Франкфурт 939

В базилике Гунтрама проводили к покоям Руперта. Как оказалось, викарию нездоровится. Он сутра не выходит из комнаты. Вид у него и вправду болезненный, лицо бледное, взгляд усталый. Будто всю ночь в порту судно разгружал. Нет, Руперт в жизни не поднимал ничего тяжелей буханки хлеба.

«Как тебе такой жених, Ингрид? Не думай, что это почтенный мудрый старец, который ведёт с девами беседы о высоком. До платонической любви ему нет дела, у него на уме другое. Руперт тот ещё мерзкий похотливый старикан. Уж будь уверена, изо дня в день будет мять простыни, пока прям там, на ложе, не окочурится».

– Ваше Высокопо-до-бие… Вы-со-ко-пре-по-до-бие, – обратился к нему Гунтрам.

И кто выдумал духовным эти титулова?ния? Сатана, не иначе. Чёрта трижды помянешь, пока выговоришь: Ваше С-с-святей-шество или Ваше Прео-с-с-священство и Выс-с-око-преос-с-священство. С-с-сука, нужно быть святым, чтобы не запнуться. Толи дело у дворян: Ваша Величество, Ваше Высочество, Ваша Светлость – легко и звучно. А у духовенства всё не слава богу, лишь бы выделиться своей Высокотитулованностью.

– Гунтрам, – произнёс Руперт тихо и осторожно, даже испуганно.

Если ты что-то скрываешь, увидеть на пороге тень герцога Эбергарда – дурной знак. У викария за душой много гнусностей. Понять бы из-за чего сейчас трясётся и где надавить.

– Отравление?

– Что? А! Нет. Голова болит, не выспался.

– Говорят, плохо спит тот, у кого совесть не чиста.

Сильнее побледнеть Руперт не мог. С трудом сглотнул, сильно поморщившись, будто камень по горлу пропустил. На лбу выступил пот, а ведь в комнате холодно и по полу сквозит.

– Совесть меня не мучит.

– Жар?

– Нет, – ответил викарий хриплым голосом с явным недовольством.

Гунтрам меж тем подошёл к окну. Теперь лицо не видно – можно улыбнуться. Снаружи ничего интересного – городская жизнь кипит, порт видно и военный корабль на якоре, – но паузу выдержать стоит.

– Странная болезнь, – подытожил он и обернулся, уставился на Руперта пронзительным взором. – Она, случаем, не лечится покаянием?

– В чём же, по-твоему, я должен покаяться?

– А какой ваш самый страшный грех?

– Тебе-то что? Пусть за грехи меня судит Господь.

– Но есть и такие, за которые придётся ответить при жизни. Измена, например.

– Измена? – Руперт едва не поперхнулся словом.

– Если кто-то вершит злодейство чужими руками, это не снимает вины, не так ли?

– Хватит говорить загадками, Гунтрам.

– Хватит уходить от ответа, викарий. Выкрутиться не выйдет. Брат Пипин у нас.

– Он в замке? – перепугался викарий. Дальше пугаться некуда, только могила.

– В темнице, в гостях у Вигарда. Он человек общительный, любит компанию.

– Я тут вообще никаким боком.

– Прям-таки никаким? Тогда откуда вам известно о его участии?

– О его участии? – удивился Руперт. – А кто бы ещё… Постой, как он попался?

Чёрт, промашка… Похоже, нажил нового врага. Да и пёс с ним, не привыкать.

– Какая разница, Викарий? Главное – мы знаем, что вы сговорились с Оттоном и помогли маркграфу Геро притащить в город его ублюдков, чтобы они убили герцога Эбергарда.

– Что?! – у Руперта чуть глаза из глазниц не выпали. – Это бред!

– И этой ночью ведь что-то случилось.

– Да ничего такого.

– Вы себя выдали, викарий. В первый раз, когда я нагло наврал, вы искренне оскорбились, мои обвинения вас возмутили, а сейчас… Неубедительно, викарий, очень неубедительно. Сознайтесь. Не стоит отсрочивать неизбежное. Сэкономьте мне время, облегчите нам обоим жизнь. Я ведь рано или поздно найду Пипина, и он всё подтвердит.

– Какого чёрта?! Ты же сказал, что Пипин у вас.

«Твою ж мать!»

– И вы поверили?

Испуг как рукой сняло. Улыбкой просиял, будто только с горшка после недельного запора. Даже порозовел.

– Очень глупо – врать мне, Гунтрам.

– Что вы скрываете, викарий? Я ведь узнаю.

– Убирайся! – и махнул рукой на дверь.

Вниз никто не провожал, сам нашёл дорогу. Кажется, стены храма чувствуют настроение викария, и сейчас злы на Гунтрама. Лестница винтовая, но окна лишь с двух сторон башни, есть тёмные углы. Тень мрака не боится, но сколотая ступень – это подло. Так вот споткнёшься, и кубарем четыре пролёта в узком жёлобе, как жёлудь по водостоку. Все кости переломаешь. Гунтрам не стал проверять, пожалел свои рёбра, схватился за что-то. Пощупал – факел. И не горит. Они что, воздух экономят?

Вышел и повернул направо. От базилики по главной улице до мельничных ворот и чуть налево. Недалеко, но, чёрт их всех дери, как медленно. Широкая и ровная дорога – откуда тут заторы? Из-за всяких баранов, которые телеги оставляют. И всем приходится тесниться. Им, видите ли, так удобней. Бросил, где захотел и ушёл по делам. У остальных-то дел нет, им спешить некуда. Пора рубить головы за подобное.

Одна с горкой нагружена мешками, аж стенки округлились. Гунтрам достал нож из рукава и порезал мешки, их содержимое посыпались на землю, в самую грязь. Следующая телега – клетки с курами. Схватил одну, размахнулся и об стену. Дерево в щепки, птица свободна. Кудахча, убежала в подворотню.

«Только в трущобы не беги, там тебя не ощипывая слопают».

Кинул ещё парочку. Откуда-то выбежал возмущённый хозяин кур.

– Ты что творишь, урод? – и бросился с кулаками.

Не боец, сразу видно. Как петух машет крыльями и прыгает. Народ вокруг расступился и замер в ожидании потехи. Гунтрам заломал руку, врезал коленом под дых, схватил за волосы и лбом об край телеги. Всё, потехе конец, пошёл дальше, не оборачиваясь на крики-угрозы. Стража? Да он и сам к ним идёт.

Казарма – пятак у крепостной стены, огороженный подсобными постройками и приёмной. С жалобами и обвинениями – туда. Гунтрам обошёл со стороны и попал на плац. Ворота никогда не закрывают, даже ночью.

Вот в самом деле, кто нападёт на стражу? Разве что – Железные! Войдут ночью и тихо всех перережут, откроют городские ворота и впустят войска Оттона. Ещё одна шестерня со сломанным пазом в проржавевшем механизме.