и не вызывает именно потому, что он… молодой. Она привыкла, что её раздевают и ласкают мужчины, которым «далеко за», и движения их рук умелые и уверенные и порой довольно грубые. А этот дрожал, как цуцик, суетился и потел. Ей стало противно, она оттолкнула его. Именно в тот вечер Елена поняла, что ей хочется зрелого мужчину. Она даже мысленно нарисовала его портрет. Это крупный, но стройный мужчина с проседью в тёмных волосах, похожих из-за этого на мех чернобурки. У него сильные руки, твёрдо очерченные губы и карие глаза. А сосунки её ни капельки не возбуждают. Но и среди этих мамашиных протеже никого похожего на составленный Еленой образ не было. И вот он, Вардомацкий. Впервые увидев его так близко, как никогда ранее не приходилось, Порченко сказала себе: «Вот тот, кто мне нужен, и он будет моим». Спасибо Борчику за его «задание», которого Елена, конечно же, теперь и не подумает выполнять. То есть она постарается, чтобы Вардомацкий захотел её, но вовсе не для того, чтобы его «подставить», как выразился Борчик.