Я – Спартак! Возмездие неизбежно

– Прошу вас перейти в наступление после того, как вы услышите сигнал корна трижды! – выпалил я.

Гладиаторы переглянулись. Было видно, что моя просьба поставила их в тупик.

– Что задумал, мёоезиец? – спросил Ганник.

– Доверьтесь мне и просто сделайте то, что я говорю! У нас нет времени обсуждать план! – поспешил заверить я. – А сейчас готовьте людей, совет закончен! Лагерь полностью в вашем распоряжении!

Гладиаторы вновь переглянулись. Каст коротко кивнул. И оба они вышли из небольшого шатра. Следом совет покинули Икрий и Тарк, которые так и не проронили не единого слова. Удалился Висбальд, угрюмый и погруженный в свои мысли. Мы остались с Рутом наедине. Гопломах не понял, что произошло, и смотрел на меня выпученными глазами.

– Что происходит? – спросил германец.

Я не ответил на его вопрос, а только отдал приказ.

– Собери мне с дюжину таких же, как ты, рубак, Рут. Мне нужны только лучшие.

– Не сдвинусь с места, пока ты не скажешь мне, что ты задумал, Спартак! – мотнул головой Рут.

Я знал, что гладиатор говорит так потому, что его в первую очередь заботит моя безопасность. Поэтому ответил.

– Мы ненадолго покинем лагерь, это все, что я могу тебе сказать сейчас.

– Как скоро тебе нужны люди? – уточнил германец, его конский хвост растрепался после взбучки, но, казалось, Руту сейчас не было никакого дела до этого.

– Сейчас же! – отрезал я.

Рут было бросился к выходу, но я остановил его, не успел гладиатор сделать и шагу.

– Рут! – позвал я гопломаха.

Он обернулся.

– Спартак?

– Никто не должен знать о нашем разговоре! Никто!

– Сделаем!

Я хотел сказать что-то еще, но запнулся и крепко обнял смутившегося гопломаха. – Прости, брат, что мне пришлось съездить тебе по чердаку. И спасибо тебе за все!

Гладиатор ответил широкой обезоруживающей улыбкой, которая смотрелась нелепо на суровом, покрытом шрамами лице бывалого воина. Улыбка была настолько искренней, что на секунду мне показалось, что я чувствую исходящее от Рута тепло. Это был большой человек во всех смыслах этого слова. Я уже знал, что германец верит мне безоговорочно и именно на него я могу положиться в самую трудную минуту, как на самого себя. Времени объясняться и вдаваться в подробности действительно не было. Теперь от того, насколько быстро я реализую задуманную мной идею, зависела наша судьба.

* * *

Раздался сигнал корна. Крассовский расплылся в улыбке и потер руки. По заверению военного трибуна латиклавия Тита Верилия, приготовления займут не больше часа, после чего его, Марка Робертовича, любимый легион, который он считал личным, перейдет в наступление. Тит Верилий казался человеком ответственным, поэтому не должен был подвести. Марк Робертович расположился поудобнее на табурете, твердо решив отметить свое первое принятое решение, когда в проходе шатра появился центурион-примипил.

– Разрешите войти! – Он говорил отрывисто, голосом человека, привыкшего отдавать команды.

Крассовский усилием воли заставил себя обернуться к выходу, но не выпустил из рук чашку фалернского вина. Сейчас центурион выглядел неважнецки, не столь убедительно, каким Марк Робертович видел его на военном совете часом раньше. Одной рукой центурион то и дело поправлял плащ, разглаживая его, будто нашкодивший мальчишка, каждый раз находя на нем все новые складки. Вторую руку он положил на шлем с гребнем, пристегнутый к поясу. Лицо примипила покрылось румянцем, на лбу блестели крупные капли пота.

– Гай Тевтоний! Заходи, конечно же. Мой любезный, такому человеку, как ты, негоже спрашивать моего разрешения, – расплылся в улыбке олигарх. – Готов биться об заклад, твоя скромность может поспорить только лишь с твоей отвагой в бою!

– Не стоит, Марк, тебе это не идет. – Центурион ответил довольно-таки резко, произнеся эти слова на выдохе. – Давно ли ты стал таким? Или так на тебя действует фалернское?

Марк Робертович приподнял бровь, насторожился. Поставил чашу с вином на стол и вымерил примипила взглядом.

– О чем желаешь говорить? – спросил он все так же любезно, как прежде.

– Я хочу поговорить о решении, которое ты принял на совете! И о последствиях, которые оно может за собой принести! – заявил Гай Тевтоний.

Крассовский напыщенно фыркнул. Со вздохом наполнил свою чашу вином.

– Вот ты о чем… Я что-то неясно сказал тогда на совете? Может быть, ты невнимательно слушал? – поинтересовался олигарх, прищурив один глаз и рассматривая вино в своей чаше. – Или тебя подослал латиклавий?

Центурион замотал головой.

– Все ясно! И слушал я тоже внимательно, да и не подсылал меня никто! Я думал, ты хорошо знаешь своего ветерана, Марк, чтобы думать, что я способен носить сплетни, словно базарная баба!

– Как же, как же, любезный, все я помню! Уж не с тобой ли мы гоняли этих вшивых марианцев, о которых ты столь нелестно отзывался за ужином? – Олигарх покосился на Гая Тевтония.

– С кем же еще! Конечно, со мной! – буркнул центурион. – Поэтому, уж поверь, Марк, я пришел к тебе не за тем, чтобы сплетничать!

– Говори! Ну-ка!

– Дело в том, что нельзя отдавать такой приказ, Марк, и ты сам это прекрасно знаешь! Об этом я и хочу поговорить с тобой!

Гай Тевтоний подошел к столу, оперся о столешницу и посмотрел в глаза Крассовского взглядом, от которого у многих в Республике захватывало дух. Это был взгляд, который видел на своем веку не одну смерть и впитал столько боли, что не могла присниться ни в одном страшном сне. Марк Робертович знал этого солдафона не так давно, но уже был наслышан, что во время гонений марианцев Тевтоний был среди тех, кто спускал псов по следу убегающих людей. Неприятный и мнительный человек.

Олигарх не испугался, но все же не выдержал прямого взгляда своего центуриона, опустил глаза, закашлялся и тут же выпил вина, желая протолкнуть ком, который в этот миг встал поперек его горла.

– Смотрю, ты никак не успокоишься? – пропыхтел он. Захотелось курить, но сигареты, как назло, в этой дыре было не достать. Марк Робертович с раздражением добавил: – Ладно! Только давай по делу, я не хочу слушать про твои шеренги и прочую чушь! А еще я не хочу слушать о том, что Республика боится какого-то раба! От одной этой мысли мне уже тошно! Позволю напомнить, что сенат дал в мои руки чрезвычайный империй, Тевтоний! Мне, не тебе, Гай! Заруби себе это на носу! А я не боюсь рабов, солдат!

Примипил вздрогнул, но быстро взял себя в руки.

– Марк… – начал было центурион, но Крассовский накрыл своей ладонью его ладонь, лежавшую на столешнице.

– Что Марк? Хорошенько подумай, прежде чем сказать что-то, правда, – остудил он центуриона.

Гай Тевтоний замолчал, задумался. Крассовский пригубил вина, чувствуя, что начинает раздражаться. Вино здесь было довольно-таки сносным, но вонючим, несмотря на заверения в выдержке. Впрочем, к необычному запаху мокрой тряпки Марк Робертович быстро привык, решив не обращать на него внимания. Лучше дрянное вино, чем его отсутствие. Так наверняка сказал какой-нибудь великий человек, а Марк Робертович любил повторять мысли великих, к коим без лишней скромности причислял самого себя.

Распоряжение было отдано, и, как заметил Марк Робертович, люди, окружавшие его здесь, выполняли любые приказы без колебаний и промедлений. Олигарху без труда удалось вжиться в образ человека, в теле которого он самым что ни на есть причудливым способом оказался, и с ходу завоевать доверие римлян, большинство которых не чаяло в нем души. Первая заминка случилась только сейчас, и кто бы мог подумать, что источником проблемы станет его центурион Гай Тевтоний, который пытался вставить палки в колеса его телеги. С такими не сваришь каши, считал Марк Робертович. Ничего подобного нельзя было сказать об остальных странных, но полезных людях, облаченных в доспехи, вооруженных причудливым оружием и зачастую несущих всякую непристойную чушь. Все они были исполнительны и услужливы. Но этот… Почему-то этот товарищ примипил не понял его слов с первого раза, судя по тому, что пришел поговорить еще. Вспомнился только что закончившийся внутренний военный совет его личного легиона. Примипил и шестеро его сообщников, именующих себя военными трибунами, подстрекаемые латиклавием Августом Тацием, лили много воды, рассуждали о тактике, маневрах и построении. Но, самое главное, все до единого, они пытались оспорить его, Марка Робертовича, решение. Призывали созвать общевойсковой совет, пригласить командиров армии Муммия, Суллу, Лонга и Квинкция. Пришлось прервать весь этот казавшийся нескончаемым бред, послать всех к черту и еще раз напомнить, что решение претора Марка Красса, как все его здесь называли, не подлежит обсуждению. Напомнить, что у него, Марка Красса, есть чрезвычайный империй, подразумевающий проконсульские полномочия, выданный ему не абы кем, а сенатом.

Август Таций пришел в ярость, угрожал написать в сенат письмо и даже говорил о том, что откажется брать командование легионом на себя. Трибуны наперебой, словно голодные чайки на пристани, твердили о том, что сейчас не время бить по лагерю восставших, предлагали выждать, заверяя, что вскоре рабы сами согласятся на капитуляцию либо же пойдут в необдуманную атаку. Однако свою роль сыграли децимации, которые устроил тот, в чьем теле оказался Крассовский. Марк Робертович прямо на совете заявил, что не прочь все это повторить. Он потребовал немедленно разбить когорту Тация на контрубернии, чтобы легионеры смогли бросить жребий. Угроза повторения децимаций вынудила изменить решение военных трибунов и остыть брызжущего слюной Августа Тация.

Марк Робертович был неглупым человеком и понимал, что ему потребуется время, чтобы проникнуться новым для себя местом и временем. Он мог не знать многих тонкостей, обусловленных особенностями военного дела. Но времени теперь у него было вагон, здесь все шло гораздо медленнее, нежели он привык, находясь в Москве. Поэтому времени на то, чтобы понять нюансы боевого построения когорты и тактики, у него было хоть отбавляй. Сейчас же доводы собственных армейских командиров казались безумной чушью. Как какая-то горстка рабов могла противостоять обученному войску римлян! А еще он знал, что такие люди, как Август Таций, а заодно с ним Гай Тевтоний, обычно плохо заканчивают. Были такие на памяти Марка Робертовича. И что, где они сейчас? Один подружился с лягушками, рыбками и илом на дне одной замечательной реки. Второй спит вечным сном в сосновом бору. Этот список можно было продолжать бесконечно, и чтобы отогнать от себя неприятные воспоминания, Марк Робертович пригубил фалернского.

Возможно, он согласился бы подождать, если бы не одно «но», небольшое, но способное сыграть важную роль при дальнейшей расстановке сил. За ужином Крассовскому стало известно о том, что Марк Красс, в теле которого оказался Марк Робертович, отправил намедни письмо в Рим. Отчаявшись после разгрома рабами войск Муммия, претор испугался за судьбу Рима и просил у сената помощи, призывая прислать на подавление бунта дополнительные легионы. Крассовский хорошо помнил историю и знал, что если протянуть сейчас, то в борьбу с восставшими включатся Гней Помпей Магн и Марк Варрон Лукулл, которые имели все шансы отобрать лавры победителей Спартака. Не хуже олигарх помнил историю о том, что Спартаку удалось обхитрить Красса и уйти из Регия, ловушки, которая в тот момент казалась смертельной для мёоезийца и его приспешников. Известие наряду со знанием исторических фактов добавило уравнению иксов. Марк Робертович не знал, когда к делу подключатся Лукулл и Помпей, но идея прорыва из оцепления могла прийти в голову Спартака уже сегодня ночью. Все это могло серьезно ударить по дальнейшим планам олигарха, Крассовский не хотел повторять ошибки Красса, которого считал недальновидным идиотом, поэтому отдал приказ – армия восставших должна быть уничтожена уже сейчас. Изможденные голодом и холодом, рабы попросту не смогут оказать должного сопротивления римскому войску, а неожиданная атака поможет застать лагерь рабов врасплох. Доводы примипила и военных трибунов о том, что Спартак является искусным полководцем, а снежная буря может замедлить переход, Крассовский отверг как сущую нелепицу. Ожидать на совет Суллу, Лонга, Муммия и Квинкция он отказался вовсе.

Марк Робертович понял, что начинает вскипать. Впереди его ждали гораздо более важные дела. Он прекрасно знал о ресурсах, которыми обладал прежний Марк Красс, один из богатейших и влиятельнейших людей древности, обогатившийся во время диктатуры Суллы за счет проскрипций. Шанс, которым грех не воспользоваться. Страна-демагог, возможность безграничной власти. От одной мысли об этом у Крассовского захватывало дух. И, возможно, во многом поэтому он испытал радость, когда узнал, что с ним произошло. Там, в России, через две с лишним тысячи лет, он попался с поличным. Этот мерзавец Гладков, которого Марк Робертович считал таким же никчемным выскочкой, как раба-мёоезийца Спартака, и ставил их в один ряд, приравнивая к биологическому мусору, не побоялся довести до конца начатое, и теперь ему грозили судебные разбирательства, финансовые потери, возможно, реальный срок или банкротство. Здесь же все выглядело совсем иначе. Единственной властью были он и тысячи отборных солдат, оказавшихся в его распоряжении.