Адмирал Ушаков. Флотоводец и святой

5. Так как дубовый лес для кораблестроения нужен, дуб же растет очень медленно… и, может быть, откроется некоторым областям лесной торг свободный и беспрерывный, но отнюдь не беспредельный, ибо, не положа одному торгу границ, скоро можно и лес потерять».

– Вот так, дорогой. Ступай и помни, что Петр Великий нам завещал сберегать и сохранять, заново воспроизводить в России лес мачтовый, лес дубовый, для нашего кораблестроения нужный.

Но часа два еще с пристрастием допрашивал Иван Логинович своего бывшего выпускника с тем, что пригодилось ему в далеких морских походах, что осталось мертвым грузом. Провожая, похлопывал по плечу и горделиво посматривал на питомца. А Федор был уже в мыслях там, в дальних приволжских лесах, где еще шумел листьями, шуршал хвоей лес, без которого не выросла бы Русь корабельная.

В родных краях

Все-таки хорошо, что снарядили его в эту лесную экспедицию. Ехать по ее делам пришлось в почти родной Рыбинск.

Высокие мачтовые леса вдоль Волги знакомы были ему с детства. Осмотр лесных угодий, предназначенных под корабельный повал, промеры подготовленных к вывозу сосен, оценка их вместе с купцами и чиновником из Адмиралтейств-коллегий заняли почти три недели. Подписали счета, утвердили карты восстановления леса, определили сроки и места поставки – вот и домой можно заскочить.

– Никита! – закричал, забегая в избу, где у дальних родственников отца остановился вместе с чиновным адмиралтейцем. – Запрягай, поедем в Романов.

– Что ты, миленький, дорогой! – запричитала хозяйка. – На ночь-то глядя, вон какие столбы морозны вокруг солнца стоят!

– Не замерзнем, – аккуратно собирая книги и чертежи, успокаивал Федор родственницу. – Сколько тут езды-то. К ночи будем. А то в Романове заночуем у Силиных да поутру в монастырь еще сходим: помолимся и поглядим окрест с колокольни, – обратился уже к адмиралтейцу, с которым подружился и еще раньше пригласил погостить в Бурнакове.

– А волки-то! А волки! Ведь рыщут. Чай, голодные, зима в разгаре, – продолжала по постоянной древней привычке припугивать и напоминать об опасностях перед дорогой хозяйка.

– А пистолет-то на что у господ офицеров? – рассудительно пояснил, стаскивая с печи тулупы и валенки, Никита, побывавший вместе с барином в дальнем плавании и знавший, какое оружие возит он с собой.

Федор уже посылал его отсюда с весточкой домой, обещал, что скоро будет, но тщательное исполнение адмиралтейского задания все оттягивало и оттягивало выезд. «Матушка, поди, уж не раз шанежки его любимые пекла, разносолы готовила, промывала крышки у кадушек с грибами, проверяла бочоночки с брусникой и клюквой, желая угостить сыночка на славу. Тот же все не ехал, выверяя, проверяя, добиваясь, чтобы заказ был не в убыток русскому флоту, добротен, непорчен, без сучка и задоринки. Подрядчиков осаживал: вы что думаете, свое добро в горстку собирай, а чужое сей-рассевай?! Нет, все по трудам оплатим».

Адмиралтейский чиновник, сам человек дотошный, знавший хорошо все корабельные расчеты, все меры и цены, подивился ушаковской четкости, придирчивости и осведомленности в делах лесного хозяйства, для флота предназначенного.

– Где же вы, Федор Федорович, столь доскональные познания в корабельном деле, материалах для строения судов получили? – допытывался с любопытством.

Федор не гордился, отмахивался, сам у него по нескольку раз многое переспрашивал, в записи свои постоянно заглядывал, вспоминал многое из того, что в Архангельске, Кронштадте и Ливорно на эллингах видел, что из книг по строению кораблей выписывал. Купцы, подрядчики чесали в затылке: «Ну, барин, с таким не поблажишь и не проведешь, не объедешь на вороных», и уважительно соглашались на все его претензии.

В кибитке, поставленной на санки, накрытый тулупом и заячьей шубой, чиновник сразу задремал, а Федор вглядывался в набегавшие холмы и перелески, пытаясь вспомнить места, по которым не раз проезжал с батюшкой. Узнать почти ничего не удалось: то ли время, то ли снега все памятное стерли. Да и сумерки наступили быстро, покрыли все темнотой поля и лесочки. Бурнаково осталось в стороне, но ночевать решил в Романове, в семье дяди Силы Игнатьевича, где о его пребывании в Рыбинске тоже знали. Да и дело было небольшое.

Поутру адмиралтеец, что стремился обычно отстраниться от российской непросвещенности и темноты, удивился Ушакову, влекущему его на городскую площадь. Натуральный петербургский чиновник знал, конечно: свет знания и истории идет от Европы, в глубинах отечественных искать его нечего, а морской офицер, сам побывавший в иноземных краях, с увлечением поведал ему о прошлом сего городишки, словно тот таким славным древним греческим полисом был.

– Наш Романов – город стародревний, – окутываясь клубами морозного пара, простер с холма руку над городом Ушаков. – Основал его еще в XIV столетьи князь Роман Васильевич. Радетель за Отечество, он сразу встал на сторону Дмитрия Ивановича и в борьбе с тверяками, и в битве на Куликовом поле. Его владения были здесь вдоль Волги до самой Шокстны, – по-старому назвал Шексну Федор, – а потом тут княгиня Мария Ярославна срубила настоящий город, то есть огородила его деревянным острогом и насыпала земляной вал. Вот до сих пор сии холмы высятся, – указал он под ноги, где у церковной стены остановились. – А уже в 1493 году городок перешел к государю Московскому Ивану Васильевичу, а от князей Романовских было несколько княжеских фамилий: Вельские, Деевы, Жировы, Луговские, Львовы, Солнцевы, Ухорские, Шохонские.

Чиновник адмиралтейский познаниям офицера дивил-ся, с изумлением покачивал головой, а тот, видя, что ему внимают, продолжал с вдохновением:

– В Смутное время пылал тут пожар. Город выжег пан Гальбович. Но еще больший урон нанес горожанам Иаков Любский, православный литвин, что похитил из Никольской церкви икону Казанской Божией Матери. Потом эта икона волею патриарха Гермогена осталась в Ярославле навсегда, хотя каждой весной ее в Романов привозят. Народ здесь живет государю и Отечеству преданный. В то же Смутное время черные люди вопреки детям боярским выступили против тушинского вора и объединились с другими воинами и ополченцами за Веру православную. Тут у нас всегда наместник царский правил, а на том берегу Волги наши соседи из Борисоглебска управлялись прямо от царского двора. Они всегда ближе к царю были, поставляли рыбу к царскому двору, тот и звал их: «мои рыболови». Наши же, романовцы, ближе к Богу и Волге живут.

И опять чиновник дивился, как можно так досконально историю знать уездного поселения да и гордиться минулым, от которого ни пользы, ни радости не получишь.

Лошадей с Никитой пустили они впереди себя, сами же, похлопывая по полам полушубков и пританцовывая от морозца, шли вдоль улицы высоких домов, разнаряженных наличниками. Мороз, к удивлению петербуржца, разогнал не всех. На площади стояло несколько торговцев, предлагая различную снедь и поделки. Раскрасневшаяся молодка бойко стрельнула глазами и позвала:

– Купите, господа! Лучше наших романовских баранок вы нигде не сыщете!

– Баранов? – не расслышал чиновник.

– Да и баранов, – расхохотался Ушаков. – Романовская овца особая. Еще Петр I сие приметил, повелел скрестить местную простую русскую и силезскую, отчего получилась такая шерсть, что по всему миру славится. Романовские овечьи тулупы и модные полушубки по всей России за лучшие почитаются. Думаете, почему сия красавица столь радостна? Да ей тепло, и на людях она побыть хочет, приглянуться. А попробуйте-ка при наших морозах в иных одеждах постоять – быстро окоченеете, только романовская овчина и спасает…

Отведали баранок, поговорили с несмущавшейся торговкой, которая поведала гостям, что зимой и летом полным-полно в городе приезжих, что едут через Романов на Петербург, Вологду, Тверь, Ярославль и на Рыбинск.

А какие местные, то отсюда на Данилов в Пошехонье едут.

– В общем, пуп земли ваш Романов, – съязвил чиновник. Ушаков посерьезнел. Ответствовал:

– Извини, дружище, выкамурами, обиняками говорить не могу. К стыду, у нас большинство не знает историю Отечества своего, да и родных земель, откуда кто вышел. А если бы внезапно разрушились все памятники прошлого, забылись предания и сгорели книги, то душа народа обеднела бы и иссохла. Вся лестница жизни обрушилась бы, и неведомо было бы, где подъем, а где спуск, утратилось бы чувство жизни. Без прошлого человек стал бы ничтожен, а его бытие ограничилось бы мелкими тревогами существования.

Хотя чиновник сих взглядов не разделял, ему более по душе были иноземные сиюминутные наслаждения, Федору он не перечил больше.

Дорога на Бурнаково тянулась вдоль застывшей в своем ледяном величии Волги. Удивительно было думать, что

летом она вся заполнена двигающимися ладьями, барками, лодками, снующими туда-сюда.

– А вот и Хопылево! – показал на выглянувшее из-за лесного поворота большое село Ушаков. – В храме Богоявленском здешнем меня крестили, – с благоговением сказал он. «Опять потащит, поди, смотреть», – подумал ад-миралтеец и сам вылез из кибитки. Федор уже входил в храм, не оглядываясь. Прошел вперед, постоял перед иконой, долго всматривался в еще не тронутый временем лик святого Николы, которого считал своим покровителем и защитником. Монах из местного монастыря, собиравший воск, поклонился Ушакову.

– Намедни ваш батюшка здесь был, молился, свечку поставил, ждет не дождется.

– Да уж через час буду дома. Свидимся. – За спиной уже слышалось дыхание адмиралтейца. – Я вот товарища в гости везу и храм показать хочу. Скажите немного о сем месте.

Монах согласно кивнул и пригласил жестом подняться на колокольню. Петербуржцы, пыхтя, покарабкались за ним. Вверху они были вознаграждены. На искристо-белом покрывале снегов проступали зеленые и серые лесные разводы, в лощинках вздымали к небесам свои зыбкие дымные руки небольшие деревни, синевато-хрустальным поясом отсрочивала дали Волга, из которой, как сказочный город, вырастали стены монастыря.

– Экселянт! Монифик! Чудесно! – вырвалось даже у чиновника.

– Ну я же говорил вам, что земли сии забыть не могу в дальних походах, – порадовался за проснувшееся, наконец, чувство адмиралтейца Ушаков. – Вон посмотрите, близко совсем Бурнаково наше. Рядом Дымовское, Алек-сеевское, Петряево, Чернышкино… Речку Жидогость-то совсем занесло и не видно, а она тут вот в Волгу впадает, – оживился, узнавая место своего детства, Федор Федорович.

Монах переждал и показал строения:

– Наш монастырь возник на острове еще ранее Смутного времени. Укрепился здесь люд православный. Однако набеги самозванцев и грабежи разной вольницы поволжской нас богатыми не сделали. Храм наш Богоявления самый богатый в округе, и звон от него возвещает, что на Руси все спокойно. – Федор поднялся и с трудом прочитал: «Лета 7124 поставил сей колокол раб божий старец Киприан Евтихеев сын на острове Богоявленском и Пресвятой Богородицы и к Николе и к Леонтию Чудотворцу по своей душе и по своих родителях».

– Ну вот, сейчас ступайте вниз и поезжайте к батюшке, а я вас звоном догоню, – попрощался монах. И действительно, при подъезде к Бурнакову, как только они выехали из леса, с вершины колокольни сорвался и покатился по макушкам сосен переливчатый ком звонов, наворачивая на себя застывшую морозную тишину.

На широкое крыльцо усадьбы, как бы услышав сигнал, высыпали все домочадцы: отец, братья, сестра, дворня. Отец махнул рукой, с крыльца кубарем скатился парень с факелом в руках, подбежал к забору и поднес к невесть откуда взявшейся пушчонке пламя. Пушчонка бахнула.

– Ну, батя! Встречает, как адмирала! – радостно и смущенно поворотился к соседу Федор Федорович. – Где только бахалку раздобыл? – Соскочил с облучка и побежал к родным, вытянулся, отдал честь и отрапортовал: – Господин сержант! Капитан-лейтенант Ушаков, возвратившись из дальних Европий, прибыл в гавань Бурнаково для семейных баталий! – И обнял отца.

Вслед, оттолкнув отца, повисла на нем Дарьюшка.

– Феденька! Феденька! Красивый какой! Важный! – Обцеловала всего.

– Кыш! – ласково отвел ее Федор Игнатьевич. – Пройдемся по саду, пока остаточки на стол донесут. А вас как звать-величать? – И дальше уже, как со старым знакомым, изъяснялся с адмиралтейцем.

Припорошенный утренним инеем сад отряхивал блестящую одежду, обнажая застывшие ветви яблонь и вишен. В беседке, сделанной под крепостную башню, фыркал паром самовар, лежали только что испеченные калачи, пироги и пышки.

– Пожалуйте по чашечке! – пригласил гостей. Старый преображенец, он знал, как важно после дальнего похода вот так, просто постоять в родном саду под голубым небом, полюбоваться белой березой, сгрудившимися в углу сада рябинками с не склеванными еще красными ягодами, послушать тишину. И действительно, суетливость исчезала, волнения и тревоги оседали на дно души, чувства становились прозрачными и незамутненными. Хорошо быть дома после длительной отлучки!

Адмиралтеец тоже заразился всеобщей радостью, расспрашивал про имение, любовался зимним садом, его аллеями, высокими соснами, закутанными в солому яблонями.

– Представляю, какова сирень здесь по весне! – размахивал он руками.