Боксер 2: Назад в СССР

Кажется, в этой панде просыпается-таки маленький лев.

– Да, ты же по моему делу в палату к девчатам лазил. Так будет честно, – дрогнувшими губами пробормотал толстяк.

Ну что ж, желание похвальное. Я покосился на Тому, та внимательно изучала место происшествия. С таким важным видом, будто в лагере не окно разбилось, а кого-то убили, а она не старшая пионервожатая, а старший следователь городской прокуратуры. С ней рядом уже стояла Вика, видимо, объяснявшая Томе, как так вышло, что стекло вдребезги. По крайней мере, девчонка что-то рассказывала, жестикулируя, а Тамара внимательно слушала и кивала.

Сеня, окончательно набравшись смелости, начал подниматься, но я положил руку ему на пухлое плечо.

– Сиди уже.

– Почему?

– По кочану и по редиске. Я там кровушки пролил, как ты это будешь объяснять, герой? – растолковал я.

– Точно! Давай, может, мне тоже руку порежем? – толстяк принялся оглядываться, ища, видимо, чем это можно сделать. – Естьпроволочка? Ее можно об асфальт заточить и …

– Не надо, – я покачал головой. – Тебе еще с Викой идти на свидание. Так что выдыхай. Только это, на встречу чистые вещи одень, усёк?

– Ага… – Сеня растерянно оглядел свой наряд – шорты были благополучно перепачканы в земле, а на майке имелся заметный развод от чего-то съестного. – Спасибо тебе, Мих, выручил.

– Спасибо в карман не положишь, – дежурно ответил я и, наконец, вышел из кустов, оставляя толстяка парить в романтических грезах.

Первая любовь – штука такая, пусть наслаждается пацан. Я двинулся к медчасти, по моим прикидкам, «жить» мне осталось недолго. Минут через пятнадцать «Везувий» в лице Тамары начнет извержение, и старшая пионервожатая поставит лагерь на уши, чтобы меня найти. Повезло еще, что родители успели уехать. А то было бы показательное выступление Томы в «штабе».

Дверь в медпункт была открыта, окна тоже были нараспашку. Жара сегодня стояла летняя, как и положено. Но, к моему удивлению, Аллы на месте не оказалось. Я заглянул внутрь, огляделся, зашел. Может, оно и к лучшему, что ее нет? Сам по-быстрому намажусь зеленкой, забинтуюсь – и делов. Вообще, конечно, странно, что Алла вот так оставила двери нараспашку. Понятно, что с закрытыми дверями тут самая настоящая баня получается, а все-таки чудно.

Я без колебаний прошел к столику с лекарствами, окинул столешницу взглядом. Нашел зеленку, бинт, вату и взял ножницы. Сел на табурет и приступил к несложным манипуляциям. Сначала как следует обработал рану перекисью, а потом взял пузырек с зеленкой. Пузырек был совсем новый, поэтому пришлось помучиться чтобы его открыть. Всегда ненавидел, как по-дурацки советская зеленка была запечатана. Вот ведь, не поддается! Ногти у меня были коротко стрижены, ими не подденешь, поэтому я не долго думая прикусил пробку передними зубами, потянул. Не идёт, не идёт, и…

Епрст!

Вот знал же!

Я потянул пробку чуть сильнее, и она выскочила, как из бутылки шампанского. Пробка-то осталась у меня в зубах, а вот пузырек в руке дернулся, и зеленка благополучно разлилась – на пол, на шорты и на руку. Я, естественно, тут же бросился ее оттирать. Только вот фигушки. Получилось только еще больше перепачкаться. Теперь я как зеленый человечек. Так просто зеленку не ототрешь, каждый знает.

Ладно, в конце концов, это не мне на свидание идти. Я махнул рукой, намазал рану и наложил поверх небольшую повязку. Критически осмотрел получившийся результат. Рука была почти полностью залита зеленкой. Вот есть Черная Рука, которой только Шмелей пугать, а теперь есть еще и Зелёная. Смотрелся я действительно колоритно. Последняя надежда была на спирт, которым можно было зеленку оттереть, но спирт оказался надежно спрятан. Я облазил всю медчасть, но так его и не нашел.

Зато нашел кое-что другое… на тумбочке Аллы лежал тетрадный лист, а на нем неровным почерком было выведено заглавие: «Аллочка». Соответственно, ниже текст письма, написанный как будто небрежно. Читать чужие письма – совсем нехорошо. Я и не собирался этого делать, но невольно, периферическими зрением зацепил пару строк. На листе были записаны стихи. Причем явно не собственного сочинения, а классика Есенина – «Вы помните, Вы все, конечно, помните». Понятно. Шуры-муры местечкового разлива. Любопытства ради я глянул одним глазком на подпись автора. Кто бы сомневался – труд наваял Роман.

Я улыбнулся одними кончиками губ, поймал себя на мысли, что хочу скомкать это письмо и выкинуть. Нет, ну кто ухаживает чужими стихами, да еще такими? Сдержался. Алла мне действительно нравилась, но, ввиду разницы в возрасте, каких-либо шансов у меня даже не проглядывалось. А принцип «да не доставайся ты никому, пока я подрасту» – откровенно так себе и эгоистичен. Поэтому, вздохнув, я положил послание на место.

Задерживаться не стоило. Аллочка могла в любой момент вернуться. Я прибрался, как мог, и собрался на выход. Но сначала решил немного схитрить. Взял пузырек, вернул на место пробку, но закрыл не до конца. Положил пузырек на пол, рядом разлитой зеленкой. Пусть Алла думает, что это пузырек такой, бракованный. Оттереть зеленку с линолеума при наличии спирта можно без особых проблем, главное чтобы не засохла.

Закончив, я вышел. Вовремя, доктор уже возвращалась в медчасть, мелькая прекрасными ножками с белыми тонкими ремешками сандалий. Меня она не заметила, я шустро спрятался за углом, чтобы не объясняться. Но вот подавить в себе любопытство не смог. Может, мне надоели детские ухаживания, и я решил поглядеть на взрослый романтик? Подошел к окну и решил поглазеть, как Алла отреагирует на послание. Скорее всего, стихами Есенина Рома решил оправдаться за случай на пляже.

Алла даже не заметила пролитую на пол зеленку, а сразу двинулась к тетрадному листку. Как будто знала, что он будет там, ну, или у женщин шестое чувство на такие дела особо развито. Как бы то ни было, она взяла листок, жадно пробежала глазами по строкам, а потом прижала письмо к груди.

– Конечно, я тебя прощаю, Ромочка – произнесла она в воздух.

Ну кто бы сомневался.

– А это… что? – взгляд Аллы упал на пролитую по линолеуму зеленку.

Она подняла пузырек, внимательно осмотрела, топорща пальчики, чтобы не вляпаться.

– Бракованная, что ли…

* * *

– Михаил!

Я шел к расписанию, глянуть, что там предстоит делать по распорядку, когда сзади послышался голос Томы. Вот умела она так прикрикнуть, что на верхних частотах уши закладывает. Я автоматически спрятал руку, измазанную зеленкой, за спину, а пальцем второй руки прочистил ушную раковину.

И, естественно, приготовился к тому, что старшая пионервожатая поднимет ор до самых гор. Меня поведут к директору, и, возможно, даже по новой вызовут родителей… А ведь только с тренером всё устаканил. Эх, ладно, первый раз, что ли?

Я медленно обернулся, готовясь увидеть Кракена, всплывшего из пучины океана, но Тома неожиданно встретила меня доброжелательной улыбкой.

– Ты чего тут без дела слоняешься?

– Расписание решил посмотреть.

Лицо ее мигом посерьезнело. Заметила, что я прячу руку, а на такие вещи у нее прямо нюх, как у гончей на зайца.

– Что с тобой, почему руку прячешь?

– Да… пустяки, – я с невозмутимым видом пожал плечами. – Ничего особенного.

– Покажи, – настояла Тома.

Пришлось показывать. Я нехотя вытащил зеленую руку из-за спины.

– Ничего серьезного, Тамара Ипполитовна.

Тома прищурилась, как сканер оценивая полученный мной ущерб. Я демонстративно сжал и разжал пальцы обеих рук в кулак, как бы подтверждая свои слова.

– Опять, что ли, куда-то влез… Алла-то что говорит?

Что говорит Алла, кроме того, что прощает Рому, я понятия не имею. Но Томе это необязательно знать.

– Говорит, до свадьбы заживет, просто царапина. А повязка нужна для дезинфекции, – заверил я.

– Где зацепился?

– Кустами поцарапался.

Тома еще несколько секунд переваривала мои слова, раздумывая – задавать ли вопросы с подковыркой или ситуацию отпустить. Выбрала второе.

– Ладно, Мишенька. Обошлось и обошлось, но впредь стань ты, наконец, аккуратнее… Хотя в вашем возрасте, – она со вздохом махнула рукой. – В общем, идем. У нас вообще-то общелагерное собрание, и я думала, ты уже там!

– Не знал, Тамара Ипполитовна.