Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады

– Да без базара!.. – мгновенно поддержал друг. – А почему?

– А ты слушай-слушай!.. Слышишь? Одесский еврей делает то же, что я. Джаз-приёмчики!

– А, правда! Не зря у Утёсова свой джаз-оркестр!

– Вот он! Путь к известности.

В вокальный кружок портклуба приняли легко. Хвалили. Спрашивали о музыкальном образовании. Когда узнали, что нигде не учился, восхищались, обращались на вы:

– Валерий, вы самородок. Настоящий самородок! – жал руку руководитель кружка. – Мы вам такой репертуар для выступлений подберём! Вот такой репертуар!

К портклубу поздравить пришли и школьные друзья, и уличные:

– Ну ты… молоток! – хлопал по плечу Гном. – Пойдем, проставишься.

В шалмане у Арбузного причала уже гудели. Многие не знали Валеру, но по краткому объяснению Сесибо поняли, тот платит за выпивку и развлекает:

– Спой «Тетя Сарра, не крутите задом»!..

– Спой «Как на Дерибассовской у бабушки-старушки шестеро налетчиков отобрали честь!»

– «Полицмейстера Геловани» пой! – требовали и тут же затягивали сами. – На Одесском майдане шум-переполо-о-ох…

Сесибо скоро подбирал на гитаре песню, а Валера подхватывал. Гном громче всех выкрикивал:

– Цу-на! Цу-на! Цу-на!

Валере нравилось внимание, но сомнение в душе поскрёбывало. Кричали бы также, не оплати он два круга пива? Когда Вилька и Жора засобирались домой, встал с ними.

– Поиздержался, братаны, пойду…

– Не пошёл твой коммерс с косынками? – поддел Гном. Не простил до конца, что Цуна отказался работать на набережной. – А я говорил… ерунда эти косыночки.

– Ну да, ну да, – не стал спорить Валера.

Попрощавшись, пошёл к Сучковым. Еле дождался, когда Домна уйдет на кухню, и бросился к кровати, достал заначку. Не успел.

– Валерчик, да что с тобой! – горестно всплеснула руками бабушка.

– А что? – озлился Валера. Ему казалось, раз не крадёт, а возвращает, то она не смеет осуждать. – Что?! Одолжил ненадолго, а ты сразу… как с вором!

– Да я… – не нашлась, что сказать Домна.

– Пойду. Спасибо за ужин. – Cкомкано попрощался он.

И, чувствовал, что сегодня к Домне пришёл ещё Валерчик, а уходил кто-то другой, взрослый и незнакомый. Цуна.

Глава IV. Первая слава

1957

Кто-то оставил форточку открытой, и голос молочника разбудил Валеру:

– Молоко, молоко! Свежий хлеб! Французские булочки!

Вслед за выкриками уличного торговца в комнату ворвалась взъерошенная мама, чтобы, опустив в окно корзинку на верёвочке, вытянуть обратно благоухающие булочки и бутылку молока. Повеяло свежестью июльского утра, и нежно-голубое небо призывно взглянуло в узкий прямоугольник растворённых рам. Валера зашлёпал по длинному коридору на кухню. Молодая еврейка Эля, соседка через стенку, пила молоко, прикусывая от половины батона. Полина Леонидовна, жившая в дальней комнате, рылась в овощном ящике. Папа сидел у стены и чистил картофель, а мама делала два дела одновременно: тёрла сыр и прихлёбывала чай. Так как стол плотно укрылся ровными рядками чищеной картошки, мама ставила чашку прямо на крышку кастрюли с кипящей вермишелью.

– Обожжёшься же! – заворчал Валера, подвинул к маме свободную табуретку и переставил туда чай. – Развели беспорядок. Чашку поставить некуда.

– Да не волнуйся, Валерчик. Я закончила почти.

Валеру сердила невнимательность отца к матери.

– Картошка, смотри, куда улетела, – снял со стенки над столом прилепившуюся шелуху. Потом заметил бутылку вина, торчавшую из авоськи. Достал и повертел в руках, читая этикетку. – Биле Мицне… Снова гуляете?

Мама, словно извинилась за погружение в вечное застолье:

– Отец с рынка принёс. Все гуляют сейчас.

Разговор прервала Полина Леонидовна, вынырнувшая из-за овощного ящика:

– А картошка, действительно, улетает! Тает на глазах…

Папа бросил быстрый острый взгляд на Валеру и нарочно поддел соседку:

– Точно! Я видел сегодня, как она бежала по коридору!

– Кто?! – вылупилась Полина Леонидовна, а потом поняла шутку и рассердилась. – Да ну вас, Владимир Иваныч. Вечно вы с глупостями.

Подозрительный взгляд соседки переместился на Элю. Та посчитала намёк оскорбительным:

– Да в глаза не видала вашу картошку! А сыну моему она и подавно не нужна!

Валера сделал вид, что его это не касается. Подавив улыбку, сочувственно покачал головой:

– В таком беспорядке не то, что картошку, голову потерять можно.

И, схватив ведро тёплой воды, кинулся в ванную. Он залил воду в ведро-лейку, приделанную к стене, и тщательно вымылся. Потом смочил волосы сахарной водой и долго сооружал стиляжный кок. Когда чуб подсох, намазал вазелином и залюбовался собой в мутное зеркало.

Вернувшись в комнату, достал из шкафа выглаженную накануне свободную рубашку и чёрные брюки-дудочки. Подвернул брючины, чтобы стали видны белые носки, и снова покрутился перед зеркалом. Солнечно улыбаясь будущим зрителям, пропел, как учила итальянка Скуфатти:

– Ма-мэ-ми!

Сегодня или никогда! В поисках поддержки посмотрел на плакат к песне Элвиса «Too much». На дорогую покупку раскрутил фарцовщик Олег: «С января хит номер один у них». И Валера повёлся. Слил на бумажный плакат «прогульные», как называл он свои заработки. Ведь накачивать пружины в матрасах, кочегарить и делать мебельные замочки приходилось часто в урочное время. Несмотря на то, что честные деньги давались трудно, Валера не жалел, что купил плакат с королём рок-н-ролла.

Каждое утро, уложив чёлку в дерзкий элвисовский кок, он подмигивал певцу. Однако король, одетый в ярко-оранжевый спортивный пиджак, лишь мечтательно смотрел в небо. Подражая этому взгляду, Валера научился отстраняться от того, что задевало. Невозмутимая улыбка и глаза вверх означали: «А меня не волнует, что вы думаете». Вспомнив об Элвисе, достал из-под кровати пиджак, завёрнутый в коричневую обёрточную бумагу. Надеть не успел, мама принесла в комнату завтрак. Валера плюхнулся на стул:

– Спасибо, мам!