Курсанты

Курсанты
Валерий Гудошников

Бесславно почившая страна практически всё время своего существования жила по экономическим законам военного времени. Все крупные заводы работали, прежде всего, на военные заказы, а уж для гражданских целей почти всё делалось по остаточному принципу. Даже гражданских лётчиков готовили по военным программам и выпускали из училищ офицерами Советской Армии, при необходимости способными в кратчайшие сроки пересесть на боевые самолёты. А случалось и наоборот, как было в шестидесятые годы, когда незабвенный Никита Сергеевич Хрущёв решил, что стране военная авиация больше не нужна, так как появились ракеты. Сотни боеспособных самолётов порезали на стоянках, а лётчиков отправили на гражданку. Никто не задумывался о миллиардах, затраченных на постройку и обучение. Они просто были выкинуты на ветер. А оставшиеся в расцвете сил безработными лётчики и инженеры бросились в гражданскую авиацию, существенно сократив в ней дефицит лётных кадров.

Валерий Гудошников

Курсанты

Курсанты

Повесть о лётной юности

Много лет дневники и просто разрозненные записи того далёкого времени пролежали в столе, переезжая со мной из одного города в другой. Иногда извлекались, с них сдувалась пыль, читались и… отправлялись обратно в стол, хотя задумка этой повести созрела ещё лет двадцать пять назад. Но бесконечные полёты, командировки, семейные и другие проблемы, какие-то более важные дела заставляли откладывать и эти записи и другие, как говорится, «на потом». Потом наступило, когда после почти сорока лет полётов вдруг появилась масса свободного времени. За прошедшие годы, как карточный домик, развалилась громадная страна, а вместе с ней единая и самая большая в мире авиакомпания «Аэрофлот», которой была отдана практически вся жизнь. В России появилось множество компаний-осколков, около четырёхсот, некогда единого и знаменитого на весь мир авиационного монстра, известного своей жадностью и ненасытностью к кадровому составу. У монстра этого никогда не хватало лётчиков, инженеров, бортпроводников и других специалистов, хотя ежегодно их готовили тысячами, нет десятками тысяч. Ежегодно монстр этот перевозил по воздуху более половины (около 150 млн. человек) населения бывшего Советского Союза. Мог бы перевозить и больше, но к нехватке лётного состава добавлялась хроническая нехватка самолётов и двигателей, хотя все тогдашние заводы работали в три смены на полную мощность.

Работали, но не справлялись с потребностями. Бесславно почившая страна практически всё время своего существования жила по экономическим законам военного времени. Все крупные заводы работали, прежде всего, на военные заказы, а уж для гражданских целей почти всё делалось по остаточному принципу. Даже гражданских лётчиков готовили по военным программам и выпускали из училищ офицерами Советской Армии, при необходимости способными в кратчайшие сроки пересесть на боевые самолёты. А случалось и наоборот, как было в шестидесятые годы, когда незабвенный Никита Сергеевич Хрущёв решил, что стране военная авиация больше не нужна, так как появились ракеты. Сотни боеспособных самолётов порезали на стоянках, а лётчиков отправили на гражданку. Никто не задумывался о миллиардах, затраченных на постройку и обучение. Они просто были выкинуты на ветер. А оставшиеся в расцвете сил безработными лётчики и инженеры бросились в гражданскую авиацию, существенно сократив в ней дефицит лётных кадров.

Но ракетная эйфория длилась недолго. Уже через несколько лет поняли: без самолётов не обойтись. Заводы снова на полную мощность начали клепать боевые машины, но ведь на них кто-то должен летать. Чтобы подготовить хорошего лётчика, нужны годы. И военные и гражданские лётные училища заработали с новой силой. В конце шестидесятых и начале семидесятых годов прошлого века многих вчерашних курсантов гражданских училищ по окончании забирали в армию и сразу сажали на стратегические бомбардировщики. Вот к чему приводили бездумные метания из крайности в крайность. Сколько же денег улетело на ветер? Ну да кто их считал тогда! Да и сейчас-то не считают. Просто экономят, как и тогда, на населении. А ведь в то время страна и без этого ещё не полностью оправилась от прошедшей страшной разрушительной войны.

Вот на эти-то годы и пришлась наша курсантская молодость.

Итак, читатель, я начинаю. Теперь это уже история.

––

1. Курсант первого курса

На редкость жаркой была последняя десятидневка августа. Казалось, солнце решило, одумавшись, взять реванш за весьма прохладное лето и пекло так, что на тротуарах «поплыл» асфальт, доставляя массу неудобств женщинам, носящим обувь на высоких каблуках.

В это время на перроне вокзала нашего провинциального города Балашова с населением 50 тысяч человек было едва ли не многолюднее, чем в часы пик в столичном метро. Всё дело в том, что город располагался на крупной железнодорожной артерии, по которой к чарующим берегам тёплого моря ежегодно устремлялась огромная и самая неорганизованная армия – армия отдыхающих. Со своевременным приёмом и выпуском поездов служба дороги не справлялась, ибо загружена была сверх всякого предела. Шум вокзала не затихал ни днём, ни ночью, в дневное время усиливаемый рёвом самолётов, взлётный курс которых проходил через вокзальную территорию. В городе находилась база одного из старейших военных лётных училищ, откуда каждые две-три минуты и взлетали учебные машины нескольких марок.

Едва один состав, судорожно дёргаясь всем своим длинным телом, отходил от перрона, его место тут же, надсадно скрипя тормозами, занимал другой, и новая лавина очумевших от вагонной духоты пассажиров приступала к штурму многочисленных киосков и магазинчиков. С полок и лотков моментально исчезали яблоки и жареная рыба, лимонад, варёные яйца арбузы и пирожки. Любители спиртного, рискуя получить тепловой удар, обливаясь потом, носились по привокзальной территории в поисках пива и вина.

Бойкую государственную торговлю дополнял не менее оживлённый частный сектор. Вдоль всего перрона рядком выстроились местные жители с вёдрами и корзинами полными вишни, яблок, груш, огурцов, помидоров и другой снеди. Каждый наперебой расхваливал свой товар, его вкусовые и целебные свойства. Но и без этой звуковой рекламы содержимое их корзин опустошалось на глазах, так как всё стоило очень дёшево. Особенно вишня. Город буквально утопал в вишнёвых садах и урожай её в этом году был таков, что удивлялись даже видавшие виды старожилы, помнящие ещё и русско-японскую войну, и революцию, и войну гражданскую. И, уж конечно помнили и эту последнюю и самую страшную, когда фронт от этого города находился всего в сотне километров. Всё повидали эти люди, много невзгод было в их жизни.

А ведро вишни стоило столько, сколько три стаканчика дешёвого мороженого – тридцать три копейки. Продавали за тридцать. А некоторые домохозяйки особо понравившимся покупателям насыпали кулёчки бесплатно. Всюду стоял гомон, весёлый смех.

Мой поезд, как и другие, исключением не оказался и опаздывал на два часа и в ожидании его я бесцельно бродил по вокзалу, толкаясь среди быстро и беспорядочно снующих пассажиров, боящихся опоздать к отходу эшелона. Надежды на встречу кого-нибудь из своих друзей у меня не было. Все они днём работали, и прощальный вечер накануне был последним моим пребыванием в их кругу. И я знал, что провожать меня никто не придёт.

По законам жизненного жанра, когда уезжаешь надолго из родных мест, без провожающей тебя девушки никак нельзя. Она должна быть немного грустной и особенно красивой в своей печали расставания, должна тихонько всплакнуть, прижавшись к плечу, и уже в последнюю минуту, когда со скрипом провернутся колёса вагонов, ещё раз торопливо заверить, что будет ждать, ждать, ждать…

Когда-то мальчишкой я много раз видел, как провожали молодых ребят в армию, почти около каждого рядом стояла его девушка. И только совсем у немногих их не было. И мне почему-то всегда было жаль таких парней. Детским разумом я ещё не понимал причину этого чувства, но мне почему-то казалось, что служить им будет гораздо труднее. А сейчас я и сам оказался в этой редкой категории отъезжающих.

Меня никто не провожал, никто не всплакнул у меня на плече и никто не обещал ждать. Хотя единственная голубоглазая и стройная у меня в этом городе оставалась, и звали её Тамара Озерова, или просто Томка – восемнадцатилетняя вчерашняя выпускница средней школы. Имя это сейчас носит моя дочь. Назвал я её так не только в память о Тамаре, которую знал с юных лет, носившую школьное платьице и белый фартучек. Не только в память о Тамаре, которую позже знал весёлой и жизнерадостной, способной на лёгкую безобидную авантюру и интригу, умеющей поддержать любую беседу легко и непринуждённо и также легко завести знакомство, но и в память о далёких и неповторимых годах нашей юности. Юности, сочетающей нежность первого подснежника с неповторимым очарованием первой любви.

К сожалению шесть месяцев назад февральским, почему-то не по-зимнему дождливым вечером, мы с ней расстались. Расстались без ссоры, что само по себе было необычно, неожиданно и необъяснимо.

Как-то тем самым февральским вечером Томка пришла ко мне домой. Это она делала довольно редко, и я был удивлён её появлением. С её-то целомудренностью, да ещё в вечернее время. Присела, полистала альбом, спросила тихо:

– Ты сейчас сможешь со мной погулять?

– Конечно, с тобой готов гулять при любой погоде.

Весь вечер она была какой-то отчаянно весёлой. Мы долго бродили по набережной, смеялись, шутили, бегали друг за другом по скользким и мокрым дорожкам прибрежного сквера, удивляя редких прохожих, и целовались в тени деревьев, подальше от фонарей. Мы были счастливы и абсолютно не обращали внимания на нудно моросящий дождь, такой не нужный в зимнее время. Мы просто не замечали его. А около своего дома Томка вдруг стала грустной.

– Знаешь, Саня, я… нам лучше больше не встречаться. Давай расстанемся друзьями. – И она отвернулась.

Я вдруг ощутил, что основательно промок. Томка молчала, молчал и я, обдумывая сказанное. Так это всё было неожиданно. А из окна напротив лилась песня.

Скоро осень. За окнами август.

От дождей потемнели кусты.

И я знаю, что я тебе нравлюсь,

Как когда-то мне нравился ты…

«Да, дожди. А почему? Ведь сейчас февраль, а не август» – машинально подумал я, пытаясь увязать слова песни с настоящим. Наконец обрёл дар речи.

– Том, шутка у тебя какая-то неудачная. Зачем?

Она повернулась ко мне. При свете неяркого, запутавшегося в мокрых ветвях света уличного фонаря я увидел в глазах её какую-то непонятную мне боль и слёзы.

– Это не шутка, Саня. Пожалуйста, пойми меня. Так будет лучше. Нам обоим.

И она снова замолчала и отвернулась. Молчание затягивалось.

– Том, да объясни, в чём дело. Я тебя чем-то обидел? И кому будет лучше? Нам будет хуже! Ну! – я попытался взять её за плечи и повернуть к себе. – Объясни же, что случилось?

– Я уже всё сказала, – отстранилась она и шагнула во двор, щёлкнув щеколдой. И уже оттуда почти выкрикнула как-то глухо, сдавленно, словно рыдая: – И забудь скорее эту нашу калитку.

А из соседнего дома всё лилась песня:

Очень жаль, что иные обиды

Забывать не умеют сердца….

«Какие к чёрту обиды, – подумалось, – не было никаких обид».

Я так и ушёл, ничего не поняв. Встречались мы потом редко по каким-то праздникам в кругу друзей. Друзей хороших, всё замечавших, понимающих и ждавших от нас объяснений. Но их не было. Мне просто нечего было сказать, а Томка на все попытки объяснить, какая кошка пробежала между нами упрямо отделывалась шутками. Это она умела. Когда все расходились по домам, она бросала короткое «Не провожай!».

И вот уже полгода я пытаюсь забыть калитку её дома, которую она мне посоветовала быстрее забыть. По той же причине меня никто не провожает на вокзале.

Мой лучший друг Славка Круглов не раз пытался «воспитывать» Томку, но безуспешно. Она сама могла заговорить кого угодно.

– Не пойму, что между вами произошло? – злился он. – Все вам завидовали – идеальная пара. И ведь видно же, любит она тебя. И ты переживаешь. И любовь у вас серьёзная. Да перестань ты пиликать на этом баяне! Скажи, что случилось?

Я объяснял, он не верил и снова злился.

– Я же за вас переживаю, болван! И друзья тоже.