По всем частотам. Сборник

В какой-то момент, словно сквозь сон, я вдруг почувствовал, как рвутся мои связи с этим миром, где было столько боли. Я стал лёгким-лёгким – и кажется, здесь меня удерживает только Янка в наушниках.

Я умер? Нет, ведь я ещё слышу песни.

А потом плеер всё же разрядился, и в наступившей тишине – я ещё не слышал грохота близкой бомбёжки, а тела уже не чувствовал, – мне вдруг окончательно стало ясно, что здесь, в этом дрянном мире, меня уже не держит ничто.

И можно наконец-то выдохнуть… и уйти.

Только уходить так – глупо! Сын офицера, сын десантника-героя, подохший от голода в канализации?!

Если бы кто-нибудь только мог поменять мою судьбу!.. Если бы… если бы…

Грохот, который я не услышал. Потолок дал трещину, и на меня посыпалась земля. Через несколько взрывов от него отлетел здоровенный кусок. Вспышка – бесконечно-долгая, вне всякого времени. Отчаянный крик в окружающем безмолвии.

Господи, Ты слышишь?! Ты же есть, я знаю!

Может, Ты всё-таки не отвернулся от нас? От этого города… От меня.

Я немногого прошу.

Чего Тебе стоит – не жизнь, так хоть смерть – достойную дай! Не крысиную… Человеческую.

Пожалуйста…

Не отворачивайся!

…А дальше была темнота. И надрывная песня Янки.

Выше ноги от земли, выше ноги от земли…

***

– Имя?

– Да ведь в паспорте есть!

– Читать я и без тебя умею. Имя!

– Руслан… Огарёв. Руслан Олегович Огарёв.

– Возраст?

Молчание, потом ответ с неуловимой, непонятной ноткой издёвки:

– Пятнадцать.

– И какого ж рожна ты шатался рядом с позицией нашего взвода?!

Мальчишка, невозмутимо устроившийся у разведённого в помещении костра, поправил замотанные изолентой наушники на шее, из которых непрерывно доносилась какая-то музыка, отставил одну руку в сторону, откинулся и усмехнулся:

– Шёл.

– Почему за бойцами?

– Потому что не видел я их. А там, – кивок в темноту загороженного окна, – есть залаз. Я под землю возвращался.

– Зачем?

– Я в одном коллекторе… живу, в углу, – снова странная усмешка. – Там сухо.

Лейтенант Рубцов закатил глаза. С этим мальчишкой, похоже, можно битый час разговаривать – и ничего не добиться, кроме этой вот усмешки. Шёл к залазу. Живёт он под землёй, видите ли. А то, что тут войска стоят давно – он почему-то не знает, будто с Луны свалился.

Выпороть бы!.. Да рука не поднимается.

Вот бы старлей заглянул, может, ему удастся разговорить этого… это бледное как смерть недоразумение?

А то даже глядеть на мальца жалко – сидит скелет в штопанной-перештопанной водолазке, брюки держатся только благодаря ремню, ботинки через пару шагов каши запросят – а за стеной метёт снег. До Нового Года три дня всего осталось.

Старший лейтенант Николаев появился через полчаса. Выслушал доклад, поглядел на парня жалостливо и спросил вдруг дрогнувшим голосом:

– А Олег Огарёв, ну, который в Дагестане… был – не батя тебе часом?

– Отец, – просто согласился пацан, и отчего-то Николаев сразу ему поверил. Словно глазами мальчишки сам Огарёв и глянул, прям как тогда, в горах…

А пацан всё вглядывался в лицо Николаева, словно спрашивая: «Почему я здесь – и сейчас?». Старлей отчего-то не выдержал этого взгляда, отвёл глаза:

– Я ему там жизнь задолжал. И отплатить не сумел…

Мальчик вздрогнул, словно что-то только сейчас понял, и не по возрасту понимающе кивнул.

– Вот оно что… – прошептал он, на секунду прикрывая глаза. И усмехнулся, выпрямившись.

– Руслан… тебе помощь нужна? Из города выбраться? – сыну своего спасителя Николаев готов был сделать всё, что в его силах было.

О подозрениях Рубцова («Да ты чего, Рубик, в чём этого тощего, как смерть, пацана подозревать?!») забыто, даже самим Рубцовым. Было что-то в голосе пацана такое – что верилось.

…Этим пацаном был я.

И удержаться, ничего не рассказать Николаеву было трудно. Но нельзя – и всё тут.

Поэтому я покачал головой – не нужна помощь. Я в городе останусь.

Теперь и выбора-то у меня нет.

– Ну, смотри, здесь будет жарко. А… родственники-то твои где?

– Нена-да… Деда с роднёй я потерял, когда они из города пытались уехать, мать умерла, невеста с семьёй в Ставрополе.

– В пятнадцать лет невеста?! Ну и нравы тут… – фыркнул старлей. – А ей сколько же?