Однополчане. Спасти рядового Краюхина

– Рассказывайте, Павел Иванович, – выдохнул Исаев.

Старик вздохнул.

– Прежде всего… Вы уж простите, что не все рассказал, да вы мне просто не поверили бы. Верно? Ну, вот… Это еще на Первое мая случилось. Прибежал Мишка и радостно так – нашли мы, говорит, твой лагерь, дед! Мы тогда, в сорок первом, отступали от Смоленска, выходили из окружения. Нас набралось человек сорок – артиллеристы были, пехотинцы, танкисты. Мы пробивались к линии фронта, а я и скажи ребятам – здесь, говорю, на Стомети, лагерь стоит. Может, там найдем чего? Вот мы туда и забрели. Тяжко было, ох, тяжко… Жрать нечего, патроны кончились, пятеро раненых, а у нас даже бинта поганого, и того нет! Дней пять мы в том лагере кантовались, пока «Юнкерсы» не налетели. Уж как они нас заметили, не знаю, но отбомбились по полной – срываются в пике, завывают, как черти в аду, и лупят по нам бомбами… Тогда-то меня и ранило. 27 июля. Ага… Потом мы дня два выбирались. Выбраться-то мы выбрались и до наших дошли, вот только осколок тот до сих пор во мне сидит, ноет перед дождем просто нестерпимо… Одно помню, с той землянкой связанное. Боялись мы ее. Там сыро было, но если буржуйку протопить, то влага быстро выходила. А с нами женщина вместе отступала, сестричка из медсанбата, вот она в той землянке и поселилась – там на двери крючок был. Закроется и спит спокойно. А тут одному раненому худо стало, мы к ней. Утро раннее, стучимся. А она не открывает. Мы: Марья Спиридоновна! Марья Спиридоновна! Молчок. Мы дверь потрясли, дернули, крючок и сорвался. Понимаете? Заперта она была изнутри! А в землянке – никого! Потом уже, в день той самой бомбежки, случилось то, что мне в последующие ночи снилось часто, пугало. Я, помню, хворост собирал и вдруг гляжу – а из землянки свет такой, дневной будто, и какой-то старик страшный выглядывает. Стоит на карачках, глаза вытаращены, седые космы растрепаны, и то ли жует чего-то, то ли говорит, не пойми что… И вот когда Мишка ко мне прибежал, то стал меня звать туда, на Стометь. А я что? Дай, думаю, съезжу, хоть погляжу, что там, вспомню, как оно было. Поехал. Поглядел. Мишка к поисковикам убежал, а я один остался – хожу, смотрю… Спустился в землянку ту, и будто, знаете, струна лопнула. Смотрю, а за той рамой – поляна. Люди бродят в форме красноармейцев… А потом я увидел себя. Все мне стало ясно, какого старика я испугался тогда! Себя самого! А я смотрю, позвать хочу, предупредить, чтобы уходили, а то через час налетят «лаптежники», а голоса нет… И тут пропало все…

– Так вы просто видели сорок первый или были там?

– Был, был! В том-то и дело! Я же в эту раму влез, на той стороне в землю руками оперся! Я там был, на войне! Опять! Ох… – Старик покачал головой. – Никогда не прощу себе, что рассказал обо всем Михаилу. Он-то поверил сразу, слушал меня с открытым ртом. А потом, когда я видел его в последний раз – на третий день после поездки в лагерь, – как раз дождь собирался, и осколок мой дал себя знать. И Мишка сказал: «Дед, мы тебя вылечим!» Я только по плечу его похлопал, не понял, старый дурак, чего правнук задумал…

– Вы полагаете, он ушел в сорок первый, чтобы предупредить вас?

– Ну, да! Парень-то он умный, осторожный, такой не сбежит на фронт романтики ради. А я и не знаю теперь, как быть, что делать… Мать убивается, отец как потерянный… А я даже по телефону с ними говорить не могу, чувствую себя последней… слов нет!

– Вы ни в чем не виноваты, Павел Иванович, – серьезно сказал Марлен.

Исаев осмотрелся. Квартирка была не то чтобы бедненькая – простая. Старый солдат обходился минимумом благ, имея лишь то, что было нужно для жизни – холодильник, стиралку, плиту. А отними у него все эти приметы цивилизации – обойдется и без них.

Внимание Марлена привлекла большая рама, в которой под стеклом находилась не картина, а фотографии. Старые, пожелтевшие снимки.

Не утерпев, Исаев приблизился, чтобы рассмотреть поближе. Вот Краюхин в молодости – чуб из-под пилотки, чисто гагаринская улыбка. А вот солдаты на привале – и трубы печей на заднем плане, все, что осталось от сожженной деревни. Молодой сержант позирует на фоне подбитого немецкого танка.

Почувствовав чье-то присутствие, Марлен оглянулся. Павел Иванович стоял за его спиной и глядел на фото, щуря глаза.

– Это Женька Сегаль, – сказал он негромко, – который на танке. Убили его в сорок пятом, два дня не дожил до победы…

– А это кто? – Исаев ткнул в фотографию смешливой девушки в форме, с беретиком, чудом удерживавшимся на копне богатых волос.

– А-а… Это Галя. Галочкой все ее звали. Зенитчица. Она последняя осталась из всего ихнего дивизиона, мы его «девчачьим» называли. И бомбили их, и обстреливали… Одна пушка осталась всего, так Галка и заряжала сама, и наводила, и стреляла. Снарядики-то мелкие, но два танка немецких Галочка подбила-таки. Держалась до конца, наших прикрывала, пока ее немцы не схватили – привязали за руки-ноги тросами к двум танкам и медленно разорвали…

Тимофеев побледнел, а Исаев вдруг испытал стыд за то, что взял с этого фронтовика деньги.

– А это вот… – сказал он деревянным голосом, тыча пальцем в крепкого мужичка в фуражке, указывавшего группе командиров куда-то в лес. – Погон еще не было, да? Я не разберу, тут что – «кубари» или «шпалы»? Он кто – комкор?

Краюхин покачал головой.

– Погон еще не было, – сказал он, – а звания уже ввели. Это генерал-лейтенант Качалов, командующий Двадцать восьмой армией. Мехлис потом еще накляузничал на Владимира Яковлевича – мол, предатель, сдался в плен. А генерал погиб четвертого августа. Мы же с ним тогда выходили из окружения…

Марлен облизал губы.

– А подробнее можно? – выдавил он. – Мне надо.

– Да ради бога, – пожал плечами фронтовик. – Немцы тогда Смоленск заняли, бои шли страшные, мы оттуда, от Смоленска, и топали. А Качалов собрал ударную группу… До сих помню – 145-ю и 149-ю стрелковые дивизии и 104-ю танковую. Там как раз эшелон пришел, разгрузили четырнадцать новеньких «КВ» и шестьдесят «тридцатьчетверок». Вот Владимир Яковлевич и решился – он нанес контрудар из района Рославля. Немцам пришлось не сладко, они-то привыкли, что мы постоянно отступаем, а тут вдруг – здрасте! Качаловцы отбросили противника за реку Стометь, и получилось так, что они стали здорово угрожать передовым частям вермахта. Немцы сразу подтянули силы покрупнее и ударили с флангов – 7-й армейский корпус с юга, 9-й корпус – с севера. Танкисты 104-й дивизии вышли к деревне Ковали, а ее артиллерийский полк занял позиции на восточном берегу реки. И пошли бои… Немцы ломили со страшной силой, 1 августа они прорвали нашу оборону, а 3-го окружили оперативную группу Качалова. 4 августа генерал начал прорываться на восток. Тогда-то наши окруженцы – ну, те, с кем я был, – и встретились с качаловцами. В тот же день и погиб генерал. А мы с танкистами, прямо на броне, рано утром 5 августа рванули на скорости, вышли к мосту через Десну, смяли с ходу охранение немцев и погнали на восток, вдоль шоссе Москва – Варшава. Прорвались, доехали до сборного пункта в деревне… Название у нее еще такое было… Дай бог памяти… Вспомнил! Деревня Амур.

Несколько минут стояла тишина. Даже Вика сидел задумчив.

– Вот что, Павел Иванович, – медленно проговорил Марлен, – я постараюсь что-нибудь сделать. Не буду говорить, что именно, а то еще разочарования пойдут, то-сё… Пошли, Вить.

Усевшись в «Бентли», Марлен сказал:

– У меня есть план, но о нем потом. Сначала нужно убедиться, что Михаил действительно угодил в 41-й. Поможешь?

– Ясно дело! Говори, чего надо.

Исаев достал файлик «Дедуса», порылся в бумажках и выудил нужную.

– Вот тут один адресок, съездишь по нему. Там один хитрый товарищ, он восстанавливает для поисковиков порченные солдатские документы, а заодно реконструкторам иногда печатает всякие комсомольские билеты, книжки красноармейца – для пущей адекватности. Я как думаю? Если Миха туда отправился-таки, то наверняка же подготовился.

– А-а… Вот чего… Понял, займусь. А ты?

– А я к реконам напрямую, тоже кой-чего поспрашиваю. Ты вот что – подбросишь меня до метро, а дальше я сам. Реконы засели рядом со станцией «Медведково», найду.

– Понял!

– Встретимся у меня в семь. О’кей?

– О’кей!

Глава 4

Место силы

Марлен сильно притомился за день, но кое-что прояснилось-таки. Он вздохнул – ситуация усложнялась. И – упрощалась.

Неумолимо приближалось время для окончательного выбора, вот только Исаев загодя знал, что выбрать. Это и вгоняло в тоску.

В агентстве его уже ждал Тимофеев – Вика сидел за столом, нагло уложив ноги на подлокотник соседнего кресла, и листал какой-то глянец.

– Чё-то ты долго, Исаев! – воскликнул он.

– Дела, – бросил Марлен извечную отцовскую отговорку. – Докладывай.

– Значит, так. Были у него Миха с этим, с Игорем. Тот умелец сделал для них книжки красноармейца и комсомольские книжки…

– Билеты.

– Чё? А, ну да. Говорит, проблем не было, сейчас чего угодно отпечатать можно. Только Мишка все усложнил, ему занадобились настоящие фотографии, как раньше – с проявителем, закрепителем.

– Правильно, чтоб адекватней вышло.

– Ага! Глупо вышло. Оказывается, в сорок первом только в комсомольских билетах фото клеили, а в красноармейских книжках не было фоток. Прикинь? Это только в октябре сорок первого их наклеивать стали. Это мне умелец рассказал.

– Понятненько…

– А у тебя что?

– А у меня… Михаил заказал у реконов военную форму для двух рядовых Красной Армии – сапоги, гимнастерки, ремни, пилотки, – все, как полагается. По слухам, Миха с Игорем загнали свои компы, чтобы расплатиться.

– Подготовились, значит…