Основоположник

Маркину нравились неформальные отношения с реверсивной партией, руководство которой к тому же не скупилось на искусство. Даже после того, как любимец публики отдавал (по тайной договорённости) Митрофану Брунету, главному партийному идеологу, две трети своего гонорара, на руках у Иосифа оставалась сумма, позволявшая ещё долго спокойно дожидаться очередного слёта активистов.

Утром следующего дня маэстро уже сидел в приёмной председателя и развлекал шутками всеобщую любимицу партии, секретаршу Уссацкого, Оксану. Пухленькая, отзывчивая на любые просьбы девушка была рада артисту. Она во все глаза таращилась на него, временами прыскала от смеха, и, чтобы веселье на рабочем месте казалось не очень бросающимся в глаза, прикрывала лицо сводным отчетом о работе региональных партийных ячеек. Время от времени Оксана кокетливо повторяла:

– Ну вас, Иосиф Богданович…

На шум, в приёмную заглянул Митрофан Брунет.

– Опять бардак развели. Веселитесь? – неодобрительно заметил главный идеолог.

– Да нет, товарищ Брунет, – оправдывалась девушка, – товарищ Маркин рассказывает о случаях на концертах. Люди, оказывается, такие странные бывают… я валяюсь, – и она опять, поперхнувшись смехом, прикрыла лицо спасительным отчетом.

– Вот-вот. Я и говорю – веселитесь. Как дети, честное слово!

– Извините, Митрофан Дадашевич. Вырвалось. Я тут вам материалы распечатала.

– Вы бы лучше, Иосиф, рассказали нашим коллегам что в мире происходит, – с плохо скрываемой укоризной заметил Брунет и не стал брать из рук Оксаны предназначенные ему бумаги. – За партийными делами они у нас света белого не видят. Карелию за заграницу считают, а про Адыгею-то я уже вообще, как говорится, молчу: не слыхали-с. Катастрофически отстаём от реалий жизни. Беда. До слёз беда.

– Что ж рассказать-то? – на секунду задумался Иосиф. – Ну вот, например, по основным новостям передали: житель африканской саванны поперхнулся косточкой редкого плода и умер, не приходя в сознание. Но самое интересное, говорят, что растение это – культовое и занесено в какие-то там анналы. Мужик хотел подправить свою – я извиняюсь, Оксаночка, – потенцию, но вместо этого и сам погиб, и, как оказалось, варварски истребил растение. Сейчас в стране ждут волнений племён, что поклоняются духу плода. Забыл, как называется этот фрукт, но у меня записано.

– Жуть. Сволочь какая, – воскликнула в испуге Оксана и с тревогой посмотрела на Брунета.

– У них там, в африках, порядка никогда не было, – подхватил тему идеолог. – Сегодня только наша партия способна защитить и флору, и фауну одновременно, системно ответить на любой вызов. Мы как раз сейчас, товарищ Маркин, разворачиваем необходимую работу в регионах…

– Кстати, – перебил Иосиф, – в тех же новостях: в одном регионе дом престарелых сгорел со всем содержимым. Дотла. И утонули в бане паломники. Подключилась чрезвычайная служба. Жизнь без конца проверяет нас на прочность. Не даёт, зараза, расслабиться.

– А как вы думаете, Митрофан Дадашевич, волнения африканские могут до нас докатиться? – полным тревоги голосом спросила партийная любимица. Она всё ещё продолжала осмысливать первую новость; во взгляде её застыла тревога.

Брунет готов был успокоить сердобольную секретаршу, но вмешался шеф. Уссацкий по громкой связи приглашал Маркина зайти.

– Ни пуха, ни пера, Иосиф Богданович. У Гарика Леонтьевича сегодня хорошее настроение, – напутствовала артиста всё замечавшая Оксана.

Маркин вошёл в просторный кабинет лидера партии с широкой улыбкой. Зная, что доставит Уссацкому удовольствие, встал в третью позицию, вскинул правую руку и громко, вкладывая в слова максимум патетики, переиначил под собственную выгоду слабенькое, по своей поэтической силе, но весьма пикантное двустишье:

Если женщина в постели хороша и горяча,

В этом личная заслуга Гарика Леонтича.

– Вы, как всегда, в своём репертуаре, товарищ Маркин, – без лишнего смущения отреагировал партийный основатель. – К сожалению, не могу поддержать ваш фривольный настрой. Слишком важный вопрос нам предстоит обсудить. А времени катастрофически мало. Поэтому приступлю сразу к делу. Есть мнение, Иосиф, рекомендовать вас…

Договаривать Уссацкий не стал. Вместо этого он хитро прищурился и застыл в выжидательной позе. Прошла минута, вторая… Время утекало, а в глазах Маркина не появилось и тени любопытства. Он продолжал слащаво улыбаться и молчал.

Пауза затягивалась. Понимая, что артист и не думает теряться в догадках, хозяин кабинета повторил заход. Во второй раз фраза прозвучала медленней и с нотками обиды:

– Я говорю: есть мнение рекомендовать вас. Вам, Иосиф Богданович, не интересно куда?

– Мне интересно всё, что связано с вашей партией, Гарик Леонтьевич, – ответил артист и почему-то потупил взор.

– Нашей, нашей с вами до мозга костей партии, дорогой мой, – поправил лидер, осклабился и стал походить на того Гарика Леонтьевича, которого маэстро десятки раз наблюдал со сцены во время своих выступлений.

– Хотим вас видеть «лицом» нашей боевой организации, Иосиф. Правда, в силу специфики жанра, который вы представляете, трудно говорить именно о лице… – Уссацкий снова хитро прищурился, но, чтобы в очередной раз не попасть в просак, почти не делая паузы, продолжил:

– …но именно ваш феномен, безусловно, выделяет вас на фоне традиционного искусства, которое вступило в противоречие с нашей повседневной жизнью. Мы – партия, которая не боится нового и решительно поддерживает новаторство во всех его проявлениях. Идеолог и теоретик нашей партии товарищ Брунет сравнивает ваше искусство с творчеством американца Ворхала. Да-да! Не меньше! Тот отражал в своих произведениях культовые предметы. Вы пошли значительно дальше, взяли на себя смелость противостоять махровому ханжеству. Хотите вы или нет, товарищ Маркин, но вы для нас теперь со всех концов фигура знаковая.

Гарик Леонтьевич на секунду замолчал, окинул Иосифа тёплым взглядом отца нации и ласково спросил:

– Так что, батенька, решаете? Даёте согласие?

– И ваш банк можно будет рекламировать? – обрадовался Иосиф. – Я уже вижу, как всё можно провернуть. Сижу я этак в белом кожаном кресле, много света, цветов…

– Данный контент потом обсудим, Иосиф Богданович, – болезненно сморщился и поспешил уйти от разговора Уссацкий. Он не любил упоминания своего банка вслух.

– Нет, потряска! Я уже всё, всё придумал! – не унимался артист. – А я говорю на наезжающую камеру: «Честный банк – для хороших людей». Затем меня показывают крупным планом. Я улыбаюсь и добавляю: «Положи на счет». Положи. А? Солидно? И в моём духе. Понятно. Да?

– Так вы даёте своё принципиальное согласие? – почти потеряв терпение, воскликнул тайный банкир.

– Почту за честь.

И Маркин всем телом потянулся через огромный рабочий стол, чтобы с чувством пожать партайгеноссе руку.

IV

Машина отреагировала на разблокировку дверей двумя звонкими механическими поцелуями. Перед тем, как сесть в автомобиль, Иосиф взглянул на хмурое, казавшееся совсем-совсем низким небо, и с настроением вдохнул.

– Всё-таки, хороший у нас здесь воздух! А? В раю живём, ей богу, – похвастался он перед Гротом, блаженно зажмурился и в очередной раз отпустил в свой адрес молчаливый комплимент.

Маэстро не переставал благодарить себя за то, что когда-то огородил в хвойном лесу участок земли с небольшим, подпитываемым родниками, озерцом. Грех было не прибрать к рукам этот сказочный уголок, который, как считал Иосиф, вряд ли бы долго ждал своего хозяина. Вскоре, действительно, рядом стали появляться другие новостройки, но звание первопроходца, человека дерзкого, пренебрегшего условностями, уже навсегда было закреплено за Иосифом Маркиным.

– Подумай ещё раз, Иосиф. На кой черт тебе всё это надо? – не обращал внимания на лирический настрой друга Лёсик. – Не боишься? В трубу полетят корпоративы. Без бабосов останемся. Чем расходы будешь покрывать?

Не отставала и Лизонька. Она увязалась за мужчинами; стояла возле машины в одном халатике и, как солдатка, причитала:

– Не ходил бы ты к ним. Ну что за радость переться на эту жуткую забастовку? Да и костюм этот твой… ладно бы ещё летом… Ёжик…

– Всё, помчали! Нас ждут великие дела, – прогромыхал Иосиф, поцеловал Лизоньку, наглухо застегнул пуховик и заставил Лёсика сесть за руль.

На место они прибыли, когда большая людская волна уже накрыла площадь. Возле сцены не находили себе места организаторы, среди которых достоверней других суетился Митрофан Брунет. Друзья видели, как в какой-то момент он схватился за голову, а затем с кулаками бросился на увальня, понуро смотревшего себе под ноги.

– Где списки выступающих?! Я тебя спрашиваю! Где списки? – доносилось до включенных на сцене микрофонов.

Брунет хватал «ублюдка» за грудки и изо всех сил старался вытрясти из него душу и, если повезёт, недостающие списки. Верзила стоял незыблемо, как памятник великому русскому художнику Репину.

Со стороны казалось, что жертвой является сам идеолог. Голова Митрофана Дадашевича моталась, тело ходило ходуном; и это существенно мешало правильно оценить суть происходящего.

Приблизившись к схватке, Грот принял возню за разминку двух замёрзших на студёном воздухе активистов, захлопал в ладоши и громко подбодрил Брунета:

– Держись, Митрофан! Свободное искусство за тебя!

Идеолог повернул голову, удивлённо посмотрел на продюсера и мигом отстал от верзилы, продолжавшего стоять в покаянной позе.