Последняя любовь Хемингуэя

–А я вам не помешаю? – Просто спросила Адриана, даже не подумав о возможности отказа.

–Ты мне никогда не мешаешь, девочка. Ты мне нужна всегда и везде.

–Тогда мне надо переодеться. Не могу же я в дорожном платье лечь в чистую постель.

–Стерильную. – Засмеялся Хемингуэй. – Переодевайся, а я буду за тобой наблюдать.

–Не надо на меня смотреть. Мне просто не во что переодеться. Одежду увез Франки. Я не догадалась попросить его оставить сумку.

–Я тоже оказался не из догадливых. На вешалке висит белый халат. Одень его.

Адриана подошла к вешалке, сняла жакет и повесила его на крючок. Потом обернулась к Хемингуэю:

–Отвернитесь, Папа.

Хемингуэй молча повернулся на другой бок. Теперь он слышал только шуршание одежды. Свет погас, и он почувствовал рядом с собой дыхание Адрианы. Он приподнялся над ней и поцеловал долгим, нежным поцелуем. Она гладила его давно не бритые щеки и целовала, как ему казалось, самые болезненные места на лице. Боль уходила из тела, и оно наливалось молодым здоровьем…

Хемингуэй лежал на спине, откинув руку, на которой покоилась голова Адрианы, и чувствовал глубокое удовлетворение, и гордость за себя. Даже промелькнула мысль – это не рациональная Мэри, которая недавно ночевала в палате. Но он бегом прогнал из головы такое подлое сравнение. Он чувствовал сейчас себя уверенным, как тридцать лет назад, когда решил стать писателем. Женщины, особенно любимые, всегда дают уверенность мужчинам. Хемингуэй это прочувствовал на себе. И сейчас болезнь уходила из его души и тела, ему хотелось жить и работать. И он еще крепче прижал к себе молодое, пахнущее здоровьем, женское тело.

Нет! Не так хотелось провести Адриане первую ночь любви! Воспитанная на книгах древних и средневековых итальянцев, она представляла любовь возвышенно и романтично, как у Петрарки. А все произошло достаточно буднично, не в семейном будуаре, а в больничной палате. Правда, сейчас у нее мужчина не какой-то не в меру экзальтированный от любви юнец, а опытный в этих делах Хемингуэй. А для такого мужчины ничего не жалко. Он все делает просто, а потом описывает мудро. Может, опишет когда-нибудь и ее первую любовь. Правда, не хотелось, чтобы все читали о ее любви, даже под другим именем. И какую же надо иметь волю и страсть, чтобы больным стремиться и желать любимую женщину!? Не каждой женщине выпадает такая любовь. Ее не обошла большая любовь. И это в начале жизненного пути! Она сейчас ни о чем не жалела. Юность ушла – пришла женщина.

Эрминия! Рядом раненый Танкред. Ты его спасла!

Адриана, прижавшись всем телом к Хемингуэю, мягко провела рукой по седым волосам на его груди и первой нарушила ночную тишину палаты:

–Как мне теперь к вам обращаться?

–Теперь я уже, действительно, твой папа. Только так и называй, и только на «ты».

–Как смешно. Папа, моя любовь!

–Есть смешное. Пятидесятилетний папа и восемнадцатилетняя дочь.

–Тс-с! Не говори так. Мне уже исполнилось девятнадцать. А тебе, Папа, никогда не будет больше двадцати. Мы оба молоды и одновременно стары потому, что познакомились давно, почти три месяца назад. А молоды потому, что только сейчас узнали, что любим друг друга.

–Ты странно говоришь. Так итальянцы не могут говорить. Они любят без слов.

–А во мне, где-то в самой глубине души, течет славянская кровь. Она сегодня выплеснулась оттуда и прошла через мое сердце. У славян в любви другие законы, не итальянские. Они, когда любят – говорят.

–Ты никогда так красиво не говорила. Скажи так еще?

–Я же пишу стихи, рисую картины. Значит, подбираю красивые образы, сравнения. Сейчас у меня возвышенно-лирическое настроение и хочется говорить стихами, красиво. Девушка может петь о самой дорогой потере. Женщина, что-то потеряв в жизни, может только плакать. Теперь мои последующие потери могут быть только оплаканы. А пока хочется петь!

–Пой, моя красивая…

–Ты можешь не услышать. Ты живешь далеко за океаном.

–Я услышу тебя даже через океан. И буду петь в ответ. Кажется, раньше я не умел петь. Сейчас хочу петь. Твоя потеря – самое дорогое мое приобретение. Пой?!

–Хорошо. Но я уже спела. Мне надо собраться с новыми силами. Хочу услышать твою песню. Если я сейчас запою первой, то будет не песня, а плач.

–Не говори так. А то я заплачу раньше тебя. Я еще тебе спою. Буду петь много, даже из-за океана. А сейчас прочитай лучше свое стихотворение?

–А какое? Твоя просьба застала меня врасплох.

–Которое тебе больше всего нравится.

–Хорошо. Только самое коротенькое.

И она певуче продекламировала несколько строк на итальянском языке. Слова хрустальной мелодией падали в больничную тишину палаты и бесшумно разбивались о ее сердце, оставаясь навечно в душе. Но бьющийся звон мелодии любви слышала только она. Хемингуэю ее голос казался океанским штилем, резко сменившим свирепый ураган.

Закончив декламировать, она тихо спросила его:

–Ты все понял, Папа?

–Нет. Переведи на английский.

–Звучит приблизительно так. Весной оживает природа, а любовь расцветает раньше подснежников. Как здесь будет правильно? В общем, потому что любовь не цветок и может расти под снегом и расцветает не только весной, но и в любой мороз. Короче говоря, она не ведает времен года.

Она еще раз прочитала эти строки по-итальянски и в палате повисла хрупкая тишина. И снова грустное молчание первой нарушила Адриана.

–Почему ты молчишь, ничего не хочешь сказать? Стихи не понравились?

–Я вдумываюсь в них. Сегодня мне все нравится. Не нравится, – отсутствует полностью. Ты возрождаешь меня к жизни. Я вновь расцветаю, как твои стихи о любви под снегом.

И он с неприязнью подумал о Мэри, которая несколько дней назад не могла его вдохновить.

–Как все странно. Никогда не думала, что первую ночь с любимым мужчиной я проведу в больнице. Такого, наверное, ни у кого в жизни не было.

–Было.

–У кого?

–У меня.

–Давно.

–Очень. Тридцать лет назад.

–А где?

–Здесь, в Италии.

–Тоже в больнице?

–Да.

–Расскажи, Папа.