Принц воров

– Ничего не жрать, коли жрать нечего, – был им ответ. И Корсак уводил жаждущих головорезов от жилья.

– Червонец, – рычал кто-нибудь из бандитов, – разреши сходить! Ну кто там может быть?! Пара мужиков, пара баб! Заберем снеди, и все дела!

Но Червонец угрюмо молчал, толкая изголодавшихся подчиненных в спины.

Два или три раза, залегши в лесу, они видели, как по проселочной дороге проезжают грузовики, в кузовах которых сидело никак не меньше двадцати солдат. Один раз им встретился пикет на дороге, которую нужно было перейти. Два мотоцикла, на колясках которых стояли пулеметы Дегтярева, и рядом – человек восемь людей в синей форме. Спокойно покуривая, они указывали руками в сторону залегшей группы, чертили в воздухе какие-то круги и, наверно, соглашались друг с другом, что через такие кордоны прорваться бежавшим бандитам, если таковые имеются, невозможно.

Корсак был другого мнения. Он упрямо вел группу в Хромово, делая большие петли и сводя к минимуму встречи не только с разыскивающими их чекистами, но и с местными жителями. Когда светящиеся стрелки на часах Славы стали одновременно приближаться к цифре «3», указывая на то, что наступило утро второго дня их похода, вдали показались смутные признаки поселка. Более того, они вышли прямо к кладбищу.

– Черт меня побери, – пробормотал Крюк, вглядываясь в раскинувшуюся перед ним панораму. – Ни одного креста…

– Кресты сожгли в войну. Люди приходили и крали их с могил, – пояснил, с удовольствием опускаясь на землю, Корсак.

– Леса мало?! – взвился Крюк, истый вор старой закалки, для которого опоганить могилу было равносильно сожжению церкви или убийству матери.

– Люди голодали, Крюк, – буркнул Ярослав. – Лошадей нет, сил нет. Попробуй, свали дерево, напили и наруби… Ты как сейчас себя чувствуешь после полутора суток голодухи? Завалишь пару березок?

Крюк с сомнением хмыкнул…

– Куда проще крест вынуть и дотащить до дома… А там ломай его и по частям жги… Ты куда это подался, орел?! – окрикнул Ярослав одного из бандюков, направившегося в глубь кладбища.

– Жратвы набрать! – огрызнулся тот. – Хлеб на могилах, водка, конфеты… Мало ли чего! Или ты нас совсем решил голодом заморить?!

Усадить его на место означало вступить в распри с оголодавшими, превратившимися в зверей бандитами. Понимая, что сейчас как раз тот момент, когда это не нужно, Слава решил использовать ситуацию с пользой.

– Иди, только не один, а с ним, – он кивнул в сторону второго. – Обойдете кладбище, поищете кого-нибудь из ваших. Я-то вас вел наверняка, а ваши друзья, полагаю, ломились сюда на полуторках и по прямой. Если кто таким образом и добрался, то уже давно нас дожидается. Приведите их сюда.

Когда они остались втроем, Червонец пересел к Крюку, который расположился неподалеку от Корсака.

– Так как фамилия того, в чьем склепе Святой схоронил свое добро? – вяло разминая папиросу, в который раз спросил он.

– Сначала соберемся в организованную, насколько это возможно, кучу, – вновь ушел от ответа Слава. Чувствуя, как даже через усталость и голод нарастает злоба нового пахана, он улыбнулся: – Напрасно окошмариваешь ситуацию. Уйти от вас я не уйду – у вас моя семья. Забрать цацки один я тоже не смогу. Собрать же всех вместе хочу для того, чтобы правильно организовать поиск. По-прежнему мне не доверяешь? А ты доверься…

Плевок Червонца ушел куда-то в сторону могилы с железным крестом, на котором было выжжено: «Ивановъ Михаилъ Михайловъ… 1856–1902…», туда же унеслись слова: «Ладно, банкуй…» И Ярослав расслышал в этом: «Придет и мой черед раздавать».

Сначала их было семеро. Слава и шестеро бандитов. Тогда, в поле, таща на себе труп убитого Червонцем Гуся, Корсак вспомнил и о «браунинге» в правом кармане ватника бандита, и о том, сколько патронов вмещает его магазин. После смерти Гуся оставалось шестеро – Слава и пятеро с ним. И один явно не вписывался в эту обойму. Нужна была ситуация, которая позволила бы уравнять количество имеющихся патронов с количеством спутников. Корсак создал ее без особых хлопот, лишь про себя зная, чего это ему стоило и чем он рисковал. Единственное, подо что нельзя было подогнать ситуацию, – это при бандитах удостовериться в том, что магазин в «браунинге» заполнен действительно полностью. Но даже если в пистолете всего два патрона, отнять у Корсака руки и ноги никто не сможет. Он рассчитывал на шок, который вызовет появление в его руках оружия.

А еще он надеялся, что двое изголодавшихся и направившихся осквернять могилы головорезов не приведут никого из своих подельников, сумевших выйти из окружения. Для подтверждения этих надежд ему и нужна была пауза, вызвавшая такое раздражение Червонца.

Но он ошибся.

Минутная стрелка очертила на циферблате круг и уперлась в «12». В четыре часа утра в это время года темно. Темно и сыро. Холод пронизывал Корсака до костей, промокшая после долгого ползания куртка на ватине потяжелела на несколько килограммов и обвисла. Мучительно хотелось пить и есть, силы держались на какой-то единственной струне, натянувшейся донельзя и готовой разорваться.

За тот час, пока двое бандитов бродили по кладбищу в поисках поминальной трапезы, он ни разу не перекинулся словом ни с Червонцем, ни с Крюком. Справедливости ради надо заметить, что те и меж собой не очень-то разговаривали. Усталость сковывала их члены, их мучили те же муки, что и Ярослава, и терять калории на бестолковые разговоры им, видимо, тоже не очень-то и хотелось.

Когда на восточной стороне кладбища послышался треск сухих ветвей, Червонец перевернулся и взял на изготовку «ППШ», Крюк просто привалился к дереву и положил «шмайссер» на колени, а Слава прижался к земле.

Это мог быть кто угодно. Кладбищенский сторож, промышлявший тем же, чем отправились промышлять бандиты, сами бандиты, а могло статься так, что это методично прочесывают кладбище чекистские патрули.

Но вышло так, как хотел Червонец и как не рассчитывал Слава. К месту их стоянки приближались те самые двое и с ними – пять или шесть – в темноте разобрать было трудно – вооруженных людей.

«Если это не партизаны Ковпака, то, скорее всего, счастливчики, коим повезло выбраться из окружения под Коломягами», – молча усмехнулся Корсак.

Теперь их было десять человек, и никакой речи о применении трофейного «браунинга» быть не могло. Головорезы молча присели на корточки – в позу, привычную для людей, отбывших добрую половину жизни в колониях, захрустели чем-то, зажевали, послышалось бульканье воды. Слава не вмешивался в процесс их радостной встречи. Для него это братание было сродни поражению. Вернись двое – уж он сумел бы пристрелить троих, оставив Червонца на второе! Что с ним делать, чтобы его прорвало на откровения, Слава знал. Двадцать четыре выхода за линию фронта, пятнадцать рейдов в тыл противника, двенадцать спецзаданий на уровне разведуправления и десятки эпизодов, когда нужно было «раскрутить» на сермяжную правду предателей в собственном тылу… И тогда не шла речь о жене и сыне. Тогда он просто профессионально выполнял свою работу. Так неужели же он не вытряс бы душу из убийцы, удерживающего в бандитском плену его Свету и Леньку?!

– Самое чистилище было как раз там, куда этот направил первые две группы, – доносился до Славы говорок одного из тех, кто «ехал на полуторках и шел напрямую». – Если кто и вышел из этого ада, то сдох в лесу. «Красных» там было не меньше полусотни в каждой группе, а групп таких было две… Они порвали братву в клочья…

– Нам повезло чуть больше… – сообщил еще кто-то. – Лесом было лучше… Когда они стали нам бить из пулеметов в спину… я думал – хана. Березы падали, словно их литовкой косили…

– Эй! – кто-то из темноты гневно окликнул Ярослава. – Ты куда людей послал, сволочь?! Нас из пятидесяти десять осталось!..

– А говоришь, Крюк, не считаетесь, – улыбаясь в темноте, заметил Слава. – Что ж ты прешь на меня, как бык, если жив остался? Или ты хотел, чтобы батальон НКВД помер, а вы без единой царапины вышли? Рылом не вышли! А если чем недоволен, так иди сюда, разберемся в мелочах…

– Он прав, – закончил разговор, словно обрубил, Червонец. – Радуйтесь тому, что он вывел пятую часть. Мы могли сдохнуть все еще сутки назад! А кто не сдох бы у дома, тот сдох бы на киче или в расстрельном рве!.. Так что оставьте парня в покое…

Корсак понимал, откуда такая внезапная милость и рассудительность человека, который еще два часа назад готов был прирезать его, как Гуся. Во-первых, в случае удачных поисков схрона Святого добычу нужно было делить не на пять десятков мерзавцев, а только на десятерых. Самых отъявленных, самых изворотливых, беспощадных и кровожадных, но всего лишь на десятерых. И во-вторых, десять человек всегда легче обмануть при дележе, нежели когда их в пять раз больше…

– Ну а теперь иди сюда, спаситель наш… – И по голосу Червонца Слава понял, что теперь наступила как раз та пора, которую тот многозначительно обозначал, как «придет и мой черед банковать»…

Слава с трудом встал и направился в темноту, где мерцало несколько папиросных огоньков.

Вернулись бандиты, как видно, не с пустыми руками – подле них в полнейшем беспорядке, словно в хлеву, как и положено на привале у беззаботных идиотов, валялись пустые консервные банки, куски хлеба, луковая шелуха и другое, что именуется отходами человеческой жизнедеятельности.

– Садись, выпей, – Крюк протянул Славе флягу, заранее предупредив: – Не спирт.

Снова услышав про спирт, Корсак опять, как вчера в поле, вспомнил мать. Спирт наверняка не куплен, а взят разбоем на каком-нибудь из ленинградских медицинских складов. Перерезали охрану и выкатили пару бочек, благодаря которым дом Святого вчера горел быстро и ясно. Тяжелые времена. Раньше спирт выносили честнейшие из женщин, пытаясь сохранить тайну рождения сына, теперь его выкатывают бочками…

Слава вспомнил о матери, и в голову закралась совершенно безумная мысль, что… а не лучше ли было вчера взять вооруженную банду под свой контроль, быстро организовать и устроить палачам матери предметный урок тактики войск специального назначения в лесных условиях?..

Напившись, Корсак провел рукой по подбородку и услышал сухой треск жесткой щетины. Последний раз его лицо находилось в таком состоянии во время последней операции, когда пришлось распрощаться со своим коленом.

– Ну что, друг Корнеев… – сказал наконец Червонец, вминая огонек папиросы в холодную землю («Опять же под себя», – подумал Слава). – Пора и честь знать. Люди здесь собрались терпеливые, грамотные, о правилах выполнения обязательств знают не понаслышке. Им и в тюрьму-то западло идти с карточными долгами, не сядут, пока не рассчитаются. А уж слово, данное у постели умирающего, они исполнят раньше, чем умрут. Я слово сдержу. Когда мы найдем тайник Святого, твоя жена и сын, и ты с ними получите польские паспорта и все наличные, что будут найдены в склепе. Остальное отойдет в наш общак. Я привел тебя к кладбищу. Теперь ты должен назвать фамилию того, чья душа никак не может обрести покой и вынуждена охранять золото старого вора. Не пора ли ей успокоиться и передать заботу о схроне более дееспособным лицам?

Корсака в этот момент беспокоило обстоятельство, которое он осознал, слушая обрывочные рассказы пришедшей группы о своих злоключениях по дороге к Хромовскому погосту.

– Грамотные, говоришь? – бросил он, снова проводя ладонью по щеке. – Давай посмотрим, насколько они грамотные! Скажи, Червонец, видел ли кто-нибудь нас из ищеек НКВД, пока мы шли сюда? – не дождавшись ответа, который был и без того очевиден, Слава ткнул пальцем руки в сторону вновь прибывших. – А задай тот же вопрос им. Я хочу послушать, что они ответят.

У ограды старого кладбища воцарилась тишина, поскольку истина, давно открывшаяся Корсаку, стала доходить и до самых «грамотных».

– Они вышли из окружения с боем. Им стреляли в спину. Мы шли кругами, так что даже если кто нас и видел по дороге, то их сведения, переданные чекистам, поставят их в тупик. Идя сюда, мы двигались зигзагами, непонятно куда, и каждый, кто мог встретить нас по дороге и остаться нами не замеченным, является носителем дезинформации. Эти же шестеро брели после боя по прямой! Сорок верст по прямой! Так ходят только бараны! Я слышал, как кое-кто тут хвалился своим практицизмом и повествовал, как они запаслись продуктами и пойлом в двух деревнях. Я вас поздравляю. Если я не ошибаюсь как человек, неплохо знающий эти места, то последняя деревня, которую они осчастливили своим посещением и где оставили несколько трупов, находится в пяти километрах от места нашего отдыха. У меня вопрос в этой связи, Червонец… Задавать его или нет?

– Твою мать… – вырвалось у Крюка.

– Я вам больше скажу, бестолковые друзья мои: мы сейчас сидим и спокойно курим, находясь в самой глубокой жопе, которая только существует в Союзе ССР! А в это время десяток сыщиков из НКВД, многие из которых повторили мой фронтовой путь боевого разведчика, вычисляют место нашего нахождения. И вы сейчас сидите, хвалитесь убийством двоих беззащитных крестьян и одного участкового уполномоченного и мечтаете о том, на что потратите свои сотни тысяч!

– Мы уже давно в жопе, – подумав, возразил Червонец. – Ты не понимаешь нас, и ничего удивительного в этом нет. Как же тебе понять нас, когда вся жизнь наша – риск, опасность, смерть?! И не называй моих людей баранами! У тебя какой девиз? «За родину, за Сталина»?! А наш девиз: «Зубов бояться – в рот не давать!» Сейчас мы встанем, ты назовешь могилу, и мы будем ее искать! Если ты поступишь иначе, я прирежу тебя и твою семью! И в этом случае мой поступок будет обоснован и понят! В жопе… В ней сейчас не мы, а они! – И Червонец выбросил руку в сторону, откуда все пришли. – И уж таких хитрожопых, как они, стоит поискать! А мы живы! – он рванул на себе ватник. – Живы! Потому что на каждую хитрую жопу есть хер с винтом, понял?!

– Я-то понял, – подтвердил Корсак. – Но на каждый хер с винтом есть жопа с лабиринтом. Это-то я и пытался тебе сейчас объяснить. Но раз для тебя важнее блеснуть чешуей перед братвой и разыграть дешевый сценарий с треском пуговиц, тогда забыли все, что я говорил. Мы идем искать могилу, точнее – склеп пана Стефановского. Эту фамилию мне назвал Тадеуш Домбровский.