Целитель. Союз нерушимый?

Целитель. Союз нерушимый?
Валерий Петрович Большаков

Михаилу Гарину снова шестнадцать, а на дворе – 1975 год. Можно вволю объедаться натуральными продуктами, поражать знаниями учителей и целоваться с юными одноклассницами. Но у Миши есть план – он должен спасти СССР, больше некому!

Валерий Большаков

Целитель. Союз нерушимый?

ПРОЛОГ

Новый год – это быстрый промельк. Сверкнет риска циферблата, стрелки сойдутся ножницами на двенадцати, отсекая старый год – и первые секунды семьдесят пятого запульсируют в сердечном биении.

Заняв полдивана, я расслабленно улыбался, следя за праздничной суетой. Верхний свет в зале притушен – пусть ярче сияют фонарики на елке, роняя дрожащие блики на дутые шары, на стеклянные гирлянды, на мерцающий «дождик». По потолку бродят разноцветные сполохи, колючую верхушку венчает сияние рубиновой звезды, а по углам шушукаются тени, выставляя напоказ волшебство и тайну.

Самый воздух пропитался новогодней ночью – веяло хвоей, мандаринами, чуть-чуть припахивало острым дымком бенгальских свечей. Конфетти из отстрелянных хлопушек пестрело повсюду, добавляя празднеству нотку озорной бесшабашности.

Родители рано вернулись с работы, но от коллектива не отрывались, успели-таки со всеми «отметить». Взгляды у обоих замаслились, папа жарко убеждал маму, что кокетливый передничек очень идет к ее вечернему платью и лез целоваться, а та увертывалась, смеялась или делала большие глаза – ну, не при детях же!

Мне было хорошо в эту сказочную зимнюю ночь, словно я оставил в семьдесят четвертом все свои страхи и беспокойства. Душа, заново проигрывая былые детские ожидания, заряжалась надеждой. От высверков елочных игрушек крепла робкая вера, а где-то на смутных горизонтах сознания как будто развиднелось – занималась любовь, пока еще безымянная, но влекущая до озноба.

Настя приоткрыла дверь на балкон, чтобы впустить свежий воздух, и в морозной темноте затлели два зеленых фосфорических кругляша. Коротко мяукнув, соседский кот метнулся в тепло полосатой молнией. Распушив холодную шерстку, пропахший снегом котяра запрыгнул ко мне на диван. Бухнулся рядом и басисто замурчал. Сестренка подсела с другого боку, не решаясь прильнуть. Тогда я сам обнял ее и повлек к себе. «Киска ты моя маленькая!» – подумал ласково, вспоминая внучку – я ее так называл, когда она не шкодила. Настя повозилась, прижимаясь теснее, и затихла.

В эти долгие, утекающие минуты кануна я жил ощущениями, отложив мысли на потом, как тот скряга, что устает перебирать золотишко и усаживается в резное кресло перед камином. Нелюдимый, крючконосый, с длинными седыми волосами, он бездумно глядит на извивы пламени, на теплые тени, перебегающие по стенам. В его темных, глубоко запавших глазах отражается огонь, а он прихлебывает из кубка пахучий глинтвейн, приятно мутящий рассудок, да крякает в доволе.

Порой я сам себе напоминаю такого вот скупца, что носится со своим драгоценным послезнанием, как дурак с писаной торбой…

«Кабачок «13 стульев» закончился, когда семейство Гириных дружно провожало год уходящий, а ровно за пять минут до полуночи к нам обратился Брежнев: «Дорогие соотечественники! Дорогие товарищи и друзья! Идут последние минуты тысяча девятьсот семьдесят четвертого года…»

Папа быстренько открыл шампанское, нам с Настей плеснули ситро, и мы, стоя, с радостным нетерпением внимали генсеку.

«С Новым годом, с новым счастьем, дорогие товарищи!»

Торжественно, с оттяжечкой, с набатным отгулом ударили куранты. Вчетвером повели мы счет размеренному бою – и вот сошлись бокалы! Тринадцатым ударом поплыл колкий хрустальный звон. Защипали язык, лопаясь на губах, сладенькие пузырьки.

«С Новым годом!»

Начался «Голубой огонек», но спокойно досмотреть, как Авдотья Никитична визгливо смеется над жеманной Вероникой Маврикиевной, не удалось – весь подъезд гудел от топота и радостного ора. Люди сновали с этажа на этаж, делясь закусками, выпивкой и настроением. Ага, вот и от нашей двери понеслись заполошные звонки – соседи пришли поздравлять. Ворвались хохочущей, хмельной толпой, и сразу стало тесно, жарко, шумно, весело…

…Утром 1-го января в городе стояла тишина – народ отсыпался. Кто не на смене, у тех выходной, а завтра на работу. Одинокий ветерок завивал поземку, мешая снег с конфетти, катал со скуки бумажные стаканчики, путал ленточки серпантина.

Тусклая серая заря бесцеремонно забралась ко мне в комнату, высвечивая малогабаритное помещение. Под напором грубой яви, данной в ощущениях, истаяли лукавые тени.

«Ну, и пусть, подумаешь! – думал я, ворочаясь в теплой постели. – Что мне какой-то Новый год – я жизнь проживаю заново! Сяду сегодня в скорый Одесса – Москва… с романтическим названием «Белая акация»… – я растягивал мысль, предвкушая утеху движения, отраду долгого пути. – И уже завтра сойду на Киевском вокзале!»

…А послезавтра все мои тревоги вернулись ко мне, вселились в голову заново, как пчелы слетаются в улей, и отняли покой.

Глава 1.

Пятница 3 января 1975 года, ближе к вечеру

Москва, Москворецкая набережная

Немного тяжеловесная, зато основательная, гостиница «Россия» широко и вольно раскинулась на берегу Москвы-реки. Устремляя к небесной хмари Северную башню, она высилась, подобно новомодному замку, к стенам которого жалась ветхая старина Зарядья.

На заднем плане каменели стены Кремля, к гостиничному фасаду лепилась крохотная церквушка с шапками искрящегося снега на куполках… Картинка!

– Мой номер где-то во-он там, на четвертом этаже, – я некультурно показал пальцем.

Сощурившись, Марина оглядела громадное здание, склонив голову к плечу. Черный локон выбился из-под шапочки и щекотал девичью щечку, из-за чего «скво» забавно морщилась.

– Хорошо устроился! – улыбнулась она, поиграв ямочками на щечках.

– Да уж… – вздохнул я, косясь на девушку.

Опять у меня настроение испортилось. Исаева выглядела просто великолепно. Стройная, длинноногая, она не шла, а дефилировала в манере кинодивы на красной дорожке в Каннах.

Я затрудненно вздохнул. Девушка шагала бок о бок, держа меня под руку, ее модная дубленка и моя куртка шуршали, касаясь полами. Сарказм судьбы!

Мне, «настоящему» Михаилу Петровичу Гарину, пошел шестьдесят первый год, а моему реципиенту – шестнадцать с копейками. И старому, и малому нечего было даже думать о Марине – для Михаила Петровича она слишком уж молода, а для юного Миши – в точности наоборот. Марина Теодоровна старше его на целых семь лет! Для подростка это чуть ли не геологическая эпоха… «Печален ты, отроческий удел!»

Словно вызнав мои унылые раздумья, «скво» прижалась крепче.

– Куда, интересно, Ершов пропал? – озвучила она свои переживанья. – И что, вообще, будет? Если он расскажет обо всем…

Не договорив, девушка вздохнула и зябко поежилась. Я покосился на ее распахнутую шубку, открывавшую свитерок с люрексом и длинный вязаный шарф. Да нет, Марине не холодно – ветер стих, а солнце, хоть и садится, все равно чуток пригревает, даже с земли засвечивает, отражаясь от чистеньких сугробов, белеющих впросинь.

– Волнуешься? – проворчал я.

– Нервничаю, – уточнила «скво». – Когда ты его… м-м… оперировал, меня всю колотило – Ершов стал совсем-совсем другим…

Теперь уж мне впору ежиться. Утренняя «операция на сознании» до сих пор не отпускала меня, держалась как стойкое наваждение. Первый раз в жизни я лечил не телесную хворь, а душевную – «ампутировал» избыток эгоизма, «реанимировал» совесть, «санировал» чувство долга. Стоит мне зажмуриться – и перед глазами то мерцает, то меркнет запутанная, чудовищной сложности трехмерная паутина – нейронные связи в мозге Ершова. И надо было очень точно, очень осторожно направлять руками мою, никому непонятную энергию, фокусировать ее, истончая в игольчатый лучик… А у меня ладони потели от страха!

Там ведь все такое мелкое, мельчайшее, микроскопическое! Ошибешься на миллиметр – и необратимо изменишь личность… искалечишь… превратишь в овощ… погубишь…

Тут меня будто морозцем протянуло.

«А ведь Марина тогда рядом была… – мелькает в голове. Я бросил взгляд на гордый профиль спутницы, и потупился. – Сидела и лупала глазами, пока я смердевшее козлище в образе Гришки Ершова кротким агнцем делал… И каково ей теперь? Шагать под ручку с милашкой Волдемортом!»

– Не стоило мне заниматься Ершовым при тебе, – промямлил я. – Просто цейтнот полный случился, надо было успеть, пока он в отключке валялся…

– Все ты правильно сделал! – убежденно сказала Марина. – Так и надо было! – Она обняла мою руку, легонько повисая. – А-а… – протянула девушка ласково, заглядывая мне в лицо. – Я поняла! Думаешь, я теперь бояться тебя стану? Нетушки!

– Не забоишься? – улыбнулся я, не столько с облегчением, сколько испытывая радость понимания.

– Ни за что! Так нам не надо опасаться Ершова?

«Нам! – подумал я с нежностью. – Ох, Маринка, как же легко с тобою заработать «сердечный укол»…

– Не знаю, – сказал честно. – Вроде бы, не надо, но… Давай, лучше подождем, когда он объявится?