Взлёт и падение. Книга первая. На высоте.

Они хоть в чём-то, но не соответствуют требованиям. То уклон больше положенного, то размеры меньше, то на воздушных подходах имеются препятствия в виде ЛЭП. Ну а на оставшихся годными лётчики тоже будут сидеть, добиваясь требований тех же документов: вооружённой охраны, проведения на аэродром телефона и освещения. А это просто не осуществимо. Месяц простоя, да какой месяц, несколько дней – и не будет больше такого командира эскадрильи, Нурислама Бека. И не посмотрят на прошлые заслуги. В любом случае он окажется крайний. Его снимут с работы с формулировкой «за не обеспечение работы экипажей». И никакие доводы в оправдание не примут, да ещё напомнят ему его же поговорку: коль назвался ты коровой – должен давать ты молоко.

Пресловутое планирование от достигнутого способствует припискам. В прошлом году его эскадрилья обработала (сколько приписала?) 400 тысяч гектаров. План на этот год – 420 тысяч. Где их взять, если площади сельскохозяйственных земель не изменились? А им говорят (или намекают) ищите возможности. Для приписок? Вот и появилась практика выталкивания экипажей на так называемую свободную охоту с наказом: летай по всей области и ищи работу. Как её лётчики находят, одному аллаху ведомо. Но планы в итоге выполняются.

Особенно в этом преуспела эскадрилья Глотова. На своих разборах он постоянно напоминает летчикам о недопустимости приписок. Но говорит об этом туманно и витиевато, намекая при этом, что государственный план – это закон. А, потом, это премии, награды, почёт. И ради этого стоит приписывать. Но с умом, с умом. Дурака, известно, заставь богу молиться, так непременно лоб расшибёт.

Лётчики говорили о строгости Глотова в обращении с документами, о подобострастном к ним отношении. Говорили, что если сверху придет бумага «Глотов мудак» – он, не колеблясь, доведёт это до своих подчинённых под расписку, как и полагается. На всякий случай. Хитёр был Глотов. Как сказал его командир звена Долголетов, он из любой директивы стремится свою пользу извлечь. Чтобы и волки были сыты и овцы целы. Под волками подразумевалось начальство, под овцами – собственное благополучие.

– Значит, говоришь, премия тебя волнует? – спросил Бек, вставая.

– Важен конечный результат, – уклончиво ответил Глотов.

– Этот? – Бек сложил пальцы, словно собираясь омахнуть себя крестным знамением, и пошевелил ими.

– И этот тоже, – подтвердил командир первой эскадрильи. – Деньги, они всем нужны.

– Радость не только в деньгах, – почему-то снова мрачнея, сказал Бек.

– Да, радость не в деньгах, – согласился Глотов и улыбнулся. – Радость в их количестве.

А Нурислам Хамзиевич вспомнил, как в прошлом году Глотов делил квартальную премию эскадрильи. Историю эту рассказал ему начальник штаба отряда Чувилов.

В тот год Глотов с супругой, будучи в отпуске, грелся на северном берегу южного моря. Как всегда по выходу с отпуска рабочий день начал с ознакомления с накопившимися бумагами. Как всегда их было много. Перебрав с десяток, он обнаружил приказ Боброва о выделении премий летному составу, где числилась и его эскадрилья. Отодвинув подальше гору документов, он занялся распределением денег пилотам и себе лично. Делить он умел, всегда ощутимо выходило в его пользу, что вызывало недвусмысленные смешки и ропот подчинённых. Но Глотов прикидывался, как говорят в авиации, шлангом и делал вид, что ничего не замечает.

Он взял чистый лист бумаги и вывел первую строчку: Глотов – 100 рублей. Своему заместителю, который в отпуске не был, поставил цифру 80. Командирам звеньев – по 50 рублей. Подумал и исправил на 40. Командирам самолётов, сделавшим ему квартальный план, за что и полагалась премия, поставил цифру 20. Вторым пилотам – 15. Затем всё сложил, перемножил и подвёл итог. Получился остаток 30 рублей. Как его делить на всех? По рублю каждому не получается. Без долгих раздумий приплюсовал цифру к своей фамилии. Переписал на чистовик и снова оглядел свое творение. Оно ему не понравилось несуразностью цифры напротив своей фамилии. Пожалуй, лучше будет выглядеть цифра 150. Он урезал по десятке у командиров звеньев и приплюсовал себе. А, чёрт, у третьего командира звена оказалось на десятку меньше. Обидятся ребята. Куда же её деть? Эта десятка сама просилась к нему, что он и сделал. Снова оглядел творение. Да, заместителю маловато вышло. Но где же взять?

А за что, собственно, столько вторым пилотам? Они же над полем самолётом на пяти метрах не управляют – запрещено. Пилотирует командир. А вторые только мягко держатся за управление, страхуя командира. Урезать у них по пятёрке и добавить командирам звеньев и своему заму. Так и сделал. Добавил по пятёрке звеньевым и двадцатку заму. Ну, вот, справедливость восстановлена. Хотя, нет, забыл про своего помощника – начальника штаба.

А за что, собственно, ему? Он же не участвует в производственном процессе. После долгих раздумий – даже вспотел – поставил напротив фамилии начальника штаба цифру 30. В результате последних делёжек остались «не оприходованными» 25 рублей. Вот чёрт, куда же их? Да чего ломать голову, пятёркой больше, пятёркой меньше…

И он приплюсовал их себе. Получилось 195 рубликов. Ни туда, ни сюда. И он записал себе 200, начальнику штаба 25. Вот, теперь, кажется, нормально, без остатка.

Все эти процедуры деления, умножения, вычитания и сложения заняли с полчаса времени. В этот момент к нему вошёл Чувилов, которому понадобился какой-то приказ, взятый Глотовым для изучения. Он увидел на столе несколько листков с цифрами и фамилиями и сразу понял, какие муки творчества сотрясают душу командира эскадрильи. Рядом уже лежал чистовик для приказа.

– Ну, ты и развёл математику! – сказал Глотову.

– Да вот без командира и премию поделить некому, – ответил Глотов, прикрыв листок рукой.

– Ты приказы-то все изучил? – спросил с лукавой улыбкой Чувилов.

– Ещё нет. Тут на пол – дня ещё хватит.

– Тогда изучай. Тут и о премиях приказ есть. Его уже Бобров подписал.

Чувилов вышел из кабинета Глотова, но дверь оставил приоткрытой и видел, как Глотов начал лихорадочно перетряхивать бумаги, отыскивая нужный документ. Ага, вот он! В приказе напротив его фамилии стояла цифра 80. У командиров самолётов и вторых пилотов соответственно 40 и 35. Его заместитель, тихий и спокойный парень, собрав командиров звеньев и посоветовавшись, разделил премию. Себе он поставил тоже цифру 80. Но он работал все три месяца и в отпуске не был. Глотов, увидев его на следующий день утром, хмуро похвалил:

– Молодец, премию правильно поделил. Не ожидал…

От разговора с Глотовым у Бека испортилось настроение. Оно и так-то было не вполне рабочим после расхолаживающего климата УТО. Но покорный дисциплине он снова взялся за бумаги. Как их не ругай – от этого они не убавятся. Необходимо просмотреть график предстоящей тренировки командиров звеньев в низкополётной зоне. Тридцать минут каждый должен отлетать с ним на пяти метрах после длительного перерыва в таких полётах. А уже потом они будут тренировать своих лётчиков. Так положено. Но вот есть во всём этом один парадокс. Половина его командиров звеньев моложе и беднее опытом, чем некоторые командиры самолётов. И на практике выходит, что не командир звена будет тренировать своего подчинённого, а наоборот. Ибо когда-то этот командир звена летал вторым пилотом у этого командира самолёта.

А теперь, в силу занимаемой должности, должен учить своего учителя. Анекдот. Но таковы правила. Вот все документы требуют усилить работу среднего командного звена. Но как? Опытные командиры, проработав на этой должности пару лет и вкусив должностного счастья, уходят на другую технику или пишут рапорта с просьбой перевести в рядовые командиры самолётов. Не хотят работать – тяжело. С марта по октябрь не поживи дома – поймёшь, что это такое. И так каждый год. Один неустроенный захолустный быт чего стоит: клопы и тараканы полуразвалившихся колхозных гостиниц, пыль и грязь полевых аэродромов, Вечные переезды из одного хозяйства в другое. Бывает, живут в кошарах, в сельских полуразрушенных клубах, В каких-то так называемых красных уголках, где ни воды нет, ни прочих условий.

И поэтому больше трёх лет мало кто задерживается на таких должностях. Пишут рапорта на переучивание, бегают за Байкаловым: подпиши. Тот не подписывает, потому что лётчиков в отряде вечно не хватает. Каждый год приходит молодёжь из училищ, но её недостаточно. Ещё больше уходят на тяжёлую технику, которой в ОАО становится всё больше и больше. С больших самолётов ведь тоже люди списываются по здоровью и старости. Кем-то надо их заменять. И поэтому иногда Байкалова не спрашивают, есть ли у него лишние лётчики. Просто приказывают подготовить на переучивание столько-то человек и всё.

Бек как-то прикинул: за 6 последних лет его эскадрилья обновилась на 85%. Не успеешь из вчерашнего курсанта сделать лётчика, как он уже бежит с рапортом на переучивание. Таких рапортов у него целая папка с резолюциями: отказать в связи с производственной необходимостью. Правда те, у кого есть взыскание, на этот счёт могут быть спокойны. С взысканиями на переучивание путь закрыт. И тогда таких агитируют на должности командиров звеньев. Если согласен – выговор снимают (всё в руках наших), посылают на командные курсы и после окончания дают тренировку на право тренировки своих подчинённых.

И тогда уже не важно, что опыт его подчинённого намного больше, чем опыт новоиспечённого командира. А эти, вновь испечённые, по старинке работать не хотят и ради плана гектары «вымогать» у заказчиков не желают. И не находят контактов с заказчиками.

А некоторые заказчики как рассуждают? Дескать, и без самолёта как-нибудь обойдёмся. Да вот штука какая, хлеб нашей родной партии нужен. Тогда что ж, пусть работает самолёт. Но как хочет. Ведь те два или три центнера с гектара, что якобы даёт применение химикатов, всё равно уйдут в бездонные «закрома государства», которому вечно чего-то не хватает. И глядят многие руководители на самолёт, как на лишнюю обузу. АХР требует у самолёта держать с десяток человек, а где их взять? В период посевной каждый человек на счету. А 15-20 процентов трудоспособного населения не просыхают от пьянства, и на работу их не выгонишь, не сталинские времена теперь, нечего бояться. Они вообще нигде не работают, живут натуральным хозяйством. И наплевать им на директивы партии о повышении урожайности, как наплевать и на саму партию.

И вот вынужден председатель говорить командиру прилетевшего самолёта: работай, как хочешь и делай, что хочешь. Но людей у меня для тебя нет. Я подпишу тебе любые гектары, только выходи из положения и улетай быстрей. Или работай с нарушениями: без охраны, без сигнальщиков, а погрузчик найдём.

А уж во время второго тура, когда начинается работа с ядами, многие заказчики просто просят не травить их поля гербицидами. И так, дескать, всё кругом ядами провоняло, вон коровы от соломы морды воротят – гербицидом пахнет. Да и молоко невозможно пить.

И находчивые командиры предлагают сделку: ты, заказчик, подписываешь мне заявленные с прошлого года гектары, а я тебе оставляю несколько тонн якобы сожжённого бензина. Ведь его всегда не хватало в колхозах. А эту вонючую гадость, называемую аминной солью (гербицид 2-4Д), можешь вылить в ближайший овраг. А лучше всего – в суслячьи норы, как это делают в оренбургской области. Больше пользы будет, чем вреда. Поголовье сусликов резко уменьшается и вот тебе прибавка с гектара такие же два-три центнера. И поля не вонючие, и птички там летают, и лисы с зайчиками и прочая живность не гибнет. А суслики, которые выжили после такой обработки, десять лет в эту нору не полезут.

Другие заказчики идут по другому пути. Они занижают в растворе концентрацию яда и поливают поля практически водой. Но зато и бабочки с мелкими зверушками на полях живы и видимость работы сохранена. А эффект? Да кому он нужен! Ни одна нога проверяющего не ступит на поле, где яды лили.

А то, что пару лишних центнеров хозяйство не получит – не беда. Всё равно скоту бы скормили без видимого результата.

Вот такие заказчики, как правило, ничем экипаж не обеспечивают, кроме какого-нибудь жилья и питания. И простаивают самолёты по нескольку дней. И не с кого спросить. Спрашивают с крайних. А крайние – это командир звена и экипаж.

Как-то пару лет назад Беку доверили возить авторитетную комиссию по проверке оперативных точек из самой Москвы. Приземлились они на точку, где самолет простаивал уже пять дней. Там был и командир звена Долголетов. Это единственный лётчик, который работал на этой должности больше всех. Переучиваться он не хотел, ему нравилось летать на Ан-2. На нём можно сесть где угодно и куда угодно. В каком-то районном центре, выполняя санитарное задание, он садился на лыжах на заснеженный стадион.

– Почему не работаете? – приступил к нему председатель комиссии. – Упускаете лучшие агротехнические сроки! Когда вся страна в гигантском напряжении по выполнению продовольственной программы, вы бездельничаете. Или здесь санаторий?

– Не работаем потому, что нет организации работ со стороны заказчика.

– Так почему вы, командир звена, не организуете работу? Это ваша обязанность. Кто этим за вас будет заниматься?

– А с нашей стороны всё готово,– вежливо ответил Долголегов, – мы хоть сейчас готовы взлететь.

– У вас нет противопожарных средств, нет обслуживающего персонала, а вы собираетесь в воздух?

– Я не говорил – собираюсь, я сказал – готовы. Если обеспечит всё необходимое заказчик.

Но высокий чин командира звена уже не слушал. Вероятно, он был недоволен, что его из уютного кабинета ради галочки в плане работ послали в эту тьмутаракань, в пыль и вонь химических аэродромов, которые он видел первый раз в жизни. И поэтому воспринимал происходящее неадекватно. К тому же в самолёте, на котором их возил Бек, не было кондиционера. А температура в июне была за тридцать. Естественно, что в подобную жаркую погоду всегда присутствовала болтанка. Его ещё и укачивало.

– Да какой же вы командир после этою? – бушевал он, почти перейдя на крик. – Вас немедленно нужно снять с… как это называется? – повернулся он к начинающему чернеть Беку, обведя окрестности пальцем.

– Оперативная точка, – пробурчал Бек.

– Вот, вот, вас немедленно нужно снять с оперативной точки.

Григорий Долголетов уже два месяца мотался по грязным и пыльным, пахнущим полынной горечью перепревших химикатов, аэродромам. В районе радиусом 250 километров работали шесть самолётов его звена, и каждый требовал контроля. Случалось, что завтракал он в одном хозяйстве, обедал всухомятку где-нибудь на обочине дороги, перебираясь на полуразвалившейся колхозной машине к другому экипажу, а ужинал за добрые двести вёрст от того места, где завтракал.

Григорий дождался, когда наговорится проверяющий, и, глядя на него, как на ребёнка, сказал:

– Вы на меня не кричите, не надо. Если вы проверяющий и знаете свои обязанности, вот и помогите мне. В должностных инструкциях проверяющих чёрным по белому написано так: «Оказывать помощь экипажам». Вот и оказывайте. Вот оперативная машина, – ткнул пальцем на трёхколёсный мотороллер, – съездите к председателю, поговорите с ним. Возможно, он вас послушает. Меня не хочет. Только учтите: ваша белая рубашка через несколько минут станет чёрной, дорога очень пыльная. И ещё. Почему я должен выколачивать то, что предусмотрено договором? Почему мы свои обязанности выполняем, а заказчик не хочет? И почему вы спрашиваете организацию работ с меня, а не с заказчика? И объясните, в чём моя вина? Ну и последнее: если вы хотите снять меня с точки – снимайте. Я вам ещё спасибо скажу, потому что два месяца дома не был. А у меня тоже вообще-то семья.