Нечто

– Денег дадите, возьму, но приказ выполню. Они Ваше место проверять будут. Мне нельзя отступать.

– Я твоих детей двоечниками сделаю, – выбросил последний аргумент Осадчий.

– Они за границей учатся, – Трутень улыбнулся. – Разве Вы дотянетесь до Лондона.

Осадчий почувствовал, как в его голову бурно хлынула темень, закачала и потащила на пол.

Очнувшись, он внимательно осмотрел кабинет: чисто, светло, уютно, никакой бороды, работал настольный вентилятор, телефон был на месте. Иванович поверил бы, что спал, но поверить было невозможно, так как все его попытки усесться в кресло вызывали адскую боль. Вначале он подумал, что дело в кресле, но кресло было мягким, словно перина, набитая пухом. Он закрыл дверь, снял со стены зеркало. Оно не лгало. Сомнений не было. Его отпороли.

– Ну, сволочи, – процедил Иванович. – Только кровью, только кровью смою обиду. Я им отомщу. Знаю, как это сделать.

Он около часа пролежал на животе на кушетке, потом, закрыв кабинет, направился в бусугарню, в которой, заглотнув приличный объём пива, предложил мужикам спеть «Эх, ты, барыня, сударыня моя».

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ СМЕШЕНИЕ ИЛИ АБДУЛА И ИДЕИ ФАНТОМАСА

Петрович ещё бы простоял возле школы. Воспоминаний было много, но в ушах зашептали: что стоишь. Шагай. Порядок будем наводить в посёлке.

– Точно слуховые галлюцинации, – сказал он. – А может какое – то инопланетное, невидимое существо прицепилось. Сейчас много о них говорят.

Отойдя от школы, Петрович через пару минут оказался возле клуба из крепкого серого камня. Строили его после войны, когда жили хатка к хатке. Гуртом. Весело, Шумно. Плакаты. Знамёна. Пионеры. Комсомольцы. Духовой оркестр. Песня. «Утро красит нежным светом…». Скрипели телеги, груженные камнем. Тарахтела единственная полуторка. Поправляли жизнь, оставшуюся после пекла войны. Мастерили, плотничали, столярничали, токарили, фрезеровали… Бурлила, кипела вдохновенным потоком жизнь. Поднимали обгоревший посёлок с колен и не требовали благодарности, похвалы, считали самой большой благодарностью и похвалой жизнь. Отдыхать умели. Ездили в балки с гармошками, баянами. Пели. Танцевали, выбивали из себя воспоминания о войне. Не хвалились, кто, да где и как воевал, а по – мужицки и по – бабьему толковали, как строить новую жизнь. Набирал посёлок силу добрую и работящую. Исчезали страх, отчаяние… Где разваленное и сгоревшее было, выстраивали дома, магазины. Где земля окопами была перерыта, засаживали парком с сиренью, строили беседки. Не отлынивали ни мужики, ни бабы и ребятишек приучали. На помощь они не тянули. Зато сколько радости и веселья рассыпали. А сейчас одичали. Друг на друге ездят. Потеряли общность. Каждый для себя.

Петрович присел на лавочку, решил. отдохнуть. Вытянул ноги, закрыл глаза. Из клуба рванула такая музыка, что он вскочил.

«Зараза, а не завклуб Хвостов. Музыка днём, и ночью. Да была бы музыка, а то какие – то сбесившиеся барабаны, – Петрович от злости сплюнул. – Молодёжь не отлипает. Пивом захлёбываются во время кино и парни, и девки. А завклубу хоть бы что. И управы на него нет. Наоборот. Рядом с клубом пивной ларёк открыл. Чего только не придумывает. Кто красивее, полуголые шоу. Раньше кружки были, разогнал, теперь шоу. Как обезьяна выкорячивается на сцене. От спиртного не просыхает. Бабы молодые виснут на нём, а он побалуется с одной, потом бросит. Тащит другую. Хвастается перед девчатами: хорошие завязки в городе. Моделью любую сделать может, а они дуры верят. А фильмы?».

Петровича воспитывали на советских фильмах, он до сих пор помнил «Свинарка и пастух», «Кубанские казаки», «Волга – Волга» … Некоторые посельчане шушукались: фильмы создавались под Сталина и последующих за ним вождей. Петровичу было наплевать. Главное, чтоб душа воспринимала и не гадилась. Сейчас время было перестроечное. Он посмотрел на афиши, полыхнул злостью, не было бы в посёлке прокурора и начальника полиции – разнёс бы, но они были и размельчение Хвостова превратилось бы в размельчение Петровича.

– Отхлестать бы Хвостова крапивой, – бросил он.

– Что крапива. Лучше Абдулла.

Опять голос. Петрович взбесился, остыв, подумал, а зачем беситься, врач разберётся.

А в это самое время тридцатилетний Артём Сергеевич Хвостов – парень с лошадиными ноздрями, которые действительно сильно смахивали на лошадиные, так говорили посельчане, развалившись в кресле, потягивал коньячок «Наполеон» в кабинете и мучился поиском прибыльной идеи.

Хвостов знал, что потрясти карманы посельчан, а карманы в основном находились у баб, и заманить в клуб можно было только фильмами с убойной и любовной иностранной начинкой о мужественных мужчинах. Поселковые мужики на доске почёта не шли ни в какое сравнение с ними, а Трутень был просто никчёмном, дворовым участковым, разбиравшим хозяйственные склоки, драки… Фишкой Артёма Сергеевича были фильмы с панельными, страдающими девочками, на них женились миллиардеры в шляпах, на которых западали бабы. Они мечтали и устраивали полный матриархат. Мужики сатанели и очень хотели быть миллиардерами и шли на самые крайние меры. Они покупали вместо шапок, кепок, фуражек, картузов шляпы, но как под шапкой, кепкой, фуражкой, картузом, так и под шляпой находился мужик.

Пророкотал гром. Полосонула молния. Ударил шквальный ветер. Холодом понесло в открытые окна. Сорвался ливень. Продержавшись минут пять, затих.

Послышались шаги. Хвостов посмотрел на дверь. Закрыта. Осмотрелся. Никого. Шаги, раздаваясь всё сильнее и сильнее, приближались.

– Эй, – с пересохшим голосом позвал он. – Кто там?

– Я, – ответили, словно замороженным голосом.

Хвостов покрылся ледяным потом.

Шаги затихли. Хвостов прислушался, облегчённо вздохнул: почудилось. Нет. Артём Сергеевич не почудилось. Жди.

Идея завклуба была простая: хапнуть у посельчан приличный ворох бабок, выбраться из клуба и гульнуть вольным казаком не на российских просторах, мелковато, а на тихоокеанском островке. Остров был выбран, но как выбрать бабки из посельчан.

Промучившись час, забив голову не идеями, а желаниями, он посмотрел в окно. Станция, тепловоз с двумя вагонами, надпись «Интеллектуальный поезд».

– Нужно будет сходить, – буркнул Хвостов. – Посмотреть, что за интеллектуалы.

Захватив коньяк, направился в кинозал.

– Вадим (киномеханик), – крикнул, – запусти «Терминатора».

В который раз Хвостов его смотрел, не помнит, не это главное. Восторг и восклицания. Какая динамика, энергетика. А стрельба. Ух! Кажется, вот, вот Шварценеггер вывалится из экрана, прошагает по проходу и полосонёт по зрителю.

– Высший класс, Нигер, – выплясывая ногами, рубил Хвостов. Ему уже не кажется, что Шварценеггер вываливается из экрана. Он в таком состоянии, что ясно видит: Шварценеггер действительно вываливается из экрана и направляется к нему. Хвостов со страхом закрывает глаза, открыв, видит Шварценеггер на экране. – Вот это настоящее. Могут иностранцы мозги зрителю задрать. А что наши? Вадим, – заорал он, – после «Терминатора» воткни «Фантомаса». Он покруче. Ни один фильм пока до него не дорос.

– Да что мы фильмы почти все иностранные крутим, – ответил Вадим. – Скоро посельчане иностранцами станут и будут говорить, как там: вау, мужик.

– Иностранное просвещение. Оно более интеллектуальное, чем наше. А ты какой хотел бы?

– Наш. Например, «Белое солнце пустыни». Клёвый фильм. И космонавты его любят.

– Они его в Космосе любят, а на земле нет.

– Это почему?

– В Космосе безвоздушное пространство. А на земле воздуха до хрена, а дышать нечем. Понял?

– Нет.

– Тогда сиди в будке и молчи. Качай Фантома, а белое это ерунда. В нём нет накала. Не убойный фильм. Квёлый.

Хвостов то разговаривал с Вадимом, то запускал взгляд на фильм, вылавливая самые жгучие картинки. В этот момент он видит, как Фантомас подбирается к драгоценностям. Хвостов нервничает. Он всегда нервничает, когда видит драгоценности. Опа! Хвостов ставит дыбом бутылку, сосёт и косится на Фантомаса. Драгоценности в руках. Полная куча. Молоток. Хвостов аплодирует. Сработал чисто. Завклуб протягивает правую ладонь: поделись. Фантомас, не обращая на неё внимания, исчезает, Хвостов с досады крякает, обиженно хмыкает и видит каплю на ладони. Да, да, дорогой читатель. Это было то самое, но в лучах солнца, пробивавшихся через окно, оно показалась завклубу дорогой, женской серёжкой.

Он смотрит на потолок. Чисто. Потом на ладонь. И зеленеет. Хвостов всё понял. Он умный. Интеллектуал высшего класса.

Хвостов срывается и мчится в туалет. Возвратившись, снова изучает потолок, но тайна свалившейся капли с дурным запахом остаётся тайной.

– Хрен с ней, – говорит он, – а идея Фантома толковая. Если её загрузить в дело, можно посёлок до нитки обобрать. Так, – он, встаёт и начинает ходить между рядами. – Цель ясна: собрать всех посельчан в одну кучу, не просто собрать, а так собрать, чтобы они пришли со всеми своими бабками. Как это сделать? Что придумал бы Фантомас, чтобы выбить бабки из посельчан? Армейский налёт на посёлок? Вадим, как думаешь, мог бы Фантом наш посёлок армейским налётом взять?

– Нет. Артём Сергеевич. Не смог бы. У нас мужики и бабы крепкие. Мужики такие, что косами танки раскромсают, а бабы похлеще: на вилы самолёт поднимут и не надорвутся. С ними лучше не связываться. Живым сцепишься, а покойником отцепишься. Помните, как они Вас…

– Тебе бы, паразит, только меня кольнуть.

– Так ведь было. Они Вас чуть не в дырку дворового туалета опустили, да Вы упросили. Клуб месяц не работал, потому что от Вас такой запах шёл.

– Заткнись. И не мешай думать.

Хвостов останавливается и смотрит в окно. Бусугарня.

– Фантома представляется перед посельчанами, – начинает Артём Сергеевич, – как новый областной начальник и приглашает всех в бусугарню, чтобы отметить такое событие. Это отпадает. Все придут, но свои бабки не приволокут. С какой стати нести, если выпивка на халяву. Фантомаса отбрасываем. Не рабочий вариант. В дело вступает Хвостов.