Литературные страницы 6/2020. Группа ВКонтакте «Стихи. Проза. Интернациональный Союз писателей»

– В общем, может и так. А когда то было иначе? Что нового? Новая только твоя жизнь. И тебе интересно биться о лед общих сомнений? Здесь не может быть ни одного ответа и ни одного решения. Ведь, заметь, за вечер, ты не произнес ничего положительного. Значит в тебе нет места ему. Тебя самого не жалко при этом? В независимости от твоих вопросов, в тебе начала жить общая жижа пессимизма, которая смешивает в себе все и дальше наполняется только недовольством и даже злобой. Но вроде, ты еще до этого не дошел. А так, негативное восприятие пессимизмом как механизмом для решения, никогда не приводит к положительному результату. Кроме того, ты и на прочие вещи в жизни начинаешь смотреть тем же взором – не хищника, не травоядного, Лева внимательно посмотрел на товарища, – а стервятника. Чем питаешься?

Писарь уставился на Леву взглядом не то какого-то мелкого животного, не то существа необъясненного (их сейчас столько развелось в современном искусстве, что и виды настоящих животных не сразу в голову приходят). В этот момент выделялись только лишь его блестящие глаза, зрачки которых то ли так сильно расширились, то ли слишком уж блестели, но казалось, что весь Писарь во всем своем сосредоточении сконцентрировался в них:

– Тебе не важна справедливость?

– Сложное понятие. Оно лишает свободы.

– Кого? Их? – он махнул рукой в сторону красных стен. – Может наоборот?

– Опять ты за свое. Смотри. Ты свободен, когда никому не доставляешь неудобств. В противном случае – ты виновен перед человеком. В таком случае, ты должен понести наказание, в том или ином виде. Справедливо?

– Ну да, – Писарь смотрел на Леву, словно ожидая какого-то подвоха. Было видно, что он сам не уверен в собственных убеждениях и допускал, что могут иметься другие взгляды на проблему. Но по всей видимости, ему этого не хотелось. Не хотелось даже допускать каких-то новых открытий. Хотя ясно себе человек не представлял даже своих убеждений. Так было удобнее: эмоционально отрицать как вовне, так и внутри себя. Наверное оттого, что не хочется углубляться и разбирать проблему до основания. Просто крикнуть, возглас решит все. Заглушит сомнения внутри, и может быть закроет рот оппоненту. А если и не закроет, то тоже неважно. Можно и не слишком то слушать, даже если и продолжит.

Однако сейчас товарищу было интересно.

– Неужели ты можешь жить совсем без ошибок? Тебе бы наверное хотелось, чтобы тебя простили за что-то в прошлом?

– Допустим, – произнес тот поеживаясь.

– Ну так, может быть тебе самому не нужно быть таким уж строгим к окружающим?

– Ну если меня не простили, то почему я должен другим давать спуск?

– Вот. Вот оно. В тебе живет твоя обида. И мстить ты будешь как раз не тем, которые потенциально могут тебя обидеть, а более незащищенным. Потому что ты понимаешь, что более сильному ты ничего сделать не сможешь.

Писарь нервно отхлебнул из бутылки, облокотился локтями на колени и смотрел вниз.

– И даже все твое недовольство, якобы на условия жизни выливается на объекты метафизического характера. Которых ты никогда не видел, не знаешь. Они существуют лишь в твоем воображении с информационной подачи. Какой-то единый образ. Проще, конечно, сказать: Они. И вылить все на них. Согласен, так психологически проще. Обида продолжает жить, ты продолжаешь искать жертв своих проблем.

Писарь продолжал молчать.

– Один человек сказал, что сильному человеку все равно при какой власти жить. Наверное, можно добавить, что главное, чтобы ты знал что от жизни хочешь.

– Ты знаешь, – произнес Писарь, подняв голову, – что я хочу… Я занял определенный рубеж в своем развитии и относительно доволен своим настоящим положением. Но я понимаю, что дальше то мне в моем городе особенно некуда. Я не могу все бросить и приехать, к примеру сюда. В конце концов, у меня жена и ребенок. Да, если честно, то я бы всерьез то уже и не думал куда-то ехать. Привык к стабильности.

– Какие-то «картиночные» рассуждения. Ну, в смысле того, что насмотрелся «нравоучительных образов» вокруг себя, коими сейчас выступают все что может петь, читать, говорить, показывать, и теперь по другому не видишь пути другого. Гонишься за фантомами, а себя не замечаешь. Так затоптал, зашпынял самого себя куда-то назад. Но он бежит за тобой, хромает, ковыляет. Но не оставляет надежды, что ты к нему, то есть к себе вернешься.

Неужели, к примеру, ты в своем городе не можешь найти применение своему развитию? Я ведь знаю достаточно ребят из регионов, которые не сидят на месте в ожидании грядущих благ. И им окупается сторицей.

А в целом-то, тебя вполне устраивает твоя жизнь. Но ты знаешь, что существует еще и другая. Может, в целом, картиночная в твоем представлении, но тебя она не оставляет и дразнит. Потому ты и бросаешься искать виноватых в том, что она лучше, чем та, что у тебя есть. А ведь, по сути, не так то все и плохо.

И ты понимаешь, что для того, чтобы получить набор картинок нужно, если не начинать заново, то многое приложить к тому. В то же время ты не готов расстаться со своим местом, которое сейчас достаточно комфортно.

Поэтому, если серьезно, то тебе нужна просто должность, «положение» в пространстве. Чтобы сидеть ровно, отдавать указания и получать дивиденды за «тяжелое» прошлое. В этом ты, опять же, не оригинален. И когда у тебя это получится, то другой будет на твоем прежнем месте. И также станет говорить в твою сторону, что вот, мол, живут в себя и ни о ком не думают. А ты то, по сути, в чем виноват? И что ты будешь делать? Правильно, то что умеешь. Будешь давить то, что тебе мешает. И если сейчас ты можешь только огрызаться на эти красные стены, то там уже будет проще закрыть рот нижестоящим.

– Как то ты все очень завернул, – однокашник поднял голову и посмотрел на Леву.

– Ну, а как, если уж, рассуждать.

– Я сейчас приду. Отойти нужно.

Он поднялся со скамейки и двинулся в сторону кафе своей неподражаемой походкой. При шаге казалось, что колено ноги на которую он ступал находится сзади, так сильно она прогибалась. Поэтому Писарь ходил не то чтобы пружинисто, а как бы, проваливаясь.

Раньше эта его особенность была объектом незлых шуток товарищей. Он и сам иногда подыгрывал друзьям, зная, что они в очередной раз будут смеяться.

Сейчас вся его фигура была отяжелевшей, и шел он как-то грустно, неуверенно. Колени также прогибались назад, но совсем невесело.

Леве стало его жалко и он отвернулся.

Друг так и не вернулся. Телефон его не отвечал. Лева думал о том, странности все же начинают проявляться иным манером, чем ранее. Появилась какая-то сверхобидчивость. А может, действительно, сам Лева уже не замечает, что будучи излишне прям, может ранить близких людей совершенно незаметным для себя самого образом. Но, ведь он же хотел, как лучше?

В конце своих душевных терзаний, Лева списал странное поведение друга на выпитое спиртное, набрал для порядка его телефон и пошел брать такси. На метро отчего то ехать не хотелось.

На взмах руки стали останавливаться несколько машин, останавливаясь одна за другой, в ожидании возможного шанса, на случай, если клиент не договорится с предыдущим водителем.

Не договорившись о цене с первым, подъехал следующий. Машина попалась новая немецкая, с официальными наклейками службы такси. Леве подумалось, что если Как ни странно, с ценой с легкостью согласился.

Словно читая его мысли, водитель спросил:

– А что, тот сколько запросил?

Лева ответил. Тот покачал головой. После недолгого молчания водитель продолжил:

– Меня удивляет наш народ. Вот, к примеру, зимой, еду. Вижу из магазина женщина в добротной шубе выходит. Начинаю притормаживать. Тут прямо передо мной «убитая пятерка».

– БМВ? – рассмеялся Лева.

– Если бы, – несколько мрачно продолжил таксист. – Так вот, машина вся грязная, дверь еле открывается, можно представить что там внутри, какой интерьер, да даже само это слово будет слишком красиво для этого. А та садится, едет. И едет ведь, за те же деньги, что и…

Водитель окинул рукой свой салон, обернулся на задние сиденья:

– Где ум? Так вот, пока наши люди будут готовы в шубах ездить в подобных условиях, то этим ребятам счету не будет.

Он поправился за рулем, что-то подтянул под собой, уселся удобнее и заворчал в сторону впереди стоящей машины:

– Ну, чего ты стоишь на светофоре этом. Все равно уже никого нет, ни полиции, ни пешеходов. Тоже вот, не понимаю, неужели по уму нельзя ездить?

Лева молчал, задумавшись. А, ведь, и правда. Ну ведь понятно, что сейчас никто уже не проверяет на дорогах в это время, все свободно, почему бы и не проехать? Хотя, он сам за рулем, на запрещающий свет не ездил и как-то в голову не приходило. А тут – не то эффективность, не то разумность. В то же время, что то смущало, будто таилось где-то рядом, но ухватить было невозможно, словно плавно перемещалось с места на место.

– Я из девяностых, слышал про такое?

Лева встрепенулся. Вспомнилось утро, проведенное как раз в мыслях об этих годах. Вот так вот, вечерний ответ. Лев немного оживился с надеждой получить в разговоре может быть то самое, чего ему не хватало. Что именно, он и сам не мог понять. То ли понимания, то ли поддержки, а может и самой разгадки. Ведь должно же быть объяснение его терзаниям. Не просто же так они родились.

– Да, разумеется. Было время, которое вмещало в себя все одновременно – и ужас, и надежду.

Лева замолчал. Водитель, видимо, ожидал, что он продолжит, а Леве, действительно хотелось сказать, только никак не соединялись воедино и невозможно было выразить в словах то, что копилось мыслями.

Он задумался. Это сейчас он анализирует то время, в которое не был активным участником социального процесса. Ведь на деле только одни чаяли надежды, другие были охвачены страхом. А третьих гнал страх отсутствия надежды и они то и были «героями» тех лет.