Страсть. Книга о Ф. М. Достоевском

– Не пробовал-с, лошадей-с не нажил пока.

– Нет, в самом деле, серьезно…

– Серьезно – работать без них не могу.

– То-то от ваших книг волосы дыбом встают.

– Только-то и всего? Придется больше курить.

– Уже начали?

– Что?

– Ну, эту первую папиросу.

– Никак не начну, табачок слабоват.

– В Сибири не бывали давно?

– Денег не найду на табак.

– Авансов, стало быть, не дают?

– В долг живу – не дают.

– А вы попросите, а я вам что-нибудь накурю.

Увлекаясь всё больше, уходя с головой в этот странный, непоседливый разговор, он отвечал теперь быстро, без перерывов, едва поспевая за трепетом мысли, точно боялся перепутать или забыть:

– Не у кого нынче просить. Бибиков выпросил статью о Белинском и выдал в зачет двести рублей серебром. Я хотел сильно в несколько дней сделать эту работу, беспрестанно думал о ней и даже много писал, однако ж Виссарион Григорьевич никак не дается. Удивительно, понять не могу, отчего не дается. Узнал я его, кажется, хорошо, было время – чуть на него не молился, в каторге он душу мне укреплял, стоило припомнить голос, черту, пару слов. А пока возился, деньги проел, выпросил другой аванс у Каткова, под новый роман и тоже проел.

– Не о принце роман?

– Нет, пока не о нем и даже не знаю о чем. Надо придумать, засесть за него, чтобы выбиться из крайней нужды, а не умею делать два дела разом, потому что ежели писать две вещи разом, обе пропали. А тут другая беда: о Белинском просто привести его собственные слова, и более ничего, ничего, да по нашей непечатности совершенно нельзя и нельзя. А у меня жена на руках, молодая, без платья почти.

– И вы прямо сюда?

– Куда же ещё?

– А я диву даюсь, увидя вас у адовых врат. Думаю: он-то как на развратной стезе, на европейском-то перепутье, куда русский образованный человек за цивилизацией ездит, не в рулетку играть? На рулетку-то, согласитесь, ползет одна сволочь. Нам-то, старикам, уж нипочем искушения пошлостью, соблазном дурную копейку схватить, а он-то, думаю, как, ведь он всё на Запад плюется, гниль, повествует, и грязь!

– Рулеточный город.

– Хотите играть?

Он с усмешкой вздохнул:

– Надо играть, Иван Александрович, надо, того гляди, пойду без штанов, а ради Христа тут, небось, никто не подаст.

– Вам, значит, без штанов нельзя, рекомендуете мне-с.

– Я всю жизнь почти без штанов.

Иван Александрович пожевал губами и негромко спросил:

– И надеетесь очень?

– На что?

– На выигрыш, разумеется, на что же ещё?

Он поморщился, боясь сглазить, но кривить не умел:

– Да как вам сказать…

– Да уж скажите, что за секрет.

– Вот видите ли…

Иван Александрович вдруг рассердился:

– А вы не тяните, не украду и черкесу не передам-с.

– Я присмотрелся тут к игрокам…

– И непременно прорветесь.

Он заспешил, с готовностью кивнув головой:

– Вот именно, именно трудно, Страхов на что холодный философ, и тот бы, наверно, прорвался.

– Не знаю, как Страхов, а Некрасов не прорвался бы ни за что. Некрасов, надо вам знать стихами своими не кормится, он нужную карту ждать может сколько угодно, до трех суток, приятели говорят.

Он воззрился, морща лоб, пытаясь сообразить:

– Нет, нет, дело не только в том…

– Как же не в том?

– Ну, конечно, дело не только в том, чтобы ждать, а, главное, в том, чтобы себя побороть, чтобы знать, может ли человек и до какой черты, если может, с собой совладать. Есть во всем этом идея…

Иван Александрович оглядел его с явной насмешкой:

– Выходит, ради идеи вы только и приоделись? А я-то думал, что ради Европы!

– Без оглядки бежать бы от вашей Европы.

Иван Александрович развеселился совсем, но заговорил размеренно, даже бубниво: