Armageddon 2176. Научная фантастика

– Выключите музыку, – крикнула хозяйка.

Поднимая пыль, из-за леса вышла колона. По сторонам, высунув языки, бежали собаки. Звенели котелки, шаркали ноги, все слилось в монотонный звук. Мимо дома шли сгорбленные, белые от пыли лилипуты, с плоскими, безразличными лицами, направляясь к строению у дальнего края лимана. За ними шли солдаты с автоматами.

Александр посмотрел вдаль. Море покрывалось рябью, по нему побежали длинные тени, между ними мотался луч солнца и в том месте плавало яркое пятно. Стало душно, воздух сделался липким. Но вот над горизонтом сверкнуло, на землю упали первые капли и тут же застучало по листьям, по железной крыше, вокруг дома зашумело, запахло перегретой пылью и вскоре по земле уже бежали целые ручьи грязи. От дождя потемнели стены и попрятались птицы, но все равно казалось, что от свежести всему живому стало легче. Над домом низко шли тучи и быстро темнело. Отдыхающие поспешили разойтись. Александр поднялся в свою комнату, опустился в кресло и в сумраке слушал шелест дождя и задумчиво катал в пальцах темный шарик гашиша, которым любезно угостила его хозяйка, пробовал его дурманящий вкус на язык и смотрел на мокрые, вздрагивающие листья. В комнате стало совсем темно. Вышла луна, страшная, плоская как блин, и с ней пришла какая-то тоска. Далеко в море свернуло, комната на мгновение озарилась светом. По углам шевелились тени. Александр смотрел на кровать. Снова сверкнуло и через мгновение страшно треснуло над крышей, но сейчас же снова сверкнуло, высвечивая на стене крест от оконной рамы и Александр увидел спящую женщину, похожую на сестру. В темноте ему казалось, что это неправда, что это глупое видение и сейчас все проясниться, но все так же шумело за окном, так же шевелились тени, и все казалось несуразным и диким. Женщина перевернулась на спину, совершенно не стыдясь наготы и тело ее казалось таким же белым как и простыня, и от такого белого в глазах у Александра все расплывалось. Ему казалось, что кто-то его манит руками и чем сильнее он всматривался в темноту, тем сильнее все искажалось. Сестра уже плыла по воздуху и он боялся пошевелиться, чувствуя, как изморозь покрывает руки. За шкафом прятался ужас, а сестра с раскинутыми руками бесстыдно светила грудью, раскачиваясь под самым потолком и шевелила свисающими хвостами простыни. Она наполнялась лунным светом и уже не оставляла вокруг себя никаких теней. Александр с удивлением видел вокруг себя множество павлинов с человеческими глазами. Они расселись на ветвях, цветущей белым цветом сакуры, и помахивая хвостами, брызгали росой ему на горячие щеки. От холодного, Александр проснулся и увидел, что сидит в пустой комнате, а из окна брызгает дождем. Он захлопнул окно и не раздеваясь упал на кровать. А сестра его спала дома, в своей постели и улыбалась ощущению полета. Ей снился брат в золотой короне и все у него получалось, всем им было тепло и хорошо, и она была счастлива от этого. За окном шумел дождь.

В дверь постучали. Александр поднял голову и понял, что проспал.

За дверью сказали:

– Завтрак подадут через двадцать минут.

– Хорошо, – отозвался Александр и сел на кровати. В окно виднелся двор с вытоптанной травой.

– Доктор, – сказали за дверью, – вас просят сегодня заглянуть на соседнюю ферму. У них есть тяжелый больной.

Александр молчал.

Из под двери спросили:

– Что им ответить?

– Да, я помню, – ответил Александр, чтобы отстали.

Он встал и оперся руками на жестяный рукомойник в углу комнаты. Брызнув в лицо водой, он с интересом посмотрел на свое отражение. Рядом уселась зеленая муха. Рассеяно махнув на нее рукой, Александр набросил полотенце на шею и направился к морю. Уже одетый, он спустился на первый этаж и подошел к двери в конце коридора. Было видно, что ею давно не пользовались. Поцарапав ногтем закрашенное стекло, Александр легонько постучал. К стеклу прижалось красное ухо, потом на стекло подышали и потерли, но лучше от этого не стало. Воровато оглядываясь, Александр вышел через черный ход на задний двор и обойдя заросшие лопухами постройки, нашел в стене дверь и над ней выбитое окно с прогнившей рамой.

– Есть кто-нибудь? – спросил он в темноту.

Из темноты несло плесенью. Александр судорожно вдыхал утренний воздух, затем отвинтив кран над трубой, что торчала из стены, стал жадно глотать воду с привкусом ржавчины. Ему казалось, что он никогда не насытится, и все его нутро выгорит огнем, ему хотелось так стоять и пить бесконечно, чтобы только не встречаться глазами с тем, о ком он все это время думал. Но он все же поднял голову и увидел, как из темноты показались белые, незагоревшие руки в пигментных, старческих пятнах, странные для человека, который отдыхает на курорте.

– Как у вас дела? – через силу спросил в окно Александр, утираясь рукавом, – вы не против, если я к вам сегодня зайду? – и совсем уже неуверенно добавил каким-то сиплым, ослабевшим голосом, от которого ему сделалось неловко, – мне просто любопытно, о вас тут всякое говорят, что вы все знаете, и умеете, – и быстро, чтобы его не перебили, спросил, – а как вы думаете, сколько я проживу? Можете сказать прямо?

Из тени показался освещенный солнцем нос и хриплый голос сказал:

– Твое гнилое мясо не вызывает у меня никаких ассоциаций. Ты будешь жить долго.

3. Бал.

Ферма, только называлась фермой, а на самом деле это был выкрашенный известью барак, заваленный окаменевшей солью. Здесь ее всегда добывали, и сейчас тоже добывали, но уже реже, с перерывами, называли это сезонными работами и пользовались для этого уже не местными алкоголиками, а мутированными рабами из резерваций. Их доставляли составами на соседнюю станцию. Работа на ферме была тяжелая, бригады набирались колоритные, из особей неясных национальностей, и рабочий сезон здесь всегда заканчивался каким-нибудь страшным происшествием. Поэтому на дороге дежурил патруль.

Александр толкнул сорванную дверь и попал во мрак. До обеда было далеко и в бараке никого не было. Воняло варенным луком, как обычно бывает, когда долго не моются. В грубе тоскливо выло, а сквозь дырявый потолок пробивались солнце, косо разрезая клубы пыли.

– Одни микробы, – вздохнул Александр. Он ясно представил себе такого микроба под микроскопом и получил натуральную зеленую жабу в бородавках. Его передернуло. Спасения не было, ибо этот микроб пожирал всех, кто к нему сюда попадал. Он видимо всегда обитал здесь. Забивался в человеческие легкие, в уши, выгрызал самую сочную плоть, обживался, откладывал яйца, и все время размножался. В глаза бросалась обреченность этого места, его убожество. Казалось, что эту жабу здесь специально откармливают, заботятся о ней и наверняка она имеет покровителей. Было неясно, кому эта соль нужна, зачем такое несчастье сеять в обществе вообще, понятно было только, что никто в это не вникает, ответственности не несет и продолжается такое каждый сезон исключительно по привычке, потому как управляющему соляными приисками чем-то нужно заниматься. И потому летят команды, едут командированные, самые убогие и калеки, потому что никому заступиться, и кружится по инерции, продолжается жизнь в провинции. Здесь так привыкли и другого не знают.

Глиняный пол был заставлен железными кроватями, а возле стола на сдвинутых лавках, что-то лежало, синея фуфайкой. Александр подошел ближе и увидел больного с запрокинутой головой и желтым, как воск носом. Из штанин торчали, похожие на швабры, ноги. Александр сел на скрипучую койку у изголовья и сразу понял, что уже все поздно. Глаза несчастного были черные от страха, сил в нем совсем уже не было и казалось, что он проваливается куда то и не знает за что ухватиться. Александр разорвал тряпки на его груди, где успели завестись черви, ввел обезболивающее и полив маслом, стал соскребать засохшее месиво с ран. Через минуту у того дернулись глаза, стянулись судорогой руки, и в дальнем углу барака вдруг протяжно заскрипели двери и по полу потянулась полоска света и коснулась страшных ног. Александр выпрямился, наблюдая быстрые изменения на сером лице. Из-под кровати выскочила кошка и рванула к выходу, а за спиной тяжело вздохнули, и Александр, боясь обернуться, подумал, что это должен быть монах, и еще подумал, – почему монах, ведь сюда никого не звали, хотя кроме монаха никто здесь не требуется, – и почувствовал, что все это неспроста, потому что все вокруг давило на него, было тяжелым и мрачным, и совсем ненужным. Ни к чему это было в такой ясный день, – подумал он, – лишнее все это. Его передернуло от жалости к себе и во рту сделалось кисло.

Александр закрыл несчастному глаза. Редкие волосы склеились на мраморном лбу и выглядело так, будто смерть ничего здесь не изменила, потому как казалась естественной, словно каждый день ее тут видят. Стучала дверь в дальнем углу, звенели мухи, казалось нормальным, что они здесь ползают везде, по столу, по кроватям, по синей фуфайке. Во дворе тоскливо застонало, будто гнули железо и тут же закачалась страшная тень на стенах, мелькнуло сквозь щели и вспыхнуло солнце на никеле кроватей. Под дверью мелькали. Александр ясно почувствовал опасность и внимательно слушал, как кто-то бродит вокруг барака. Снова об стены загремело, кто то закричал как резаный, и дверь с треском упала, впуская яркие клубы пыли, и в барак ввалились лилипуты. Они бестолково толкались, словно были не люди, а стадо со страшными лицами в бородавках, с разорванными ртами. Пришедшие из степей печенеги. Кто-то гаркнул на чужом языке, передние раздвинулись и в проход, раскачиваясь верхом на шее огромного раба, въехал маленький человек с плоским лицом. Александр все понял. Он почувствовал силу и амбиции в этом маленьком теле. Этот у них главный, – подумал он, – наверняка вождь, раб над рабами. На вожде была шляпа с загнутыми полями и желтые сапоги. Александр растерялся, чувствуя, как растет тревога от вождя и давит на него, несоразмерно большая по сравнению с маленьким телом. В горле пересохло, он подобрался, внимательно наблюдая за его руками. Сильно пахло опасностью, остро, как от немытого тела, и еще пахло старой затаенной обидой, и это тоже было опасно.

– Оставил нас, – с грустью сказал вождь и посмотрел на Александра, – а что ты здесь делаешь?

– К сожалению, многоуважаемый незнакомец, моя помощь не пригодилась. Меня позвали слишком поздно, – ответил Александр, глядя ему в переносицу.

В голове крутились мысли, как в колесе и он никак не мог их уловить и понять, как правильно ему держаться перед этим карликом и что отвечать, и он решил, что если это враг, то лучше держаться с ним на равных.

– Ты что, врач?

– Я случайный прохожий на этом пути. Помыслы мои не несут злобы и руки мои чисты. И вы правы, в жизни мне не раз приходилось заниматься подобными делами. Я врачеватель, – ответил Александр, – и почувствовал, как в маленьком теле шевельнулось сомнение и у него появилась надежда, что опасность отступит. Тревога отошла, не было больше того страшного в карлике, что было в самом вначале, и Александр быстро добавил, – он был обречен и я надеюсь, что достойно встретил свою судьбу.

– Да, он уже наслаждается сладостями в райских садах, – согласился маленький человек, – а ты наверняка переживаешь по этому поводу и думаешь, что в этом есть твоя вина?

Александр пожал плечами. И тогда он сказал:

– Ты врач, и это хорошо. Но вижу я, что переживания твоего не детского ума в эти минуты настолько сложны, что напоминают неразрешимые вопросы целого поколения.

Александр молчал, пауза затягивалась и он подумал, что ему надо уже что-то отвечать, но вождь будто угадывая мысли, выставил ладонь:

– Ты человек святой профессии, но в силу этой же профессии, ты бездушен перед страждущим.

Александр слушал вкрадчивый голос, странные словообороты, и старался понять, куда тот клонит, и все никак не понимал. Он чувствовал, как вокруг сгущается сильная энергия и набухает, готовая взорваться, но так же чувствовал, что это уже была не угроза, это быстро прошло, теперь это была какая-то своенравная дурость, от которой тоже можно было ожидать чего угодно, – неожиданность в нем сидит, вот что, – понял Александр.

– И в самом деле, почему бы тебе не задуматься о бренности человеческих судеб? – продолжал вождь, – несравненный, нежный мой мессия.

Было заметно что он любуется собою, говорит так потому что его слушает толпа, и поэтому Александр не перебивал его, давая высказаться, а тот наклонялся все ниже, брызгая слюной:

– Человек свободен в своих поступках и в жизненном выборе. Ему с рождения даны гибкое тело, сильные руки и хороший ум. И заметь, изначально все поставлены на равные условия и ум дан одинаковый для всех, который способен решать любые проблемы, – говорил он, выкатывая глаза, – человеку не только открыты пути, но и представлено множество заманчивых предложений. Бери, черт возьми, пользуйся, достигай успеха. Взбирайся на гребень славы. В этой гонке есть возможность достичь всего чего пожелаешь, можно выбиться на самый верх и вершить судьбы мира, – он ухмыльнулся, – конечно, если ты имеешь на ладони знак наместника на земле. И он показал ладонь. Александр подумал, что толпа растеряется, когда окажется без вождя и мысленно представил точку на подбородке, – буду бить ногой, – решил он, – и при чем здесь мессия?

– С начала существования вселенной, – говорил вождь, – Совершенный знал о том, что произойдет с каждым из нас, знал какие поступки будут у самого жалкого животного и растения. Потому что мы его дети. Так каким образом ты можешь быть свободен в своих помыслах, если все что происходит с тобой, заранее известно и все что нужно сделать, уже предрешено? Любая катастрофа, как и любая удача обрушится на тебя с математической точностью. Ты же и шага не ступишь, ты ничего не решаешь, ты только наблюдаешь. Это можно угадать заранее, потому что вокруг любого происшествия, всегда сгущается атмосфера случая. И чем ближе катастрофа, тем тоскливее и тяжелее становится нам, и мы сами, не замечая этого, ведем себя по правилам грядущего несчастья. Ты же доктор, ты знаешь, что нервы животных напрягаются задолго до бури, когда вся природа приходит в тревожное состояние. А при значительной катастрофе тревогу чувствуют и люди, это заметно в их поведении, которое можно считать вполне нормальным. Все мы помечены этим, одни больше, другие меньше, и только те, на кого направлена сама катастрофа, не догадываются о буре в их жизни. Ведь в эпицентре всегда затишье и поэтому обреченный никогда не знает своей судьбы, хотя все уже видят его горе и боятся заразиться и только ждут когда горе произойдет мимо, и молятся, чтобы это произошло не с ними. Чтобы не с ними. Так захотел совершенный.

Александр решил, что будет бить в горло.

Маленького человека мотало со стороны в сторону на неспокойном рабе, от нетерпения он стучал ему по голове, от чего лицо того багровело, вздулись вены и текло с ремней, что врезались в рот. Вождь тянулся к Александру, блестел глазами и дышал:

– Так, что же ты мог здесь изменить, почтеннейший, скажи?

Александр уловил запах опиума, и сказал:

– Мир твоему дому. Я сделал все, что было в моих силах. Чтобы ты хотел, что бы я сделал лично для тебя?

Тот заулыбался от удовольствия:

– Не беспокойся, у нас все хорошо. Люди здесь нервные, но это пройдет. Сегодня чья-то душа освободилась от тела, но ведь смерть обычное явление в наших местах, – он кивнул, – это мы заберем с собой, нечего пропадать добру.

– Съедят, – понял Александр.

В бараке было пыльно. Он глубоко и часто дышал, и слышал, как в толпе кто-то хрипит лошадью, нервно и болезненно. Выскочили кривоногие карлики и сбросили на пол покойника. Стукнули, как колодой, и потащили к выходу. Вождь плюнул в ладонь, посмотрел на нее и вытер об штаны, дернул поводьями и закачался к выходу, и за ним потянулась толпа. Что-то крутилось в голове у Александра важное, то что хотелось запомнить. Ему казалось, что в таком поведении есть зерно истины, причастное к этому месту и времени, и люди здесь такие особые от того что все заражено вирусом. Он вздохнул, ему захотелось уйти побыстрее и забыть все, как какую-то нелепость.

– Опять, – подумал Александр, – я куда-то вляпался.

Он щурился от яркого света из распахнутой двери и видел, как с толпой выходит монах, черный в тени. Александр никак не мог вспомнить, где он мог его видеть. В глаза слепило, вокруг монаха светилось и сама его голова тонула в свете. Александр моргнул и тот пропал. Захотелось пить. Разболелась голова, но он все время думал о монахе и мысли эти не давали покоя, он и не заметил, как вышел на дорогу, как подул ветер и небо затянуло тучами. И когда он шел по лесу, то все в нем было уже не так как утром, не так радостно. Над головой раскачивались лапы с когтями, хищно двигались ветви и сами деревья. Блестела луна, отражаясь на кустах, а сами кусты шевелились и от этого еще сильнее наваливалась тоска. И пахло вокруг не по-человечески, сырыми грибами. Александр чувствовал, что пансион где-то недалеко, но его все не было. Почему я здесь, – думал он, – зачем такое со мной? Небо было черное, в нем светился кружок луны и Александр не понимал, как случилось, что он здесь и видит луну издали, будто игрушечную, не настоящую, хотя вся настоящая жизнь там, а не здесь. Здесь один вздор и все это ненадолго и по-другому быть не может. Как они здесь живут? Он уже ненавидел этот лес, эту вонючую воду вокруг него, пошлых людей с примитивными желаниями, которым только бы поесть да поспать, и что-то там урвать. Ему хотелось сказать об этом, накричать на них, выругать. Мелко все вокруг было, неинтересно. Хотелось бежать из этого места.