– Мне хватает.
– А почто брони отобрал у новгородцев?
– Что, уже мамке нажаловались? Ты знаешь, Акуш, у нас, у рыцарей, есть обычай такой. Мы, когда на турнирах в поединках сходимся, то проигравший отдаёт победителю свой доспех. Вот и мои тоже выиграли… Ну что, Акуш? Расходимся? Или турнир затеем?
Окольничий криво усмехнулся.
– Обойдёшься. Мне твой шлем ни к чему.
– Ну, прощевай тогда.
– Свидимся ещё, – выцедил половец.
– В любое время, Акуш.
«Золотая сотня» ускакала, поигрывая мечами, булавами, саблями. Глухой топот копыт затих, затерялся в путанице улочек Подола. Олег осмотрелся – дома, дома, дома… Дерево скрюченное. Слякоть внизу, хмарь вверху. Сухов почувствовал внезапный упадок сил. Чего ради стремиться куда?то, добиваться чего?то? Смысл в этом какой? Вот зачем он сразу двоих врагов нажил? Каких двоих? А третий? Этот?то, плосколицый который? Ну вот, значит – троих. Зачем, спрашивается? Что за дурацкая манера – сначала создавать трудности, а потом их героически преодолевать? Чего он, вообще, добивается? Тёплого местечка при великом князе? А оно ему надо? А что ему тогда нужно? Чего он по?настоящему хочет? Не из того убогого выбора, что предлагает ему время, а вообще?
«Ты ещё смысл жизни поищи!» – зло скривился Олег. Хватит! Довольно. Устал он, наверное. Ясное дело, устал! В веке десятом скакал с восхода до полудня, а в веке тринадцатом опять, по новой, рассвет встретил. И весь день то на ногах, то в седле, а солнце?то село уже, темнеть скоро начнёт.
Житейские дела вернули Сухова к реалу. Тут не до депрессии, думать надо, где ему ополчение разместить да чем кормить две сотни здоровых лбов. Вернуться на Гору? Тогда вместо ужина «подадут» разборки…
Додумать и решить Олегу помешал недалёкий девичий крик. Встрепенувшись, Сухов развернул коня и поскакал на звук, пока не оказался на улице под названием Пасынча беседа. Там стояла старинная Ильинская церковь, а наискосок от неё ещё более древнее сооружение – приземистое жилище хазарского наместника?тудуна, который некогда подати собирал с киевлян (Аскольд того тудуна вздёрнул на ближайшем дереве, а местным посоветовал дань ему нести).
Тут?то они и собрались – четверо вояк с Горы, пьяных и мерзких, прижавших к стене резиденции тудуна девушку. Шубу с неё уже сдёрнули, и теперь грязные пальцы тянулись к расшитому нагруднику, похожему на распашонку, накинутому поверх длинной белой рубахи.
Олег на скаку покинул седло, с разбегу вонзая меч в спину ближнему из насильников. Лезвие вышло спереди, разваливая печень.
Трое собутыльников оказались не настолько пьяны, чтобы уж и вовсе растерять бойцовские качества. Они махом обернулись к шестому лишнему, выхватывая из ножен сабли да мечи. Сухов стал отступать, уводя троицу от девушки, но та и не думала сбегать, только что шубку подхватила да на плечи накинула.
Трое рубак – это сила, если при этом они не будут мешать друг другу. Поединок требует простора, чтобы было куда отступить, куда отскочить, а вот когда напавшие на тебя давку устраивают… Им же хуже.
Вои ожесточились – кроили мечами без устали, не давая Олегу продыху. Сухов понемногу отступал. Неожиданно вляпавшись в свежую коровью лепёшку, он поскользнулся, но не упал, утвердившись на колене. Один из нападавших вырвался вперёд – вонючий мужик с бородой, выпачканной в подливке, в сорочке тонкого белого полотна, шитой цветными шелками и облитой вином. Вот в эту?то винную кляксу и попал клинок Олега – пятно мигом расплылось, набухая хмельной кровью.
Изнемогая, отбивая удары, рубящие сплеча и секущие наотмашь, Сухов медленно, содрогаясь от натуги, поднялся во весь рост – и уложил третьего, грузного, в кольчуге и пластинчатом доспехе, но без шлема, с головой, обритой наголо и покрывшейся бусинками пота.
Бритоголовый упал беззвучно – остриё меча вошло ему под выпяченную нижнюю челюсть. Обратным ударом Сухов поразил четвёртого, худущего, с брыластым лицом. Худой растянулся «звёздочкой», раскинув костлявые руки и тонкие ноги.
Тяжело дыша, Олег постоял, унимая бешеное сердцебиение, вяло обтёр клинок об рубаху бритоголового и вернул меч в ножны.
А тут и новики подтянулись. Топоча, как табун лошадей, они вывернули из переулка.
– Живой ле?! – заорал Олфоромей и тут же крикнул, оповещая своих: – Живой!
– Прости, что не поспели, – выдавил Станята, отпыхиваясь и с ужасом оглядывая череду мертвяков. – Ох ты, мать честная… Да сколько их тут! Батюшки…
– Ты как дунул верхом, – с ноткой обиды сказал Пончик, – а мы пёхом! Думали, опоздаем… Угу…
– Да всё в порядке, – сказал Олег.
Обернувшись, он увидел девушку там же, где она и раньше стояла. И почему?то обрадовался. А ближе подойдя, ещё и восхитился – красавицей оказалась спасённая им киевляночка.
– Как звать тебя? – спросил Сухов, как мог, мягче.
Девушка похлопала ресницами и губы развела в робкой улыбке.
– Олёной наречена, – сказала она. – Спасибо тебе, ратоборец,[53 - Ратоборец – рыцарь.] что уберёг от лихих людей.
Сердце Олегово дало сбой. Олёна… Алёна…
– А ты б не ходила боле одна по улицам, – проговорил он с хрипотцой в голосе, – знаешь ведь, каково нынче в городе.
Олёна лукаво улыбнулась:
– А ты меня проводи до дому, чтоб одной?то не идти…
И без того большие глаза девушки стали и вовсе огромными. Олег же вздохнул с огорчением.
– Я бы проводил, да на мне – вона, две сотни мужиков, и всем надо ночлег сыскать, да какую?никакую еду…
– А там есть! – обрадованно сказала Олёна. – Два амбара здоровых стоят, и сена в них навалом – ночью тепло! И поснидать[54 - Поснидать – поужинать.] найдём чего. Пойдём!
– Ладно, уговорила.
Сухов с удовольствием подсадил девушку на чалого и повёл коня в поводу. Новики, уже куда более походя на отряд, затопали следом.
«Два здоровых амбара» обнаружились в конце Пасынчей беседы, там, где Ручай перегораживала невысокая плотина и стояла водяная мельница.
– Это деды мои построили, – сообщила девушка, – они оба мельниками были…
– Были?
– Сгинули оба лет восемь тому под Галичем.[55 - В 1227 году князь Мстислав Удатный передал Галич королевичу Андрашу, весьма способному правителю, но после смерти Удатного волынский князь Даниил Романович напал на город и развязал долгую и ненужную войну за галицкий престол.] Несчастливый это город для нас – там же и отец мой погиб… Но мельницу я никому не отдала, родни у меня много! Тем и живём – зерном берём с помола али деньгами.
– И амбары твои?
– Мои! – гордо заявила Олёна.
Дом у мельника больше на крепость походил – первый этаж из дикого камня сложен, а второй из дуба рублен. Крыша была, будто чёрной чешуей, выстелена осиновыми пластинами?лемешинами, а высокий частокол замыкал в себе обширный двор, мощённый деревянными плахами. Посторонним вход воспрещён!
Девушка протянула руки, и Олег с удовольствием снял её с седла.
Олёна перешла улицу, постучалась в соседний дом, пошла теребить своих тётушек, те примчались тут же, засуетились, забегали по двору, разжигая очаги, вытаскивая большие котлы, подняли племяшей, те наносили воды из проруби. Времени совсем немного прошло, а уже потянуло аппетитным варевом – новики задвигались поживее, заходили кругами вокруг бурлящих котлов, потирая руки и нащупывая кленовые ложки, засунутые за голенища «трофейных» сапог, – на месте ли?
Успокоившись за своих, Сухов поднялся в дом, где его встретила Олёна, переодевшаяся в запону[56 - Запона – платье типа сарафана, не сшитое по бокам. Носилось с поясом, поверх рубахи, скреплялось у колен заколкой.] василькового цвета. Волосы её были заплетены в косу и убраны под серебряный обруч с качавшимися подвесками?колтами. Раскрасневшаяся девушка оторвалась от плиты, где булькало жаркое в горшке, и показалась Олегу ещё краше, чем была. Сухов не преминул сказать ей об этом. Олёна смутилась, но глаза её засияли радостней.
– Садись, ратоборец, – проговорила она ласково, – сейчас снидать будем.
Олег присел на широкую лавку и даже закряхтел довольно.