При дворе Тишайшего

– Ах, да я не знаю; говори же наконец!

– Кому матушка подарила четки?

– Милославской.

– А Милославская кем приходится царице?

– Теткой!

– Какой? Любимой или нелюбимой?

– Ну, любимой, говорят.

– Так вот, стоило ей слово сказать, и мы были позваны во дворец. А почему она слово сказала?

– Потому что царевна подарила ей изумрудные четки! – смеясь, ответил Леон и похлопал мальчика по плечу. – Молодец!

– Итак, дарить следует всем нужным нам боярам.

– Но не все же бояре – любимые тетки царицы? – пошутил Джавахов.

– Кто-нибудь всегда чей-нибудь любимец! – глубокомысленно заметил царевич.

– Славный будешь правитель! – проговорил Леон.

Лицо мальчика вспыхнуло самодовольным румянцем. Он добился-таки, что молодой, но суровый наставник похвалил его и одобрил его предположение.

– Ты будешь умным царем! – произнес Леон. – Ну а теперь пойдем в кунацкую!

XIX

Грузинский совет на Москве

Кунацкой называлась комната, в которой происходили приемы гостей; в обычное же время этот покой служил им столовой, где все собирались пить чай, обедать и болтать в свободные часы.

Леон и царевич пришли в эту большую столовую, убранную наполовину по восточному, наполовину по русскому вкусу. На скамейках и столах лежали кавказские ковры; такие же ковры висели на бревенчатых некрашеных стенах комнаты, что придавало ей уютный вид; тахт и мутак по стенам не было, и все сидели на неудобных высоких скамьях.

Царевна Елена сидела молча посредине стола, грустно потупившись, и с тоскливым чувством на сердце слушала длинный рассказ грузина, приехавшего ночью. Он говорил о разгроме Тифлиса, о бегстве престарелого царя Теймураза к зятю и о смерти мужа царевны Елены.

Несколько раз поднимался со скамьи и говорил старый князь Джавахов; ему возражал почтенный князь Орбелиани, и еще несколько почтенных грузинских послов вставляли свои слова и выражали свои мнения; а царевна словно изваяние продолжала молча сидеть у стола. Да и что могла она сказать? Разве не много раз слыхала она в эти годы, еще живя в Кахетии, о том, что в 1650 году приезжал в Грузию посланный русского царя, боярин Никита Толочанов, что он принес ее свекру Теймуразу в дар от Алексея Михайловича соболей, что Теймураз бил челом и сказал посланному: «Прежде присылали ко мне по двадцати тысяч ефимков, а теперь мне с тобою не прислано?» Знала она и ответ посла: «Потому тебе денег не прислано, что про тебя великому государю было неведомо, где ты обретаешься после своего разорения, как разорил тебя, по шаховому приказу, тифлисский хан; а как только твоя правда и служба объявятся великому государю, то тебя и больше прежнего царское величество пожалует».

Разве могла забыть царевна, как перевернулось в груди ее сердце, когда она услыхала, зачем именно Толочанов приезжал в Грузию – чтобы взять с собою в Москву ее сына Николая. Сколько стоило усилий уговорить отпустить ее с посланником сына! Только надежда, что ее любимец породнится с великим государем, придала ей силы на этот подвиг, но она решилась сама отправиться вместе с ним в далекую, страшную ей и неведомую страну.

И как жестоко, как больно было ее разочарование! Как страдало ее материнское и царственное самолюбие, когда предполагаемого шурина царя встретили холодно, с каким-то недоумением, почти враждебно! Ни о каком сватовстве и речи не было, и царевна Елена скоро поняла, что она и Теймураз совершенно напрасно обольщались честолюбивыми мечтами. Царевны были гораздо старше тогда еще десятилетнего жениха и, видимо, сами вовсе даже не помышляли о замужестве; царь же и бояре, конечно, сватали им более выгодного жениха, а главное – ровесника их возраста.

Но, конечно, царевна Елена глубоко затаила обиду в себе, и о предполагаемом жениховстве Николая знали лишь она да князь Джавахов-старший. Царевич же, да и вся свита, конечно, понятия не имели о главной причине их поездки в Москву. И теперь, молча присутствуя на совете и слушая горячие споры приближенных, царевна с горечью переживала перенесенные ею обиду и разочарование.

– Зачем царевича требовали сюда? – горячился высокий немолодой грузин, недавно приехавший в Москву. – Когда в Грузию приезжал русский посол Толочанов, он требовал у царя Теймураза и другого его внука, Влавурсака, а зачем русским нужны наши царевичи?

– Влавурсака царь Теймураз не отдал, – степенно возразил Джавахов, – он послу вот какими ответил словами: «Влавурсака никому не отдам, мне самому не с кем будет жить, некому будет и душу мою помянуть». И царь Теймураз отказал послать своих внуков. Его самого московский царь к себе звал, а он и на то мудро сказал: «Когда будет мое время, тогда и поеду к государской милости, а теперь еще побуду здесь». И не поехал.

– А все-таки одного внука послал! – заметил кто-то.

– На то его царская воля была, – возразил Джавахов.

– От этой посылки бог весть чего ждали! – заметил вновь тот же голос.

– Думали, выдаст в будущем царь свою сестру за нашего царевича, – вдруг объяснил высокий грузин, – а ни о какой свадьбе и слуха нет!

Царевна вспыхнула и гневно посмотрела на дерзкого, осмелившегося дотронуться до ее самого больного места.

При этих словах вошли царевич и Леон; оба отлично слышали их. Мальчик широко открыл свои и без того большие глаза, и в них отразились недоумение и любопытство, когда он изумленно взглянул на мать.

Царевна закусила губы и отвернулась.

– Зачем языком болтаешь, чего не знаешь! – строго остановил грузина Вахтанг Джавахов.

– Все о том говорят в Грузии, – ответил грузин.

– Женщины говорят! – насмешливо возразил Орбелиани, смекнувший, что царевне этот разговор неприятен. – Какой же царевич жених? Ему еще учиться надо. Долго пришлось бы дожидаться свадьбы!

– А зачем же царевича вызвали в Москву? – не унимался высокий грузин.

– Мало ли зачем! Вот скоро и сам царь Теймураз сюда приедет, – сказал Джавахов. – Может быть, тоже жениться?

– Расскажи, князь, – обратился царевич к молодому грузину, – где же дедушка?

– Царь Теймураз в Имеретии у царя Александра.

– Все еще там? Дедушка очень горюет?

– Как же не горевать, лишившись своего царства, скитаясь по чужим краям, прося милости, крова и пищи. Всякому это горько, а могущественному грузинскому царю и того горше! Сколько раз грузины имели славные бои и всегда побеждали! Не многолюдством, а верою и молитвою, и Бог всегда помогал нам. А теперь, верно, грешны мы стали – отступил от нас Господь Бог, лишила нас заступничества Богоматерь, и царь наш как изгнанник должен скитаться по чужим землям!

Голос рассказчика дрогнул, и все слушатели безмолвно поникли головами.

После непродолжительного молчания заговорил совсем старый, седой как лунь грузин.

– Сам царь Теймураз во всем и виноват, – неожиданно проговорил он и начал в подробном рассказе излагать для сведения всего грузинского совета историю недавних сношений их царства с Россией.

Он говорил о том времени, когда стал теснить Грузию шах Аббас; царь Теймураз тогда растерялся, помощи стал у всех просить, к русскому царю послов послал, в холопы просился, заступничества молил! Грузин, свободных сынов гор, вздумал он отдать в подданство русскому царю, лишь бы только получить несколько тысяч ратных людей! А что получил? Русским некогда было заниматься далеким царством, от которого они мало ждали пользы. Вот они и оставили Грузию беспомощной, слабой, на разор соседним народам, и те стали над грузинами издеваться. Смеялись, говорили: «Вы поддались московскому государю, он вас и должен вызволить; а он вас выдал, за вас не вступается, что ему до вас?» – и стали смелее разорять Грузию. Но Теймураз все не переставал проситься «в холопы» к русскому царю.

Едва на престол московский вступил нынешний царь, он опять униженно написал последнему: «Как у отца твоего был я с сыном своим и со всею Грузинскою землею в холопстве, так теперь и тебе, великому государю, бью челом в холопстве; внука своего пришлю тебе в Москву в холопы. Да вели к нам послать митрополитов, сколько изволишь, государство грузинское – Божье да твое; и вера так же была справлена, как и в твоем великом государстве». Но царю московскому опять было не до Грузии.

Шах Аббас, узнав, что Теймураз бил челом русскому царю, напал на Грузию, разорил ее и убил сына Теймураза, а дочь увел в Персию и выдал насильно за своего отца Caфи, православная грузинка обасурманилась. Тогда Теймураз окончательно испугался нагрянувшей на него беды. Совсем сбили его с толку, и он велел сказать русскому царю, что и послал бы ему своего внука Николая, да боится шаховых людей – они, мол, его не пропустят. И вот только на это предложение из Москвы был прислан наконец Никита Толочанов с соболями, а помощи и ратных людей так народ грузинский и не увидел.

– А по-моему, – закончил свой рассказ седой грузин, – самое лучшее будет, если мы вернемся в Кахетию и уговорим царя собрать имеретинский, дадьянский, гуриельский, гурийский и другие соседние народы и подняться всем нам на шаха Аббаса своими силами.

Князь Джавахов, все время молча и внимательно слушавший речь грузина, тяжко вздохнул.