Неокантианство. Десятый том. Сборник эссе, статей, текстов книг

Под влиянием Бергсона Джемс также перешел к иррационализму. Он считал, что таким образом можно решить неразрешимую ранее проблему существования одной (или даже нескольких) высших сфер сознания наряду с нашими индивидуальными сферами сознания, в которых заключены первые сферы. Джемс в целом принимает учение Бергсона о том, что наши представления не приближаются к реальности, а для того, чтобы постичь ее во всей полноте, необходимо погрузиться в саму жизнь. – В Германии иррационализм пока не приобрел сколько-нибудь значительного влияния. Он встречает сильное сопротивление со стороны немецкой научной строгости, которая с полным основанием относится к такому магическому решению проблем.

Однако примерно в то же время, когда начала действовать феноменология, в немецкой философии произошло еще одно существенное изменение: неприятие метафизики стало ослабевать.

Это отвращение с силой интеллектуального инстинкта повлияло почти на всех мыслителей второй половины XIX века и до сих пор оказывает влияние на старшее поколение.

Неокантианские течения в большинстве своем всегда были категорически против всякой метафизики. Кант обычно предстает перед ними в роли разрушителя всякой метафизики. Особенно ярко это неприятие выражено у Риэля и Когена, а в некоторых случаях усиливается до презрения и ненависти. Ранним исключением был Фолькельт, который считал метафизику неизбежной, не производящей особого впечатления. Позитивизм (Mах, Zienen), за исключением прагматизма, и сегодня не приемлет никакой метафизики и выступает против нее с той старой антипатией, которая так характерна для конца XIX века. Если фактичность психических процессов обычно рассматривалась как законное основание для существования соответствующих психических явлений, то борьба с метафизикой велась как раз наоборот, с аргументом, что все метафизические идеи носят чисто субъективный характер и поэтому не имеют никакого права на существование. В частности, Риль показал связь между психологическим характером философа и его метафизическим взглядом на жизнь. В исследованиях по истории философии также предпринимались попытки понять великие системы прошлого с точки зрения психологической совокупности их создателей, при этом акцент делался на эмоциональных факторах, а интеллектуальные аспекты систем иногда отодвигались на задний план. Борьба с метафизикой достигла своего апогея в "Дильтее".

Он является представителем иррационалистического скептицизма.  Он считает, что все системы, возникавшие в истории, можно свести к трем основным типам, которые зависят от исходных позиций мышления. Если мыслитель исходит из внешнего мира, данного в чувственном восприятии, то он приходит к позитивистско-материалистической системе. Психическая жизнь рассматривается по аналогии с материальными событиями. Мир предстает как каузально замкнутое целое, в котором господствуют только причинно-следственные связи, а все ценностные понятия не имеют объективного смысла. Если же мыслитель отталкивается от эмоционального отношения к миру, то он предстает перед ним как выражение высшего смысла. Оно приобретает внутренний ценностный контекст. Это позиция объективного идеализма. Наконец, если исходить из опыта воли, то мы приходим к убеждению о свободе и суверенности духа по отношению к природе. Это позиция идеализма свободы. Наблюдение самого мира по аналогии с волевым опытом человека приводит к теизму. Дильтей считает, что между этими системами невозможно определиться. Они стоят рядом на равных позициях и являются неопровержимыми. Вследствие иррационального характера реальности они фактически совместимы друг с другом в своих противоречиях. В дальнейшем задача философии должна состоять только в том, чтобы понять системы в их генезисе. Вместо того чтобы самой вырабатывать мировоззрение, философия превратится в учение о мировоззрении. Ее последнее слово – скептицизм.

Несмотря на принципиальное неприятие метафизики, он отнюдь не был свободен от нее во время своего правления. По правде говоря, большинство людей в тех кругах исповедовали и продолжают исповедовать позитивистско-материалистическую точку зрения: механистический взгляд на мир. Там, где старшее поколение не считает это достаточным, оно дополняет его пантеистическими взглядами. Так возник современный монизм, который был популярной метафизикой до войны. Основным постулатом монизма является убеждение в единстве мира. Все должно быть связано друг с другом и в конечном счете иметь единую сущность.

Мир предстает как гармонично упорядоченное целое. В практическом плане монизм тяготеет к оптимистическому, приземленному отношению к жизни, отвергающему всякую трансцендентность. Жизнерадостности последнего соответствовал пантеизм. В деталях в монизме существовали и существуют совершенно разные направления. Старейшее из них, еще сильно действовавшее у Хаеккеля, с трудом можно отличить от материализма. Ему противопоставляется другое, которое сегодня является доминирующим. Его можно охарактеризовать как спиритуалистический монизм. Его фактическим открывателем был, вероятно, Вундт, в более широкие круги его ввел Паульсен. Согласно этой точке зрения, реальность в конечном счете не состоит ни из чего, кроме психического. Сама она, по сути, является чистой волей ("волюнтаристский монизм"). Сама психика состоит не из чего иного, как из процессов ("актуалистический взгляд на душу"), которые объединяются в единицы сознания. Одушевлено все – от атома до мира в целом. Каждая замкнутая система соответствует психической единице, а Вселенная – мировой душе. Отношения между физическим и психическим последовательно определяются в терминах универсального параллелизма: каждому физическому процессу соответствует психический процесс, для которого он является лишь видимостью. Мотивацией этой теории всегда является убеждение в универсальности механических принципов, которые нарушались бы, если бы психическое влияло на физическое.

Монизм также имеет сильные религиозные оттенки. Одна часть, весьма незначительная сегодня, осталась антирелигиозной, другая, становящаяся все более многочисленной, все больше впитывала новые религиозные тенденции современности; сначала это была панаэстетическая религиозность, сознательно восходящая к Джордано Бруно, затем она углубилась, и в некоторых случаях пантеизм приблизился к христианству. Главными его представителями были Хаеккель, опасно близко подошедший к материализму, и Паульсен.

На французской почве монизм представляли Фуйе (1838-1912) и Гюйо (1854-1888). Первый из них обнаруживает несомненное родство с Вундтом. Он учит эволюционизму силовых идей, т.е. волюнтаристскому спиритуализму. Второй – привлекательный поэт-философ, в некотором роде французский Ницше. Монизм, по-видимому, менее влиятелен в англосаксонском мире, что, вероятно, связано с его меньшей восприимчивостью к чисто мирскому пониманию жизни. Там теизм имеет большое значение в философии гораздо дольше, чем в Германии, где в последние десятилетия он был совершенно незначителен. Однако сегодня его положение там отнюдь не остается прежним. За последние двадцать лет пантеистический монизм проник и в англосаксонский мир, консервативная культурная стабильность которого в последнее время также претерпела значительные изменения. Не менее известный человек, чем Джемс, свидетельствовал в 1907 году: "В последние годы в наших британских и американских университетах дуалистический теизм приходит в упадок, сменяясь более или менее явным или скрытым монистическим пантеизмом. У меня сложилось впечатление, что со времен Т.Х. Грина (1836-1882 гг.) абсолютный идеализм в Оксфорде заметно усилился. То же самое можно сказать и о моем Гарвардском университете". В качестве особенно эффективных представителей "монистического идеализма" Джемс имеет в виду Брэдли в Англии и Ройса в Америке. Форма, в которой монизм проявляется в англосаксонском мире, обычно больше напоминает современный немецкий пантеизм, чем немецкий диалектический монизм столетней давности. Этот англосаксонский монизм сохраняет также понятие абсолюта, до недавнего времени исчезнувшее из немецкой философии, и понимает его как единство сознания, в котором отдельные человеческие сферы сознания содержатся как части. – Немецко-американский Пауль Карюс имеет ярко выраженную позитивистскую окраску и оказал влияние на развитие философии благодаря основанным им журналам "The Monist" и "The Open Court", а также многочисленным философским трудам и переводам.

Хотя пантеизм все еще имеет значительную популярность в Германии, его уже нельзя назвать авторитетной метафизикой. Даже в период своего расцвета он не был всемогущим. Вундт, который был во многом близок к нему и чьи труды фактически проложили ему дорогу, создав волюнтаристско-спиритуалистический монизм, всегда отвергал его лично как последнее слово. По его мнению, основание мира можно только постулировать. Мы ничего не знаем о его свойствах, можем только предполагать, что наш нравственный идеал человечества возникает как его следствие. Еще дальше от монизма отошел Юккен, которого следует рассматривать как метафизического предтечу новой эпохи. Некоторые другие мыслители, такие как Либманн, Фолькельт и Кюльпе, также продолжали идти своим путем.

То, что давно зарождалось в глубине души, в последнее время проявилось с особой силой: новая метафизика – это относительно замкнутое философское течение. Его породила сама научная ситуация, и именно потому, что речь идет не о сугубо личных убеждениях, а о мыслях, являющихся результатом позитивного исследования, они обладают неодолимой силой продвижения и победоносного распространения. Весь монистический мир мысли сейчас тонет в науке. Его основной тезис: механический характер мира – выкорчеван самим физическим исследованием. Основные механические законы, которые десятилетиями прославлялись как универсальные законы мира, действуют лишь в ограниченных областях, даже в неорганической природе. На смену монизму приходит новый дуализм или даже плюрализм, пантеизму – теизм. Таким образом, речь идет о весьма глубокой трансформации, фундаментальный характер которой практически не осознается ни в специализированных кругах, ни тем более широкой общественностью. Основные мотивы трансформации метафизических убеждений по-прежнему исходят от дисциплин, ориентированных на жизненный мир, поскольку круг идей теории относительности пока не оказал глубокого влияния на философию.

Уже некоторое время существует непосредственный и убедительный повод для формирования новых метафизических гипотез, особенно в биологии. Прошло то время, когда на основе дарвиновской доктрины отбора очевидные различия между органическими и неорганическими образованиями (особенно простыми агрегатами) легко игнорировались и объявлялись образованиями, принципиально не отличающимися от неорганических. Сегодня в биологии вновь преобладает убеждение, что организмы имеют свои собственные законы. Их телеологическая структура не может быть объяснена механическими случайностями. Именно их существование в первую очередь порождает метафизические гипотезы. Необходимо постулировать факторы, формирующие структуру организмов, и попытаться уточнить их природу и способ действия.

Сформулировать такие гипотезы взялись, в частности, два исследователя: ботаник Рейнке и философ, первоначально работавший как зоолог, Дриш. Рейнке опирается на теизм. Считается, что первые организмы были прямым творением Бога, дальнейшее развитие происходило без специального вмешательства Бога и было вызвано специальными целенаправленными, разумными, органическими силами, которые используют неорганическую материю и лишь изменяют направление неорганических сил, так что конфликт с энергетическим принципом исключен. Дриш сформулировал и обосновал новый витализм логически гораздо более четко и к тому же раньше, чем Рейнке, который в некоторых отношениях еще проявляет себя философским дилетантом.

Точность его мышления даже неоднократно вызывала обвинения в схоластике. Повторяя аристотелевские идеи и выражения, он предполагает наличие особого биологического "природного фактора", который он называет "энтелехией". Хотя она действует в пространстве, сама она непространственна, является интенсивной множественностью высшего рода. Сама она не имеет психической природы, но ее действие может быть понято только по аналогии с целенаправленным действием человека (поэтому Дриш называет ее также "психоидной"). Предполагается, что сама жизнь души является оттоком психоида. Углубление, которое внес Дриш в концептуальную фиксацию природы организмов, заключается, в частности, в преодолении теории машин, которая во многих случаях продолжает действовать даже среди противников механистического взгляда: организм – это гораздо больше, чем машина, поскольку ни одна машина не производит себе подобных и обладает способностью к регенерации и другими удивительными свойствами организмов. Дриш также тщательно избегает конфликта с принципом энергии, в то время как Бехер и Остеррейх уже не избегают такого конфликта. Дриш также ссылается на идею высшей мировой телеархии, хотя его позиция менее решительна, чем у Рейнке, поскольку строгое доказательство здесь невозможно.

Влияние этой неовиталистической метафизики распространяется уже глубоко в кругах позитивных исследований (Якоб фон Уэкскюлль, Визнер, Р.Х. Френке, Хертвиг и др.).

Эдуард фон Хартманн уже предвосхитил теории неовитализма в существенных моментах, с вполне соответствующими обоснованиями, но не произвел никакого впечатления на науку в эпоху механицизма.

Пока импульсы, идущие из духовного мира для формирования метафизических идей, носят не столько теоретический, сколько религиозный характер. Однако ситуация для метафизики необычайно облегчается, ей прямо и наглядно способствуют изменившиеся взгляды в области психологии.  На смену прежним попыткам привести психическое в максимально возможную аналогию с физическим пришло осознание того, что эти два явления совершенно различны по своей сути. Особое значение для метафизики имеет возврат к предположению о наличии специфического эго-фактора, отказ от "психологии без души", а затем повторный отказ от теории психофизического параллелизма и переход к теории взаимодействия физиса и психики. В обоих случаях произошедшее изменение означает повторное признание опыта и отказ от конструктивных теорий, которые были обязаны своим возникновением исключительно потребностям механистического мировоззрения. Свобода также вновь признается ( Вентшер, Герман Шварц, Р. Манно, Джоэл, Остеррейх) и даже пытается быть доказанной с помощью экспериментальной психологии ( Ач).

Другой поток новой метафизики исходит из исторических гуманитарных наук.

Речь идет не столько о создании полной каузальной связи между реальностями через допущение метафизических потенций, сколько об интерпретации смыслового контекста реальности, которая невозможна без метафизических гипотез. Основной метафизический мотив смысловой интерпретации реальности с наибольшей ясностью проявляется в наиболее влиятельной современной немецкой метафизике Эйкена, которая имеет влияние далеко за пределами страны и носит ярко выраженный антиномистический, дуалистический характер. С самого начала она предстает не как строго доказуемая доктрина, а как гипотеза. В качестве недоказуемой и недоказуемой основной догмы Эйкен ставит во главу метафизики то же положение, на котором уже покоился немецкий идеализм (с которым Эйкен в целом имеет явное родство), а именно: реальность имеет смысл. И его метафизика призвана показать, при каких условиях мир обладает таким высшим смыслом. В итоге ему представляется необходимым, чтобы в мире существовало не только известное нам из опыта обилие человеческих личностей, но и высшая надличностная духовная жизнь, в которой они участвуют или, по крайней мере, могут участвовать. Если бы существовал только духовный мир чисто эгоистически-эвдемонистически ориентированных индивидов, как это так часто подтасовывают биологические наблюдения, то мир сам по себе был бы бессмысленным. Над ним должен существовать высший духовный мир. Но человек не участвует в нем по своей природе, он должен сначала обрести это участие. А это возможно только в том случае, если он коренным образом порвет со своим природным эгоцентризмом. Только глубокое внутреннее обращение, метанойя, духовное обращение может привести к этому. Однако это участие ни в коем случае не ограничивается моральной или религиозной сферой в узком смысле слова, но везде, где человек поднимается над собой, т.е. также в научной и художественной деятельности, в той мере, в какой она является подлинной, происходит участие человека в высшей духовной жизни. С преданным энтузиазмом Эйкен неоднократно отстаивал эти основные идеи в различных вариациях в своих многочисленных работах с энергией реформатора, скорее проповедующего, чем преподающего науку. Таким образом, он гораздо ближе к христианству, чем к монистическо-пантеистической метафизике современности. Он не обожествляет ни мир природы, ни человека; напротив, его метафизика содержит тона, которые звучат резко дуалистически и напоминают трансцендентальный, немировоззренческий мистицизм Средневековья, столь же мало согласуясь с традиционным, теологически позитивным христианством наших дней.

С убеждениями Эйкена тесно связаны убеждения Троельцха. Он – немецкий метафизик, вышедший в эпистемологическом поле из неокантианства, в частности из Бадена, поскольку неприятие метафизики в этой ветви немецкого неокритицизма выражено несколько слабее, чем в других течениях. Троельцш также исходит из того, что в религиозной сфере, а также в познании, морали и эстетике существуют априорные принципы разума, которые в эмпирической реальности, правда, смешиваются с чисто фактическим и иррациональным, но тем не менее составляют эти области в той мере, в какой они разумны, рациональны и необходимы, и подлежат определению философией религии. В отличие от остальных представителей неокантианства, Троельцш отрицает чисто механический характер мира. Духовный мир не подчиняется научной причинности. Да, существуют и эмпирические переживания божественного: всякая религиозность имеет своей основой мистический опыт. – Эпистемологическая проблема, заключенная в религиозных состояниях, была разработана Остеррейхом. Она заключается в вопросе о том, может ли божественное быть непосредственно пережито и каким образом.

Метафизическая школа мысли, которая сегодня постепенно одерживает верх в Германии, вновь стала теистической.  Поразительно, что теистические идеи вновь появляются с самых разных сторон. Среди психологов Кюльпе долгое время преподавал монадологически ориентированную теистическую метафизику. Фолькельт тоже долгое время отдавал дань теизму, основанному, по сути, на эстетических идеях, и имел явное родство с ХР. Х. Вейссе (1801-1866), учителем Лотце, для которого он имел огромное значение, и Германном Шварцем. В последнее время теизм получил поддержку в кругу Брентпано,  Гуссерля теистическая идея стала научно неотъемлемой. Эренфельс и Шелер, находившийся на этапе перехода к неосхоластицизму, также приняли теистическую гипотезу. Главное теистическое сочинение Брентано, как только оно появилось в печати, по всей видимости, на некоторое время осталось основным метафизическим произведением, в котором он увидел главный философский плод своей долгой жизни и которое, как можно предположить, защищало теистическую идею со всей изобретательностью, которой он обладал. Однако говорить о влиянии теизма на более широкие круги пока не представляется возможным. Тем не менее, уже нет сомнений в том, что теистическая проблема в ближайшем будущем станет одной из основных в философии религии. Современная метафизика, таким образом, ведет к школе мысли, занявшей ведущее место в середине XIX века и представляющей собой важное философское развитие, значение которого сегодня еще не осознано, к которой принадлежал и самый выдающийся немецкий мыслитель постгегелевского периода Лотце. Разница, прежде всего, в том, что сегодня проблема теизма продумывается во всех направлениях более смело, чем тогда, и без заранее принятых решений. В частности, предметом дискуссии является отношение Бога к миру: является ли мир творением Бога или стоит рядом с ним как самостоятельное существо. Именно проблема теодицеи [оправдания Бога – wp] вновь начинает рассматриваться с пристрастием. Эренфельс пытается реализовать трансцендентальный дуализм на основе эмпирического характера мира. Дриш и Остеррайх также вновь ставят эту проблему на обсуждение.

О силе новой метафизической волны лучше всего говорит тот факт, что она отразилась и на тех кругах, которые долгое время были настроены враждебно по отношению к метафизике, прежде всего на неокантианстве. Наиболее ярко это проявилось у Виндельбанда. В полном противоречии со своей теорией познания, исключающей допущение трансцендентных вещей как таковых, он выдвинул в философии религии постулат о трансцендентном существовании некоего бытия, "священного", состоящего из ценностей абсолютно истинного, абсолютно доброго и абсолютно прекрасного. Абсолютные нормы, таким образом, должны существовать не только в форме ought, но и иметь более осязаемое существование в трансцендентном. Неокантианство Марбурга было гораздо более сдержанным.

Но и Коген в своей последней работе, посвященной "понятию религии", демонстрирует гораздо менее враждебное отношение к метафизике, чем прежде. У Наторпа метафизический момент присутствует, хотя и неосознанно, в его идее "непосредственного" опыта", предшествующего всякому знанию, что чрезвычайно напоминает мысли Бергсона. Метафизическое влияние в более позднем развитии Зиммеля еще более выражено, поскольку в эпистемологическом отношении он недалеко ушел от марбуржцев. Его последние работы полны метафизических идей, хотя, как всегда, он избегает делать окончательное утверждение. Тем не менее, достаточно очевидно, что эти идеи в конечном счете имели для него совершенно иное значение, чем в прежние времена. Даже в рамках позитивизма наблюдается стремление приспособиться к метафизическому течению. В Германии Вайхингер требует метафизической свободы мысли. Даже если наше научное знание – не более чем биологические акты цели, ничто не мешает нам сохранить или сформировать новые религиозные мысли, имеющие биологическую ценность. Адикес также принимает метафизику как веру.

В связи с обновленным формированием метафизических гипотез тенденции современности, направленные на обретение целостного, научно обоснованного мировоззрения, проявляются в непосредственной форме через попытки синтезов более всеобъемлющего характера. Замыкание философии на эпистемологию уходит в прошлое. Во всех областях вновь проявляется стремление к содержательному мышлению. В последние два десятилетия к эпистемологии естественных наук присоединилась новая объективная философия природы (Оствальд, Бехер). Остеррейх попытался разработать мировоззрение, охватывающее как материальный, так и духовный мир с точки зрения настоящего времени. За ним последовали другие ( Коппельманн и др.).

С пробуждением осознания общей задачи философии культура также вновь стала объектом философского осмысления, к которому ее впервые привлек Гегель. Однако мы еще не имеем дело с фактически новой философской дисциплиной. Для этого работы в этой области все еще носят слишком замкнутый и субъективный характер, равно как и достаточно широко распространенный в ней философский дилетантизм. Доминирующая базовая проблема – это проблема культурных ценностей.  Каковы ценности нашей европейской культуры и соответствует ли ее нынешнее состояние тому идеалу культуры, который мы имеем в виду? Таковы основные вопросы, волнующие современную философию культуры.

Таким образом, общая теория стоимости стала философской необходимостью. До сих пор она несомненно находилась на заднем плане философской дискуссии. Эстетика даже в значительной степени отделилась от других философских дисциплин. В этике позитивистский релятивизм уже давно преодолен. Успешную борьбу с ним уже на заре современной философии начали, с одной стороны, неокантианство почти во всей его полноте, а затем Брентано – с другой. Разумеется, в том же направлении движется и феноменология. В Англии также успешно возникла абсолютная этика, направленная против традиционной утилитарно-эвдемонистической тенденции, представители которой также принадлежат к английской феноменологии ( Moore, Russell). Виндельбанд даже хотел видеть сущность философии в том, что она является наукой о ценностях. Если все позитивные науки, по его мнению, имеют своим объектом факты, то философия должна отвечать за установление стандартов. Она должна определиться между фактическими суждениями, сказать, что в действительности является истинным, хорошим и прекрасным или ложным, плохим и непривлекательным. Однако Виндельбанд, по сути, ограничился позицией задачи. Затем Мюнстерберг и Риккерт предприняли попытки разработать системы ценностей. Попытки поднять тотальность культуры до соответствующего философского сознания предпринимались, однако, лишь более поздними мыслителями (Jonas Cohn, Hammacher). Без осознанной методологии, но с инстинктом большого таланта к гуманитарным наукам и философии культуры, все это поле с конца семидесятых годов восьмого десятилетия прошлого века перепахивал филолог Ницше. И до сих пор его труды являются самым живым брожением в немецкой философии. Он сразу же поставил перед философией высочайшую задачу: быть учителем всей культуры. И в страстной реакции против злоупотреблений времени он предпринимает попытку "переоценки всех ценностей", причем скорее в тоне интеллектуального диктатора, чем исследователя, не вдаваясь в логические основания своих попыток переоценки. Его ненависть направлена прежде всего на христианство и социализм. И в том, и в другом он находит преобладающей тенденцию сделать нормой действия массу менее или совсем не ценных индивидов, а не заботу о ценной личности. Христианство представляется ему разрушителем древней культуры, социализм – ее прямым преемником в настоящем. И то, и другое привело к тому, что ценности власти и силы были полностью вытеснены идеалом альтруизма и жертвования своей индивидуальностью. В противовес этому он призывает вернуться к якобы аристократически-античному идеалу человека-хозяина, который "вне добра и зла". Эта идея доведена до безудержного прославления преступника, а в адрес христианства выливается поток ругательств. Почти внезапно рядом с ней возникает другое течение мысли, которое делает Ницше прямым наследником культурной идеи классической немецкой эпохи. Полностью игнорируя политическую жизнь, он, как "последний антиполитический немец", считает духовную культуру единственно ценной в жизни народов, и эта идея переходит у Ницше непосредственно в культурный космополитизм, важнейшим представителем которого он является сегодня. Эта вторая сторона его философствования до сих пор оставалась почти незамеченной по сравнению с первой, хотя она, безусловно, более ценна.

Полностью развитая философия культуры включала бы в себя и содержательную философию истории, задающуюся вопросом о ходе исторического развития – вопросом, на который исторические исследования, становящиеся все более фрагментарными и детально проработанными, и горизонт которых обычно не выходит за рамки отдельного процесса, не дают ответа. Выше уже подчеркивалось, что современная философия истории по большей части остается эпистемологией. В настоящее время философия все еще не имеет полного представления о своей общей задаче в области интеллектуальной истории. Она явно страдает от переизбытка исторического материала, что создает чрезвычайные трудности для любых попыток синтеза. С другой стороны, можно сказать, что подлинно творческий дух высшего порядка никогда не был подавлен обилием материала. Наиболее значительная попытка интеллектуального освоения общей массы исторического материала была предпринята Якобом Бюркхардтом (она была опубликована совсем недавно, значительно позже его смерти). Несмотря на принципиальное неприятие Бюркхардтом всякой философии истории, его "Weltgeschichtliche Betrachtungen" представляют собой наиболее глубокую философию истории со времен Гегеля, поскольку в них развиваются общие положения о взаимоотношении трех великих сил исторической жизни, которые он выделяет: государства, религии, культуры. Кроме того, следует отметить идеи Дильтея о ценностных контекстах и смысле истории, которые также выходят за рамки чисто эпистемологических. Школа Лампрехта выдвинула новые идеи, вызвавшие резкий отпор со стороны позитивистов, поскольку была сделана попытка показать общие типичные формы развития культуры у всех народов, что должно даже позволить по аналогии определять общее состояние соответствующей культуры по мельчайшим культурным фрагментам. В последнее время Вундт предпринял попытку создания философии истории и нового структурирования хода истории. Тем не менее, его попытки страдают от того, что первобытным народам уделяется относительно больше внимания, чем цивилизованным. Философия истории Наторпа и Шпенглера появилась еще позднее. Общая убежденность в разрешимости исторических событий в отношениях между людьми, безусловный отказ от предположения о наличии каких-либо индивидуальных духовных потенций, действующих в исторической жизни (пусть и при посредничестве людей) и представляющих собой аналог виталистических факторов биологии, обусловили и заметное отсутствие крупных попыток философии истории в эпоху историзма. Есть признаки того, что эта гипотеза, получившая широкое распространение в романтизме под названием "идея", может вернуться к жизни (Дриш и др.).

Поворот к метафизике начался гораздо раньше, чем в Германии, во Франции, процесс философского развития которой не был прерван в своей исторической непрерывности материалистической реакцией на пышность натурфилософии, как это было в Германии. Так, мы видим, что даже самый значительный французский неокритик XIX века Ренувьер сохранил многие метафизические идеи, заложенные в системе Канта, тогда как немецким неокантианством они были фактически устранены все без исключения. В частности, Ренувье сохранил идеи свободы и бессмертия; более того, свобода, которую Кант допускал только в отношении нуменального мира, была вновь заявлена для мира феноменального. Другие французские мыслители также придерживались идеи свободы. Сегодня она является одной из общепризнанных доктрин французской метафизики. Бутруа предпринял проницательную попытку доказать, что случайность отнюдь не ограничивается человеческой волей, а является широко распространенным явлением в природе. Своей вершины французская метафизика достигла в лице Бергсона, самого влиятельного мыслителя в современном мире. Его философия представляет собой своеобразную смесь эмпириокритицизма, спиритуализма и неовитализма. Он учит, что наше восприятие совпадает с самими вещами, что за миром стоит нечто духовное, жизненное, которое движет мир вперед в свободных творческих, непредсказуемых действиях, особенно в органическом развитии; для него Бог не есть завершенное существо, но для него Бог также находится в постоянном процессе становления: Dieu se fait [Бог становится – wp]. Таким образом, идея эволюции распространяется на самого Бога. В особых актах интуиции должно быть возможно вернуться к этому жизненному импульсу и таким образом проникнуть во внутренние механизмы мира. В отличие от материи, пространственно протяженной и прежде всего количественной, актуальная психическая жизнь, к которой Бергсон, по-видимому, относит и жизненный импульс, должна быть чисто качественной или, как он скорее говорит, чисто интенсивной и чисто длительной. Бергсон также полностью пересматривает отношения между телом и душой. Жизнь души не ставится в полную зависимость от тела, напротив, "чистая память" описывается как полностью независимая от мозга. Предполагается, что с помощью этого органа организм просто делает биологически целесообразный выбор из бесчисленных воспоминаний, доступных разуму. Представленные блестящим ярким языком, эти идеи оказали необычайно большое влияние, несмотря на множество несомненных двусмысленностей и на то, что они не являются ни биологически, ни психопатологически убедительными.

Примечательно, что метафизика возродилась и в англосаксонском мире, который мы до сих пор любим считать оплотом позитивизма. Причем это касается даже тех течений, которые можно назвать эмпирико-позитивистскими в эпистемологическом смысле.

Если в немецкой метафизике, даже среди тех, кто стоит в авангарде современного движения, вся метафизика еще в основном связана с обычными основаниями опыта, из которых исходят и другие науки, так что метафизика лишь ставит более далекие вопросы и создает более смелые гипотезы для ответа на них, то на американской почве Уильям Джемс серьезно расширил основания метафизики. Джемс считает, что он может представить в качестве опыта то, что у Юкена является, по сути, лишь гипотезой и требует признания только при условии, что за реальностью стоит высшая духовная жизнь. В своей книге "Разновидности религиозного опыта" он показал на основе очень большого числа всевозможных религиозных самоописаний, первоначально имевших чисто психологическую цель, что в рамках религиозной жизни в очень многих случаях повышенной религиозности человек сталкивается с утверждением, что у него есть особые специфические переживания, которые не встречаются вне религиозности: Переживания супраментальных духовных потенций божественного или связанного с Богом характера. Джеймс не сомневается, что это не плод воображения, а действительность.

Поэтому его метафизика не является метафизикой в обычном понимании этого слова, а по своим претензиям на знание находится в одном ряду с эмпирическими дисциплинами. Среди мыслителей последнего времени он был также первым философом, признавшим важность парапсихических явлений. (Фактически он был научным первооткрывателем случая Мисс Пайпер, в котором сверхъестественные знания были установлены вне всяких сомнений в результате многолетних наблюдений за этой женщиной). И на этой основе, следуя идеям Фехнера, он перешел к предположению о существовании высшего сознания, в которое должны быть интегрированы индивидуальные человеческие сознания, т.е. также на эмпирической основе. Не менее значимым аспектом его метафизики является борьба с монизмом в той трудноописуемой форме, в какой он проявляется в традиционном теизме, согласно представлениям которого все вещи в конечном счете имеют свое начало в Боге. Он исходит из направления, которое также серьезно относится к дуализму в трансцендентной сфере и учит "плюрализму" (или "радикальному эмпиризму"), согласно которому существует независимая от Бога мировая потенция, существование которой объясняет несовершенство мира. Бог борется с этой потенцией и, по сути, уже победил, но определенная часть Вселенной еще не может быть им охвачена. Человек предстает в этой метафизике как соработник Бога, но не для того, чтобы, как хотел пессимистичный, утомленный миром Эдуард фон Хартманн, в конечном счете искупить мир от убогости бытия к небытию, а для того, чтобы полностью одухотворить Вселенную. Менее заметен поворот к метафизике в Англии, поскольку, в отличие от обычного континентального взгляда, который всегда считает, что в Англии у руля стоит эмпиризм, Гегель всегда пользовался большим уважением в академической философии, особенно в Оксфорде. Наиболее выдающимся его представителем до сих пор является Брэдли, самый известный современный английский мыслитель, отличающийся элеатской проницательностью. Хотя прагматистская реакция против этой интеллектуалистской традиции началась теперь в самом Оксфорде в лице Шиллера, она тоже сосредоточена на метафизике. Аналогичным образом, старый теизм вновь становится продуктивным (Джемс Линдсей). Английское движение, параллельное немецкой феноменологии, тоже не избегает этого.

Особенно поразителен поворот в Италии, где позитивизм долгое время имел глубокое влияние. В одной из итальянских характеристик сложившейся ситуации говорится (1915 г.): "Прошло всего несколько десятилетий [по 5 лет – wp], а кажется, что столетия, когда Комте и Спенсер торжествовали в Италии… Сегодня позитивизм на исходе". В частности, есть два мыслителя, от которых исходит интеллектуальный поворот. Один из них – Бенедетто Кроче, который видел спасение в обновлении и дальнейшем развитии философии Гегеля, нашедшей, кстати, нового пророка в Голландии в лице Болланда, и оказавшей огромное влияние в Италии. Другой – Вариско, наиболее значительный из современных итальянских мыслителей, который, начав с позитивистских идей, постепенно пришел к взглядам, близким к взглядам современного немецкого движения, восходящего к Лейбницу. Он склонялся к теистическому спиритуализму.

Как и немецкий позитивизм, итальянский позитивизм также делает поворот к метафизике. Энрикес хочет предоставить религиям абсолютную "свободу" как "продолжению поэтической жизни".

В России – я имею в виду Россию добольшевистскую – век позитивизма закончился и наступил век неоплатонического мистицизма. Важнейшим мыслителем последнего периода был Владимир Соловьев, пытавшийся примирить философию с откровением и верой Церкви в неоплатоническом понимании (1854-1900). -

Неогомизм занимает особое место в современной философии. С конца 70-х годов прошлого века он является официальной философией католической церкви и, как и сама церковь, международным интеллектуальным движением. Насколько простирается церковная организация и существуют на земле церковные учебные заведения, там сегодня преподается новокатолическая философия. Эта философия реалистична в эпистемологическом плане и теистична в метафизическом. Она, конечно же, и неовиталистически ориентирована, и логически связана с современным феноменологическим направлением. Таким образом, в философском плане она представляется вполне современной. Особое место в духовной жизни занимает ее религиозная приверженность. Существенные черты мировоззрения даны этим мыслителям авторитарной традицией церкви, и они признают еще один путь к истине, помимо знания, – откровение. Недооценка нового гомизма в научных кругах, сильно снижающая влияние его философского творчества, также основана на этой традиционной привязанности. Можно сказать, что эта недооценка часто заходит слишком далеко. Ведь в этой школе много солидных философских традиций и хорошей подготовки мысли. Многие натуралистические и психологические ошибки, получившие широкое распространение, никогда не попадали в нее. И в этом кругу появилось немало вполне самостоятельных мыслителей, чьи идеи заслуживали бы большего внимания, например, в Германии E. Л. Фишер, Лемен и особенно Иосиф Гейзер, связавший неосхоластику с современной логикой и психологией. Однако в целом преподавание в неосхоластике преобладало над исследованиями. Определяющей заслугой немецкой неосхоластики является ее обширная историческая работа по развитию философии средневековья, которая без нее никогда бы не состоялась в таком объеме. Благодаря современному феноменологическому направлению это исследование отчасти приобрело и актуальный систематический интерес, поскольку схоластическая логика уже поднимала и решала некоторые проблемы современной логики ( Грабманн).

Поэтому общее впечатление от современной философии – это неуклонное, стабильное восхождение. Мы переживаем время, когда философия вновь начинает становиться всеобъемлющим мировоззрением, когда натурфилософия и философия истории также начинают становиться чем-то большим, чем методология и эпистемология. Конечно, исторический процесс формирования таких новых всеобъемлющих систематических попыток сегодня идет гораздо медленнее, чем сто лет назад, когда преемники Канта не утратили притязаний и стремления к научной строгости, но в значительной степени утратили ее, и поэтому новые системы возникали с поразительной быстротой. Потребность в научной строгости настолько присуща сегодняшнему дню, что работа по созданию новой системы, действительно способной заявить о себе как об убедительной, может разворачиваться только в процессе созревания, столь же медленном, как и тот, в котором формировался мир мысли Канта. Все романтические попытки каким-либо образом обойти интеллектуальный процесс науки и положить в основу философии либо сверхчувственную интуицию, быстро ведущую к цели, либо просто отказаться от доказательств как от чего-то низшего, чем жизнь, должны остаться неэффективными в силу зрелости современности. Новая философская система сможет завоевать власть над людьми только в том случае, если она будет интеллектуально убедительной. [1 - Что касается государственной организации университетского преподавания, то ее расширение, к сожалению, никак не соответствует постоянному росту философского развития. Скорее, следует говорить о том, что чем больше прогресс в области философии, тем больше профессорских мест для нее теряется в Германии. Процесс дробления происходит с двух сторон: со стороны экспериментальной психологии и, в последнее время в крайне опасной форме, со стороны педагогики. Когда речь идет о замещении профессорских должностей в области философии, философские качества исследователя зачастую уже не имеют первостепенного значения, а решающим фактором является то, является ли он экспериментальным психологом или педагогом. Область философии должна быть ему по плечу. Насколько он способен это делать и есть ли у него вообще личная симпатия к философским исследованиям, не считается существенным.]

Фридрих Убервег

Неокантианство и неокритицизм [Продолжение]

"Леонард Нельсон выступает против всей теории познания. Вопрос об объективной истинности нашего знания неразрешим. Для того чтобы решить поставленную проблему, необходимо иметь критерий, на основании которого мы могли бы решать, является ли познание истинным или нет. Таким критерием может быть либо само познание, либо его отсутствие. Если бы это было познание, то оно относилось бы к области проблематического, истинность которого может быть установлена только с помощью эпистемологического критерия. Но если эпистемологический критерий не является познанием, то для того, чтобы быть применимым, он должен быть известен, т.е. мы должны быть в состоянии признать, что он является критерием истины. Но для того чтобы получить это знание о критерии, мы уже должны были бы его применить. Таким образом, в обоих случаях мы приходим к противоречию. Поэтому эпистемологический критерий невозможен, а значит, не может быть и эпистемологии".

Теоретико-ценностная критика. – Переход к Фихте.  Примерно в то же время, что и Коген, Виндельбанд основал ценностно-теоретическую интерпретацию критики. Она разделяет отказ Марбургской школы от вещи-в-себе, но дистанцируется от нее в той мере, в какой еще больше сближает эпистемологию с этикой и эстетикой и полностью растворяет ее в теории ценностей. Как для действия и чувства, так и для мышления существует абсолютная обязанность, которая требует уважения и которая одна делает суждения истинными или ложными. Помимо сведения логики к ценностям, наиболее значимым предложением Виндельбанда стало разграничение номотетических наук (направленных на познание законов) и идиографических наук (направленных на познание личности). – Идеи Виндельбанда были подхвачены и развиты РИККЕРТОМ, который отчасти приблизился к взглядам ФИХТЕ. Последний ввел понятие трансцендентального сознания и провел обширные исследования соотношения естественных и культурных наук, вызвавшие широкую дискуссию. Если естественные науки ориентированы на общее, то науки о культуре занимаются индивидуальным, но только теми индивидуальными фактами, которые связаны с культурными ценностями. Неокритицизм Мюнстерберга напрямую связан не с Кантом, а с Фихте. Он также понимает всю совокупность философских проблем как проблемы ценностей и разработал целостную систему ценностей. Он отличает сферу жизни от объективированной реальности науки. Если последняя представляет собой закономерное временное событие, то еще не овеществленные процессы актуального опыта лежат вне времени и свободны.

Школа Виндельбанда-Риккерта с 1910 г. выпускала журнал "Логос, международный журнал по философии культуры" (Тюбинген), до войны выходили также русский и итальянский переводы. Влияние этого движения ограничивалось в основном юго-западной Германией.

Вильгельм Виндельбанд (родился в 1848 г. в Потсдаме, в 1873 г. приват-доцент в Лейпциге, затем профессор в Цюрихе, Страсбурге, Гейдельберге, умер в 1915 г.) был, наряду с Дильтеем, самым значительным и всесторонним немецким историком философии конца XIX века. В своем "Учебнике истории философии" он первым представил историю философии в терминах истории проблем. Несмотря на сравнительно небольшой объем его систематических работ, он оказал значительное влияние как философ своего времени. Он был интеллектуальным главой так называемой юго-западной немецкой, или баденской, школы, которая имела влияние и за рубежом (в России).

По мнению Виндельбанда, задачей философии является также теория познания. Она ставит вопрос не о его психологическом происхождении, а о его истинностной ценности.

Самое простое изложение фактов уже содержит ряд предпосылок, которые не поддаются дальнейшей дедукции, очевидны сами по себе, но осознаются лишь с постепенным развитием познавательной деятельности человека. Эти высшие принципы, имманентные всей познавательной деятельности, и следует искать на телеологическом пути, указанном Фихте. Они являются средством достижения общезначимого мышления и должны определяться с этой точки зрения. Решающим моментом в реализации этой задачи Виндельбандом является тесная связь, которую он устанавливает между эпистемологией и такими ценностными науками, как этика и эстетика. Доходит до того, что последняя также становится для него ценностной дисциплиной. Запечатленная теория познания также подвергается Виндельбандом перхоррезису [отвергается – wp], поскольку мы нигде не можем выйти за пределы нашего сознания, наших идей. Истинность идеи не означает, что она представляет собой независимую объективность, существующую вне нас. Скорее, по мнению Виндельбанда, идея истинна, если она принадлежит к тем, которые должны мыслиться, которые должны быть абсолютными. Над всем мышлением витает абсолютная необходимость ( Кант: "правило"). Если, согласно общепринятой точке зрения, некоторые идеи должны мыслиться потому, что они истинны, то, согласно Виндельбанду, отношение обратное: идеи истинны потому, что они должны мыслиться. Соответствующую инверсию Виндельбанд проводит и в морально-эстетической сфере. Если в соответствии с обычным взглядом действия должны совершаться потому, что они хороши, то здесь, согласно Виндельбанду, над ними витает абсолютная необходимость. Есть поступки, которые должны совершаться абсолютно, без всяких дополнительных оснований: они называются хорошими. Точно так же существуют определенные эстетические модели поведения, которые должны быть приняты абсолютно, и другие, которые абсолютно предосудительны. Не какое-то оккультное качество произведения искусства делает его прекрасным, а именно обязанность, которая также витает над эстетическим переживанием этого произведения. – В жизни все смешано: правильные и неправильные суждения, хорошие и плохие поступки, наслаждение искусством и неискусством. Естественные события души порождают все без разбора. Задача философии – выделить из этого хаоса те ценности, которые имеют характер необходимости и всеобщности, т.е. те, которые соответствуют абсолютному долженствованию ("критическая философия"). Необходимые и общие, т.е. в вульгарном смысле правильные, суждения и оценки сразу же открываются сознанию с доказательствами как таковые, и единственное, что может сделать философия, – это "позволить этому нормальному сознанию возникнуть из движений эмпирического сознания". Таким образом, философия – это наука о "нормальном сознании" и, следовательно, одновременно философия культуры.  Само нормальное сознание – это система норм, которые действуют объективно, но должны быть реализованы и в субъективном сознании.

Убежденность в существовании этого естественного сознания является предметом личной веры, постулатом мысли; она не может быть доказана. С этой точкой зрения Виндельбанд вступает в самую резкую оппозицию к релятивизму, не признающему абсолютных ценностей. – В философии религии Виндельбанд также опирается на нормальное сознание. Религия характеризуется тем, что рассматривает обычное сознание как трансцендентную, надмирную реальность ("священное"). Проблема существования зла оказывается неразрешимой. В выведении абсолютных ценностей из интеллектуальной истории человечества Виндельбанд также видит продвижение от неокантианства к своеобразному неогегельянству, которое должно освободиться от причудливых внешних проявлений и метафизических излишеств Гегеля, но вместе с ним рассматривает историю как важнейший орган философии.

В своей речи "История и естествознание" Виндельбанд дал основные положения теории истории, которые впоследствии были развиты Риккертом. Виндельбанд разделяет науки на номотетические и идиографические. Номотетические науки ищут законы ("науки о законах"). В "науках о событиях", напротив, изучаются отдельные процессы. Эти два типа наук совпадают с противопоставлением естественных и гуманитарных наук. Однако это различие не является жестким. Биология, например, является одновременно номотетической и историко-идиографической как история развития Земли. Один и тот же объект при определенных обстоятельствах может рассматриваться и с номотетической, и с идиографической точки зрения. Важность идиографических наук основана на том, что все наши ценностные ощущения коренятся в уникальности и несравнимости объекта. Но не всякий факт является "историческим фактом". "Происходит много такого, что не является историческим фактом". К таким фактам относится и то, что имеет определенную значимость. Отбор фактов должен осуществляться историком в соответствии с системой общезначимых ценностей, определяемых философией. Эти два момента – закон и индивидуальность – не могут быть отнесены к общему источнику, поскольку закон всегда требует для своего воздействия данного индивидуального состояния системы, к которой он должен применяться. Сам по себе он ничего не может дать. – Виндельбанд отверг идею о том, чтобы философия истории слилась с эпистемологией истории.

В своем "Введении в философию" Виндельбанд также обратился к некоторым проблемам, которые не были подробно рассмотрены в его собственных работах (например, к эстетике). Согласно этой поздней точке зрения, философия должна удовлетворять двум потребностям – теоретической и практической. Она должна быть и взглядом на мир, и взглядом на жизнь. Ее проблемы распадаются на теоретические вопросы бытия и практические (аксиологические) вопросы ценности (этика, эстетика, религия).

Ученики Виндельбанда. Наиболее значимым из гейдельбергских учеников Виндельбанда был Эмиль Ласк (родился в 1875 г. в Вадовице, Австрия, доцент в Гейдельберге, умер в 1915 г.). "Studie ?ber den Herrschaftsbereich der logischen Form", T?bingen 1911 г. "Die Lehre vom Urteil", T?bingen 1912 г. Придерживаясь виндельбандовской ценностной теории познания, Ласк стремится к систематическому расширению логики, в которой основная кантовская идея коперниканского вращения не ограничивается сферой бытия, а переносится на сферу нереального, которое, в свою очередь, делится на сверхчувственное и действительное. Необходима "логика философии", т.е. учение о категориях категорий ("форма формы"), которое одновременно открывает перспективы для новой метафизики. – В своем "Учении о суждении" Ласк также устанавливает высшую сферу за пределами добра и зла. – Георг Пик, "?bergegens?tzlichkeit der Werte", T?bingen 1921 – Ганс Эренберг (приват-доцент, затем профессор в Гейдельберге), "Kritik der Psychologie als Wissenschaft", T?bingen 1910, критикует психологию с трансцендентальной точки зрения. Она никогда не может быть чистой естественной наукой (наукой о праве), "но как феноменология (= трансцендентальная психология) она может быть чистой наукой о культуре", она не является "чем-то исключительно эмпирическим".

Фритц Мюнх (1879-1920, приват-доцент в Йене) в работе "Опыт и действительность" ("Erlebnis und Geltung") также приводит аргументы в пользу превосходства действительности над бытием и ее независимости от него в смысле Виндельбанда. Пропозиция 2 x 2 = 4 западна сама по себе". То, что смысл этой пропозиции представляется нам реализованным в объектах и что он мыслится субъектами, для него совершенно неважно. Позже Мюнх обратился, в частности, к Фихте, а также к Гегелю.

Бруно Баух (родился в 1877 г. в Грос-Носсене, Силезия, 1903 г. приват-доцент в Галле, 1911 г. полный профессор в Йене) также взял за точку отсчета Виндельбанда и Риккерта, вместе с которыми он понимал философию как "самопонимание культурного сознания". Наряду с глубокими историческими исследованиями в области греческой эпистемологии и взаимоотношений кантовской философии и протестантизма Лютера, его работы были посвящены эпистемологии точных наук, с одной стороны, и этике – с другой. Он представляет эпистемологический взгляд натурфилософии: объектом исследования он делает естественные науки.