При дворе Тишайшего

– Ты хорошо говоришь, князь Зичианов, – сказал он, – и все правдиво сказал, но ты забыл, что все соседи мирной Грузии перессорились между собой и никогда не могут действовать согласно. И вот почему из могущественного когда-то царства мы делаемся ничтожными подданными другого царя, чуждого нам по крови и обычаям!

Безысходной печалью веяло от слов старого славного служаки, и слезы грусти блеснули в его глазах.

Царевич Николай слушал речи стариков с нахмуренным челом. Воспитанный в любви и почтении ко всем старшим, он не мог громко возражать на их речи, но в душе ему было больно это осуждение действий любимого дедушки, которого он со свойственным детям обожанием считал безупречным.

Леон слушал прения стариков рассеянно. Он уже давно привык к речам грузинских стариков, к их безрезультатным спорам и легкомысленным мечтам. Ему сделалось скучно, и он стал думать о девушке, виденной им утром в окне.

– Теймураз предлагал своего старшего внука Иоасафа в шурины Алексею Михайловичу, – произнес между тем князь Зичианов, – но, видно, такое родство царю не нравится. А чем? Разве цари грузинские ниже царя московского родом?

– Царь Баграт еще во втором веке пришел царить в Грузию, когда Русь еще и не существовала.

– Зато теперь московский царь могуч, – возразил Джавахов, – а Грузия ничтожна! Родниться с нею какая честь?

– А сколько богатств в Грузии, какая у нас плодородная земля! – возразил Зичианов. – Разве есть на Руси что-нибудь похожее на нее? И отказываться от такой страны!..

– Они все равно не сумеют обращаться с нашей землей, не сумеют добыть из нее богатств, – заметил Джавахов. – Так ты говоришь, – обратился он к высокому грузину, – что наш царь собирается в Москву?

– Да. Ему у царя Александра тяжело, скуден он всем, а в свое государство от неприятелей ехать не смеет.

– А бабушка тоже с ним? – спросил царевич.

– И царица с внуком и внучкой, и всего человек с триста людей.

– А зачем царь едет сюда? – спросила царевна.

– Хочет служить великому царю московскому.

Бледные щеки царевны вспыхнули, и губы дрожали, когда она заговорила:

– Служить? Царь грузинский будет служить!

– Это так, царевна, по-русскому говорится, – объяснил Джавахов, – а поистине он в союзники к нему просится.

– На что такой союзник нужен московскому царю? – с горечью произнесла царевна, но ей никто не ответил.

Уже давно лучшие умы Грузии сознавали, что их царству настал видимый конец; вопрос был только во времени и в том еще, кто именно наложит на него руки. Очевидно, Московское государство, гигантскими скачками поднимавшееся в своем могуществе, не торопится воспользоваться своим преимуществом и не желает налагать на Грузию свою тяжелую длань; кто знает, не раскается ли оно со временем в своем надменном пренебрежении?

Теперь грузин угнетала одна забота, чтобы персы или турки, убедившись, что Грузия не в силах защищать себя, не поделили ее между собою или просто не забрали в свою власть и не обасурманили грузин, обратив их в магометанскую веру.

– Мы много лет прожили в Москве, а ничего для родины не сделали, – проговорил Орбелиани.

– Что же нам делать? – спросила царевна.

– Нам – мало что делать, потому что мы только умеем владеть оружием, а ты, царевна, – женщина… А женщина может все сделать! Подружись с царицей, с царевнами, с этой всевластной боярыней…

Царевна невольно вздрогнула при воспоминании о надменной царской любимице.

– Я знакома с ними, – тихо возразила она.

– Этого мало. Сделайся для царицы тем же, что эта боярыня.

– Разве я могу? – гордо спросила царевна, вся вспыхнув. – Разве я могу стать холопкой?

– Ты не так поняла меня, царевна, – сказал Орбелиани, – я не советую своей царевне поступать, как не подходит ее сану. Но дружба с русской царицей не зазорна грузинской царевне…

– Позвольте мне слово молвить, – вмешался наконец все время молчавший Леон.

Отец, сдвинув сурово брови, глянул на него. С некоторых пор он был сильно настроен против сына. До него стали доходить слухи, что Леон слишком часто бывает у боярыни Хитрово, что его занятия с царевичем идут вяло, что он потакает во всем мальчику. Но главное, что сердило старика, так это таинственное приключение с кинжалом; он чувствовал, что тут что-то произошло, о чем сын не хочет сказать ему, и эта-то скрытность сильно раздражала князя.

– Ну, что ты можешь сказать? – спросил он, недружелюбно посмотрев на Леона.

Последний смешался от такого явного пренебрежения со стороны отца, тем более что отлично понимал причину такового и сознавал, что старик имеет основание сердиться, и замолчал на полуслове.

– Говори, коли начал, – одобрил его князь Орбелиани. – Всякий совет не лишний.

– Я пригляделся к здешним обычаям, – неуверенно начал Леон, – и кажется мне, что надо бы подкупить кое-кого из бояр!

Грузины с недоумением посмотрели на молодого человека, а его отец махнул рукой и, усмехнувшись, промолвил:

– Ну, что же я говорил? Что может он сказать толкового? Совсем с пути сбился молодец!

Леон вспыхнул, хотел резко возразить отцу, но вовремя удержался и только до крови закусил губы.

За него неожиданно вступилась царевна.

– Князь Леон прав, – тихо проговорила она. – Я тоже думаю, что давно следовало сделать подарки кое-кому из бояр.

– Подкуп бояр? Это опасный шаг! – проговорил какой-то осторожный грузин.

– Да и кого подкупать? – спросил Джавахов.

– Милославского лучше всего, – ответил Леон, – он принимает подарки и пользуется большим влиянием при царе.

– Ой уж мне этот советник! – покачал головой Вахтанг Джавахов. – Введет он нас в беду!

– Мое дело сказать, а ваше – принять или отвергнуть, – задетый за живое, ответил Леон.

Грузины стали совещаться, а князь Вахтанг подошел к сыну и сурово спросил его:

– Где твой кинжал?

– Ведь я уже сказал тебе, отец!

– Ты солгал и должен сказать мне теперь правду. Сейчас говори! Слышишь? Я хочу знать!

Старый князь был страшен в гневе, и сын совсем растерялся, зная, что последует, когда отец узнает, что кинжал потерян.

Но между отцом и сыном вдруг встал царевич.