Удовольствие есть наказание

Элис просто взяла её на сердце и уж не смогла отпустить. Если отпустить, то, казалось, сердце вырвется вместе с болью, и тогда она умрёт. А если Элис умрёт, то уж после неё точно не должно ничего остаться. Сама она в этот свет ничего не произвела, поэтому и страдала. Когда после тебя не остаётся ничего. Существует лишь одно – память о тебе. Друзья ли тебя запомнят или родственники, но всегда есть надежда на то, что ты будешь жить через поколения. Проблема лишь в том, чтобы стать человеком, которого захотят вспоминать ещё и ещё, раз за разом, например, за ужином. Именно такие мысли должны были прийти в голову к Элис, но это всё не случалось и не случалось до сей поры.

Впервые в её жизни произошло то, что заставило почувствовать Элис максимально неуютно.

Элис эта информация, казалось, добила, и она рыдала уже у себя в комнате в постели. Слишком хрупка девичья психика! Впервые она почувствовала ответственность за, казалось бы, совершенно чуждого ей человека.

Она была так глупа! Хоть раз за жизнь представилась возможность это увидеть. Пелена будто спала. Хотя нет. Это –уже не "будто". Элис теперь видела полную картину мира, словно смотрелась на себя в зеркало.

ЧАСТЬ

ПЯТАЯ

Du hast Diamanten und Perlen…

Du hast die sch?nsten Augen,

M?dchen, was willst du mehr?(нем.)

В полдневный жар, в долине Дагестана…

В полдневный жар!.. в долине!.. Дагестана!..

С свинцом в груди!…

Heinrich Heine und Michael Lermontov

Очередной хмурый день проникал в комнату Элис. Целую ночь она думала, что натворила своим вчерашним отказом. То, что бушевало внутри – это был не страх перед неизвестностью, а лишь инстинкт самосохранения. Подай она тогда надежду, и всё было бы спасено! Глотка её была сорвана так же, как и, собственно, голос. Она чувствовала себя укутанной в мантию?невидимку. Её не оставляло в покое собственное нутро, так и стремящееся выйти наружу. Невнятная речь Элис более походила на заклинания, нежели на законченные слова. Ежели бы она ослушалась в тот момент свою гордыню, то сейчас, скорее всего, не было бы этих бессмысленных страданий. Внутри Элис зажигались и тлели чувства одновременно. Каждый её вздох передавал эту огромную гамму эмоций. Элис чувствовала, словно всё её тело перемолотили через две огроменные шестерёнки. Никому бы не посоветовал ощущать себя именно так. Элис собиралась пойти навестить Рельсу и извиниться перед ним. Но тело её словно не хотело забираться в одежду. Такие просторные джинсы вдруг стали узкими. Куртку хотелось распахнуть, пускай на улице, что странно, было невероятно холодно. Неодушевлённые предметы вмиг ожили и будто говорили, что нельзя идти к нему. Повредилась и комната – всё в округе стало таким расплывчатым! Предметы таяли на глазах, соединяясь в расплывчатые лужи, что валяются на дорогах осенью. Зрачки расширились – белков будто и не было видно. Но ей хотелось раскаяться, поэтому всё, что было на виду, не имело значения. Элис хотела доказать себе, что это не конец. Что начало ещё наступит вновь – именно так ей и хотелось верить. Ей хотелось зародить в этом умершем человеке жизнь. Он не имел для неё большого значения, но всё равно Элис не хотелось терять своего друга. На улице стало милее, как только Элис вышла из дома. Дворник сгребал камешки, пыль и прочую земляную труху метлой в совок и выкидывал. Элис посмотрела на руку – пальчиков будто не было. Отпечатки исчезли, испарились, стёрлись. С каждым шагом по бетонному бордюру ножки её фиксировали пятки в узах земли. Сколько уже лет прошло с момента её рождения, а полюбила она только сейчас. Каждый стук каблуков превращался в слова из признания Рельсы. Зачем этот глупый мозг генерирует такие идиотические мысли? В нём столько мусора в последнее время. Особенно в отношениях этот вопрос вставал клином. Её носик втягивал воздух тоненькой струйкой, из?за чего горло сузилось, а в лёгких он скручивался в углекислый газ. Как следует, она уже не существовала, потому что и смотрела Элис иначе, и дышала по?другому. Где?то с час назад она дала себе зарок никогда более не заводить такого блуда.

Ей нужен был Рельса. Как друг, как человек, как обожатель. Всё было бы лучше, коли можно было б изменить и повернуть всё вспять. Большое воодушевление на неё оказало Солнце. Половинчатые лучики обнимали тело Элис, открывая миру каждый его кусочек. Розоватые клетки наполнялись кровью и отдавали белизной. Белизна эта было даже элегантна и шла к лицу нашей героине. Во всех аспектах она была идеальна, но только под этим Солнцем. Стоило лишь ей войти в темень тени, как в этом образе появлялось уже нечто тёмное, нечистое. Чертовщинка всегда присутствовала в Элис. Она имела огромную роль в обольщении мужчин. За неё цеплялось сердечко очередного школьника или другого, более приметного, мальчика постарше. Выговора никто ей не делал, потому что все были польщены комбинацией чертовщинки и прекрасного тельца.

Элис всегда давали второй шанс, когда она – никому и никогда. Эгоистичность и прочая нечисть уже давно поглотили её по горло. Не было у неё в жизни плана, структуры. Всё держалось на честном слове. Казалось, что она делала всё, что сама могла делать. Элис не представлялось случая с негативной стороны ощущать всё то, что она ощущала с положительной. Вон его дом. Элис хотела орать – столько в ней было энергии. Что только не было нарисовано на этом каменно?булыжном здании! Всякие узоры, нецензурные слова и логотипы телеграм?каналов. Как браслет опутывались спиленные стволы деревьев с уничтоженными кронами вокруг этого дома. Но Элис думала, что жителям этого дома очень повезло, ибо из их окон была видна какая?никакая, но природа. Открытая дверь так и манила к себе. Элис никак не могла подойти к ней – ноги подворачивались. Она знала, что пути назад нет, но никак всё?таки не шлось. Слёз, которым можно было бы дать выход, уже не было – их удалили, как неудачные татуировки. Душевное состояние удручало лишь одним своим наличием. Внутри всё опустело с тех пор, как Элис поняла собственную обречённость. Каблучки сами стучали в сторону направления этой стальной двери, которая, как две капли воды, была схожа с её собственной стальной дверью. Из темноты доносилась лишь гулкая тишина, пробирающая своим белым шумом до мурашек. Но пришлось хоть раз в жизни преодолеть себя! Так темно всё?таки здесь! Каменная лестница четырехэтажного дома будто скрывала в своих закромах целых десять этажей.

А в этих этажах обязательно были бы квартиры, заполненные чудищами, убийцами, наркоманами, самоубийцами и т.д. Впрочем, это слишком пессимистично думать именно так и никак иначе. Ступенька за ступенькой становились расплывчатой лужей, как дом и квартира Элис. Такая одинаковая серая жидкая масса давила на глаза, изничтожая в них сам намёк на белок. Элис держалась за перила и кое?как поднималась всё выше и выше. Живая и здоровая, она летела сквозь эту пучину каменной серой мерзостности, потонувшей в грязи. Следы табачного дыма переходили со стен на одежду и там замирали намертво. Отодрать, отлепить их при всём желании бы не удалось. Будто туберкулёз перешёл в реальный мир и обрёл материальный облик. Оптимальный вариант для Элис был – открыть в тот же миг свои прекрасные очи и наконец увидеть всё в полной мерзости красоте. Наконец, квартира. Как обычно, никто и не подумал запирать коричневую дверь с позолоченным номером. В прихожей красовался коврик с каким?то турецким или арабским узором – Элис не разбиралась в таких. В квартире было до жути тихо. Здесь явно когда?то была жизнь, которая сейчас куда?то испарилась. С кухни несло неведомой прохладой, а, значит, никого там и не было. Рельса не любил холода, да и жары не любил. Он вообще много чего не любил, а вот её смог как?то полюбить. Смог выцепить то, что скрывалось за чертовщинкой. Человек всё?таки этот Рельса! Хороший и добрый. Но тут повеяло какой?то гнильцой. Ужасный запах, если быть откровенным. Будто тухлую рыбу скрестили с настолько же тухлыми яйцами и курицей. После эту партию, верно, заставили увеличить запах в десять раз, ибо этот запах заставил Элис отодвинуться от сумрака и, наконец, начать ориентироваться в пространстве. Она начала потихоньку продвигаться к той комнате, где и был, предположительно, Рельса. К сожалению, это был именно он. Тело самоубийцы мирно лежало на стуле. На полу валялся пистолет, а из левого виска текла тёмная красно?чёрная кровь. Лицо излучало счастье, будто он хотел умирать раз за разом. Элис закричала. Этот протяжный вой, кажется, было слышно со всех уголков земного шара. Такой человек! Уйти сейчас – просто глупость! Уходить из жизни – это вообще глупость! На столе была записка, гласящая, что надо Элис идти домой. Страх пропустил её, как нитку через шёлковую прядь паутины. Она начинала думать, что этот Рельса не специально себя убил. Ведь не мог такой хороший человек не жалеть себя и окружающих? Он был обязан жить! Ей казалось, что всё именно так. И теперь приходит осознание, что, возможно, именно ты виноват в смерти близкого человека. Но есть и надежда на искупление. Надежда ведь умирает последней, так? Значит, скоро умрёт и она, если умер первый. Боже, какие отвратные мысли льются на эту порочную белую бумагу! Уже и писать про эту дрянь не хочется.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Начал Катю целовать.

Фёдор Достоевский

В эту минуту к Элис собирался приехать Клаас. Было удивительно его стремление помочь оправиться этой безумной девочке. По поводу случившегося она написала ему сообщение в соцсети и ждала ответа. Лишь на утро следующего дня он решился поехать к ней. В этот момент Элис находилась у Рельсы дома. Белый гробик колесил по городу, стараясь отыскать место, в котором Клаас был и не раз. Белый выводит из своих отблесков все цвета немногочисленной радужной палитры. Волнения не было. Было лишь желание опять вернуть себе ту жизнерадостную Элис, которую Клаас привык видеть перед своими глазами. Пара должна была соединиться и стать вновь единым целым. Так обычно размышляют люди, у которых не было ничего до этого момента их жизни, и уж точно не будет после. Понимал ли это он? Вряд ли. Но сам его шаг приезда к Элис вселяет надежду на то, что ещё не всё потеряно. Спонтанно он остановился и вышел из своей машины. Быстро и легко Клаас шёл по пыльной дороге. В последний раз он видел улыбку на её лице… А вот этого момента он не припоминает. Ещё раз и ещё раз в голове пытался возникнуть её образ с милой улыбочкой и прекрасными глазками. Романтика всё равно через носорожью кожу не могла проникнуть. Эмоции подобная человеческая требуха отсеивались. Как катакомбы, пустели его извилины с каждой минутой. Ему память никогда не нужна была, когда вокруг него народ всегда страдал. Как крокодил, заплывающий на дно Нила, он подыскивал свою жертву, вцеплялся, а после – оставлял лишь кости, тлеющие на жарком Солнце. Клаас подошёл почти вплотную к двери. Ключи, подаренные на его день рождения, сверкнули и отразились в глазах. Они были с зелёным брелоком, на котором виднелось имя нашего героя. Подарок на день рождения от Элис. Смотрел на этот брелок и вспоминал это милое сердцу лицо. Впрочем, вряд ли этот человек мог что?то чувствовать этой мышцей, что давно, казалось, перестала биться. Ключи повернулись несколько раз в замке. Дверь отворилась, словно это были врата в рай. Оригинальное, конечно, чувство он испытал. Да, дома не было ни Элис, ни её мамы, как и отца. Бегло Клаас осмотрел каждую комнату. Родители, видимо, прохлаждались на работе. А где же была Элис? От входа и до выхода в доме не было ни единой души! Телефон ещё назло и разрядился! Подчёркивая очередную мелочь в каждой комнате, считая даже ванную с туалетом, он постоянно приходил всё к одному и тому же выводу. Все будто исчезли. Он прилежно присел на диван и стал ждать хоть кого?нибудь. Единственное, что было в его голове, так это – пустота и непонятливость. Нового ничего не появлялось оттого, что мозг не напрягал своих извилин. Впервые за жизнь он подумал, что всегда отвергал общественное мнение и мировые устои. Минус ли это? Или всё?таки плюс? В его случае и то, и другое. Но в большей степени это был, естественно, минус. Более чем плебеем его нельзя было никак назвать. Тут он заметил посылку, лежащую на кровати. Может, принесла её мама? Элис никогда не заглядывала в почтовый ящик для посылок. Эта вещь была запакована в картонную коробку из?под обуви. Клаасу в ту же секунду захотелось её открыть. Любопытство пожирало его. Никогда он доселе не чувствовал какой?то загадки в Элис, а теперь, наконец, представился такой случай. Это было нечто даже вроде паршивого эксклюзива. Клаас хотел оказаться в числе первых. Не только в числе тех, кто отыскал эту самую загадку, но и тех, кто раскрыл её. Как ему не хватало сейчас Элис! Поэтому только посылка являлась намёком на неё. Его грубые руки потянулись к коробочке, расправляя не слишком толстые пальцы. Картон почувствовался на кончиках их подушечек, что называются отпечатками. Коробка приоткрыла вершину, а Клаас заглянул в эту тёмную пучину. Слышалось лишь какое?то тихое тиканье часов.

Откуда в посылке часы? Да и зачем, собственно, Элис нужны часы? Взрыв. Элис в это время вызвала полицию на квартиру Рельсы, а сама бежала к себе домой, потому что так велела записка. Да и сердце волновалось за то, что же могло быть в её квартире. Всё смешалось в этом пустынном мире, полном сухости и пустословия.

Вся жара, бывшая хотя бы раз на улице, словно собиралась в единую тучу и начинала нещадно палить, сжигая всё на своём пути. Солнце, как единый глаз, сжигающий всё своим языком или пламенным взглядом, глядело на Элис и отговаривало её идти домой. Как раз в это время подул холодненький ветерок, вселяющий надежду в эту натерпевшуюся всякого девочку.

Она до сих пор слышала в голове его голос. Тот голос прорубал собой тишину, опять и опять признаваясь ей. Чтоб было проще бежать, Элис закрыла глаза и орала во всё своё тоненькое горлышко. Ничего такого с ней не произошло. Удача ли это или Божья помощь? Собственно, не имеет значения, ибо для неё это не имеет ровно и совершенно даже самого наималейшего значения. Сама Элис каким?то неведомым образом добежала до своего домика. И это очень хорошо, что она здесь всё?таки оказалась. Почему всё, кроме этого, пошло так, как не надо? Судьба?злодейка. Ничего, пробиться сквозь туман неизвестности ещё можно. Лестница своими ядовитыми ступеньками отравляла каждый шажочек к верху. Она хотела взбираться, поэтому и не чувствовала такого низменного чувства как боль. Ноги, казалось, начали кровить и наполнять этой бурой гадостью обувку. Галлюцинации на фоне нервного срыва, я считаю. Она издалека видела свою дверь, но не примечала расстояния, которое ей всё равно пришлось бы преодолеть. Элис была истощена, падала на ходу, на ходу же засыпала. В глазах кроме отдалённой двери не оставалось ничего. Как потерянная, она добрела до двери и коснулась ручки. Её ключи потонули в кармане; их было не достать. Спустя минуту они оказались у Элис в руке, но, вставляя ключ, Элис поняла, что кто?то есть дома. Мать с отцом не могли – у них работа, следовательно, это был Клаас, которому она давным?давно на день рождения подарила ключики. Сразу же зайдя, Элис почувствовала тот самый запах. Множество мыслей было в её голове. Она боялась зайти в комнату, откуда шёл теперь гораздо более зловонный запах, чем там, у Рельсы. Пришлось перебороть себя и увидеть его… Клааса. Тело валялось на кровати, а лицо было выжжено чем?то наподобие кислоты. Она боялась даже прикоснуться к нему, пощупать пульс и обрести надежду. Ей уже ничего не хотелось. Всё было потеряно. Все годы любви спалились кислотным выродком, который обиделся на её слова и решился мстить. Слёзы текли ручьями, превращались в лужицы?озёра, а дальше становились морями?океанами. Ничего не было в нём, да и в ней, кроме тела, не было ничего, как и в Рельсе отсутствовал намёк на человечность после того случая, который, как она думала, совершить не было, кроме него. На грани нервного срыва Элис стояла в исступлении, совершенно не придумывая выход из этой ситуации. Впрочем, выход был всегда. В этой же ситуации она ничего не могла придумать ничего, кроме как посмотреть в последний раз на Клааса. Но тут в глаза бросилась деталь. В руке у Клааса была туго свёрнутая записка, состоявшая из нескольких листов. Она чудом уцелела, и её не коснулись следы кислоты, как думала Элис. Она увидела написанное от руки письмо от покойного Рельсы, который смог подписать себя под истинным именем – Роджер. Элис плакала, удивлялась и не могла начать читать эти бумажки с прекраснейшим и отточенным на вид почерком. Ей хотелось бежать отсюда, но бежать было некуда – полиция должна была приехать с минуты на минуту. Она сама даже была готова признаться в убийстве Клааса, а письма сжечь, дабы Рельса в памяти других остался правильным человеком, каким он на самом деле и был по её мнению.

Элис достала зажигалку из кармана куртки и пошла на кухню. Комнату со своим бывшим возлюбленным она заперла, дабы он ей не мешал наслаждаться прочтением. И, правда, это было какое?то безумное наслаждение, будто Элис одна осталась в этом безумном мире жизни. Она сошла с ума.

РОДЖЕР

Твой отец погнушался таким бедняком,

Дескать, я не достоин войти в его дом.

А меня не заботит моя нужда.

А кому я не нравлюсь – его беда.

Кен Кизи

Знаю, что читать будешь не ты, Лис. Я просто подготовил тебе сюрприз. Не знаю только, насколько он мощен. Если я в порыве гнева случайно тебя убью, то не серчай и не обижайся. Впрочем, куда уж тебе обижаться? Я запаковал это письмо очень плотно, так что оно не могло прожечься – я проверял. Бомба с серной кислотой, которая, возможно, привела твоё лицо в соответствии с твоей душенькой, сработала бы только при полном снятии записки.

Мне помог один мой друг?инженер. Ты его не знала. Хотя без разницы, что ты там знала. Тебе не было до меня, а тем более до моих друзей, никакого дела. Ты никогда не умела делать выбор, Лис. То, что я собираюсь провернуть – чистой воды авантюра и не более того. Можно даже сказать, что это – расплата за разбитое сердце. Маленькое устройство. Такое же маленькое, как и твоя любовь к людям. Я имею ввиду других людей, Лис, а не только твоё эго. На любви к одному себе не проживёшь. Ты, я думаю, это теперь поняла. За такой малый отрывок времени придумать такой гениальный план! В каком?то смысле я стал себя в последние часы даже больше любить, чем прежде. Я пошлю бомбу, когда допишу записку, курьером. Так не будет никаких проблем. Твоя мама увидит, что это адресовано тебе и послушно кинет в комнату. Потом ты придёшь, и случится возмездие! Если бы что?то пошло не так с курьером, то, честное слово, я бы застрелился на месте. Как ты понимаешь, я боюсь тюрьмы, а убивать невинного мальчика на побегушках мне не хотелось. Мне в этом плане была важна только ты. Всегда была важна только ты и никто более. Ты и сама это знала. Прошу меня заранее простить, ибо если тебе это будут зачитывать, то это продлится на долгое время. Я собираюсь писать, пока не кончится место на бумаге, потому что впервые в жизни мне есть что сказать тебе. Ты это, естественно, и сама знала, но тебе придётся услышать это в лоб, ибо по?другому информацию ты не воспринимаешь. Ты, возможно, обидишься на меня после этих слов. Впрочем, я сейчас изъясняюсь как ребёнок. Мне же, в сущности, не получается увидеть себя ребёнком. Ты же – недоношенный ребёнок по своей сути. Ты, честно, красива. Это я оспаривать не собираюсь. Вопрос лишь в том, что у тебя внутри. Ты не умеешь любить. Лис, ты не знаешь, что это за чувство такое "любовь". Ты изнутри – будто выпорожненный кошелёк. Всё такое чёрное и сморщенное, что даже выводить эти буквы на белую бумагу противно. С каждой попыткой я пытался разобраться в тебе, но приходил к ужасающему выводу – у тебя ничего не было в жизни, кроме удовольствий. Я тебе показался несчастен, обречён, и ты отказала мне, думая, что я сделаю тебя такой же, как я сам. Если бы всё случилось, то за себя я не мог бы ручаться. Может, так бы всё и было, говорю тебе откровенно. Ты это не заслужила, но я могу тебе это позволить. Я тебя, правда, всё равно не могу до сих пор понять. Либо ты – сложная неординарная личность, либо я слишком стал глуп после своего идиотического признания тебе в любви. Одно могу сказать тебе. Ты не умеешь выбирать парней. Прими на веру. Клаас – это ведь не человек вовсе! Вы ведёте себя, как две токсичных банки с серной кислотой. Вы отравляете друг друга. Я это вижу. И порой мне кажется, что это вижу один я. Правда, я знаю, зачем ты с ним. Я бы сказал, но ты и сама это знаешь. Нет нужды напоминать про то, про что все давным?давно узнали из слитых переписок. Я тебе тысячу раз говорил, что давать друг другу пароли от страниц в соцсети – неправильно! Но ты, естественно, меня не слышала. Ты обычно никого не слушаешь, Лис. Эта особенность всегда меня волновала в тебе. Мне приходилось всегда вестись?плестись за тобой хвостиком, дабы ничего не случилось с моей любимой Лис. Показать тебе это – было моей целью. Но мне вечно мешала ваша токсичная пара.

Вы вместе – фигура, которая портит всю партию. И нехило причём вы могли испортить мои трепещущие планы насчёт тебя. Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Можно же тебе напомнить про признание? Мне показалось, что ты не готова. Не готова к чему? Ты мне нравилась, честно. Но ты разбила моё хрупкое сердце своим беспечным отказом. Мне кажется, Лис, ты в первые минуты и не поняла вовсе, что произошло. Многие люди, я заметил, не умеют любить. К сожалению, ты теперь в их числе. Вы можете лишь съезжать по нравственной лестнице вниз, чтобы в конце пути разбиться о камни. Вам же всегда хочется что?то сказать! Вам хочется говорить комплименты, за которыми не стоит ничего. В принципе, вам лишь бы это понять, и надежда на ваше спасение бы появилась. Но ведь проще отступиться и делать лишь то, что привыкло делать твоё бренное тело. Плавного перехода у тебя, Лис, от мозга к сердцу не было. У меня было лишь мёртвое сердце и работающий мозг. Это и была одна глобальная проблема. Шарм из?за этого даже образовывался. Ты бы это назвала "чертовщинкой". Я же знаю, что тебе любы подобные словечки. Но поздно уже что?то говорить. Лис, ты – абсолютный нуль. Твои обыденные будни существовали лишь ради удовольствий. Ты будто не умела чувствовать. Лишь впитывать – была твоя единственная, поставленная самой собой задача. С тех пор ты совершенно не поменялась. И предчувствую, что ты не чувствуешь раскаяния. Даже самой малейшей капельки этого ощущения не способна ты выделить или принять, Лис. Столько времени прошло с начала нашего общения. Моя задача будет выполнена, потому что я твёрдо нацелен на результат. Сейчас я пишу, а ничего будто и не случилось. Честно, не могу я отступать. Слишком многое сделано и не сделано. Я, как газонокосильщик, пришёл, чтобы скосить всё ненужное. Прости, но это придётся признать. Я поставил цель, а коли она поставлена, то пора её приводить в исполнение. Ты вряд ли это поймёшь. Прошу, не держи на меня обиды за свершённое мной будущим зло – мне плохо будет. Твой отказ прошёл по мне, как ядовитый укус. Пора бы тебе принять свою собственную токсичную сущность. Не беспокойся, Лис, ты не одна. Таких, как ты, много. Я не верил, что в тебе, такой милой и прекрасной, могут быть подобные "качества". Видимо, я никогда так не ошибался. Я просто не сильно до сих пор разбираюсь в тебе, но, честно, я старался. Надо было удалить ту Элис из моей жизни уже давно. Но я слишком поздно одумался. Но это не я! Я был бы умнее! Это был не я, честно! Это – кто?то слабее и тупее, чем я! Скорее всего, сердце просто растаяло от твоей бесподобной внешности. Плевать было на всё! (Всё следующее до конца письма написано красной ручкой)

Плевать было на всё, что не связано с твоим прекрасным личиком! Я так поглупел с тех пор! Хотя, может, даже развился. Видно, это будет гораздо позже. Ты поймёшь, Лис, не бойся. Если тебе понравилось со мной быть, отчего бы не быть со мной ещё ближе? Вы все строите из себя стесняющихся девочек, а на деле вы – развязные до удовольствий существа. У меня таких ощущений не было. Хотя, если они и пробуждались, то я их глушил специально и нарочно. Это точно и абсолютно! Кто бы ни словил потом это письмецо, ему будет неприятно, я знаю. Но придётся переубедить человека, читающего тебе вслух эти каракули. Я стану для вас символом! И тогда вы точно сможете меня полюбить! Люди вообще обожают всяких символических реальных персонажей. Мне не терпится увидеть то, что я подготовил для тебя и, в сущности, для всего мира. Просто незабываемое ощущение! Будто стоишь на краю обрыва, а перед тобой растаявшее зимне?весеннее озеро. Стоишь, приветствуешь его, а волосы вьются на ветру, превращаясь в кудрявые макаронины. Держишь дистанцию, дабы рассмотреть его издалека, полностью почувствовать всю его кровавую холодину. А тебе это нравится, ибо твой внутренний холод многократно больше того холода с озера. Так лучше, нежели сидеть дома и получать, и доставлять удовольствие. Первый раз я такое пишу и говорю, о чём заранее сожалею. Мне просто страшно за тебя, за себя, за твоего хахаля. Я серьёзно. На самом деле эти чувства к таким ненавистным мне существам, как вы, сжирают меня. Они заставляют меня таять на глазах, а потом испаряться, улетая в небеса, чтобы там остаться навеки невидимым призраком. Просто сделай это! Закончи это! Ладно, мне уже плохо. Надо убрать всех. Абсолютно всех, Лис. Мне плохо. Плохо и с тобой, и без тебя. У меня в ушах звенит, когда я слышу твой голосочек! Это максимально тупо, да, но прости меня ещё раз. На самом деле писать это не то чтобы глупо. Это больше похоже на протяжную боль, переходящую в судороги. Как будто я попал во Вьетнам. Нет! Я смогу! Я обязан сдержаться! Можно считать эту писанину за признание? Я думаю, тот, кто её читает, не поймёт бредни сумасшедшего, которые опоясали кровью эти страницы. Мне больно в центре груди.

Будто сердце вырвали, а потом засунули обратно с солью и прочей едкой штукой, разжигающей мышцы. Выйдет ли это за рамки разумного? Можно ли вас вообще трогать, убивать? Зелёная трава из окна говорит, что нет. Разрушать ведь можно бесконечно, я думаю. Я успел бы одуматься, если вовремя не вспомнил про то, что права – не символ! Да, мне кажется, я тронулся рассудком. Но я пойду до конца, Лис! Ты будешь любить меня! Может, будешь ненавидеть? Нет! Это невозможно! Останавливается всё, за окном чирикают воробьи, пропевая гимн этого прогнившего в своих грехах города. Мозг здесь не работает ни у кого! Здесь негде и нечему учиться! Всё опошлено и безвкусно! Отчего же так? Можно же было вернуть всё назад! Всё стало бы в разы лучше. Но быстротечно время тебе откажет так же, как ты отказала мне! Я себя жалею! А это плохо. Это не мужественно, некрасиво и отстойно. Отчего я не мог быть тупым, покорять сердца своей силой? Видимо, мир изничтожает умников. Право, я очень глуп, ибо очень эгоистичен. Я запинаюсь на каждом слове. Да и вывожу всё красной ручкой, чтобы чужие глазёнки это не прочли твоим миленьким ушкам! Все двери закрыты. Пора в дальнюю дорогу. Мечты скомканы и выброшены далеко на задворки человечества. Думаю, скоро буду прощаться с тобой. Но, прошу, передай всем и каждому, что я – не плохой человек.

Да и ты ведь это косвенно понимаешь! Я хочу и буду в это отчаянно верить своим маленьким сердечком. Уже заканчиваются в ручке чернила, а я столького не сказал! Одно лишь скажу. Вы – большая загадка гораздо, чем я. Я – существо низкое. А вы! Черти, но такие милые и отвратные сердцу одновременно. Но, право, скажу тебе последнюю вещь и прощусь с тобой на веки вечные. Я – преступление. Я – наказание. Ты это знала? Преступление и наказание едины. Границы между ними исчезают. Комната просыпается. Олицетворение смерти. Хозяин тумана, пожирающего дары! Это – чистый инстинкт! Рви и мечи! Пожирай! Вой и рычи! Это – не потеря контроля и не сингулярность! Это – удовольствие! И я – наказание за него! Я пришёл в этот мир, чтобы он стал чист! Это – моё предназначение, предначертанное судьбой. Я смог бы сказать тебе ещё что?то, но пришло время и прощаться. Придёт время, и мы обязательно свидимся! Другими, странными, испорченными, но до сих пор теми же Элис и Рельсой. Ты меня только не забывай. Я буду сидеть возле твоего сердечка всегда, как и ты возле моего. Прощай навеки, Лис.

Твой плохой друг Роджер.

КЛААС

Восток и Юг давно описан…

Михаил Лермонтов

Привет, Элис. Давно не виделись. Как мне говорит моя санитарка, месяцев девять. Впрочем, тут не подходит глагол "виделись". О, как научился выговаривать! Зуб даю, что ты читаешь и удивляешься. И правда, я здесь сильно изменился. Но что точно не изменилось – так это моя любовь к тебе. Не поверишь – я много здесь наслушался любовных романов и понял, что поступал с тобой неправильно. Я долго не мог видеть, а теперь более?менее стал что?то различать. Тогда же каждый мой день превращался в темноту в квадрате. Честно, не знаю, зачем приплёл сюда математику, ну да и плевать собственно. Я пока что здоров и хорошо держу себя. Знаешь, иногда думал, что возьму сейчас и умру, но только вспоминал твоё лицо, думал, как ты будешь страдать, и в ту же секунду передумывал. Тебе точно будет непривычно слышать это от меня. Надеюсь, ты сможешь принять нового меня, но и старого не забывай – он тоже был неплох. Правда, что я всё о себе, да о себе? Мне хотелось бы тебе получше про больницу рассказать, в которой меня содержат. Знаешь ли, тут и правда неплохо. Ворота тут большие такие стоят. Я слышал, что такие будто на замках стояли, вот я и думал, будто меня?рыцаря в замке вздумали лечить. Зданьице желтоватое. Такое неухоженное, правда, но мне пока что здесь нравится. Бежать не планировал, да и, думаю, выпишут меня отсюда скоро. Я уже как огурчик. Так что ж меня здесь ещё дольше держать? Здесь, конечно, красиво, но я бы уже хотел вернуться домой. Там, по крайней мере, есть ты. И будет, кому все новые мысли высказывать. Писать письма мне не нравится. Слишком уж большой отпечаток от этих писем остаётся. Сама понимаешь, про что я, поэтому и не пишу. Не хотелось бы волновать тебя сейчас. Я знаю, что ты меня ждала. Никак и не может быть по?другому, чтобы ты меня не ждала. Не разочаруй меня. Пишу с улыбкой, а не с каким?либо злым умыслом. Так уже хочу тебя увидеть! Но, знаешь ли, тут тоже можно хорошо посидеть. Особенно персонал тут хороший и почему?то коридоры. Знаешь, не люстры, не скамейки, не двери, а именно что коридоры. Тут они такие светлые, когда меня раз на коляске катали! Словно миллионы фонарей метят в глаза, а там уж – как пойдёт.

Но мне, вроде, приятно. Лампы тут тёплые, но не горячие – можно руки греть. Честно, сам нигде таких ламп не видел и не думаю, что увижу. Может, украсть? Ладно, шучу, не бойся. Я с этим завязал. Слишком тут атмосфера, так сказать, умиротворённая. Люди добрые, не брыкающиеся, не ругающиеся. Будто рай на земле! И кормят тут хорошо! Каждый день набиваю пузо едой до отвала, а потом бегаю, чтобы жир растрясти. Располнел я тут, признаюсь. Но думаю, что несколько дней тренировок – и всё будет классно. Мне, знаешь ли, никогда не приходило в голову, что моё имя созвучно со словом "класс"! Видимо, я слишком классный для этого. Таковы мои суть и натура. Опять же предупреждаю, чтоб моей речи не боялась. Я скажу тебе позже, откуда всё?таки понабрался таких умных словечек. Правда, я пишу к тебе с одной целью. У меня в больнице появились друзья. Правда, очень хорошие люди. Я им много про тебя рассказывал, и они хотели бы написать тебе тоже. Можешь не отвечать – не обидятся. Я уже говорил, что они добрые. Но они слишком добрые даже для того, чтобы просто улыбнуться неверно или обидеться на что?то. Среди них две девчонки и два парня. Вместе эта бригада помогла мне оправиться после травмы. Понимаю, почему ты не приходила – было больно. Но теперь, я думаю, всё станет даже лучше, чем когда?либо вообще было. Перед тем, как ты ответишь на моё письмо и получишь их записки(А я не сомневаюсь, что ты получишь, потому что я оставил им твой адрес. Нас всё равно отсюда не выпускают), я хотел бы тебя с ними познакомить. Это – девочка Тася, другая девочка Лина и два друга, которые подружились и со мной – Кирелов и Гелов. Сейчас про каждого из этих персон расскажу поподробнее, так что завари там себе чай, пока я напишу. Тася – очень милая белокурая девочка с голубыми глазами. Мне она сразу приглянулась. Но только, как человек, и не более того! У неё такие красивые голубые глаза! Она меня первая познакомила со всем персоналом. Тася помогла мне оправиться после моего "случая". Опять же не буду расписывать, ибо ты и так всё прекрасно знаешь. Фигурка у неё, знаешь ли, тоже неплоха. Даже на тебя похожа. Пишу так, потому что знаю, что не будешь ревновать. Ты же у меня самая прекрасная! Сама это прекрасно понимаешь, надеюсь. Ей разрешено ходить в джинсах, потому что она показывает пример порядочного поведения. Я раньше ходил в медицинской робе, а теперь тоже шастаю в футболке и джинсах. На ней обычно ещё белая футболка. Абсолютно белая. Мне кажется даже, что у неё их комплект. Я, конечно, не проверял, но отчего?то мне кажется, что всё именно так. Кроссовки ещё помню. Тоже вроде белые были, этого уже припомнить я не могу. Есть там ещё Лина. С ней бы ты точно не сдружились, хотя, может, она просто не нравится мне. Всё равно она тебе напишет, так что жди. Волосы у неё тоже светлые, но с какими?то тёмными участками. Похоже на мелирование. У неё тёмные глаза и всегда очень строгий нрав. Постоянно норовит вставить свои пять копеек и мнит себя старше всех нас, ежели не по возрасту, так по положению. Как ты понимаешь, этой порядочной тоже разрешили джинсы. Она в начале моего пребывания здесь подстрекала и хвасталась этой вещицей. Бесит иногда, проныра, но ничего – живём. Сошлись же как?то! Сам даже удивляюсь, как это могло произойти. Нос у неё отъявленно прямой. Прямо, как она – тоже строгий, прямой. Но, самое интересное, никуда своим носом она не лезет, за что ей отдельная благодарность. В сущности думаю, что не является она плохим человеком. Просто в детстве наверняка с ней что?то случилось, так что я не буду затрагивать эту тему. Есть ещё Кирелов. Это – тоже "кадр". Он мне посоветовал одну книгу. А когда я был незрячим, то даже читал мне её вслух. Это – "Идиот". Автор – вроде Достоевский или Толстой. Ну так вот. Он – будто Рогожин оттуда. Абсолютная копия. Тоже постоянно ходит в чёрном балахоне, в чёрных кожаных перчатках и с чёрной кепкой на голове. Кепка эта держит средней длины угольные волосы. Глаза сверх всякой меры холодны, но поговаривают, что внутри он очень раним. Я даже его тетрадку со стихами читал. Ей?богу, новый Пушкин явился! Я тебе позже отправлю что?то из его стихов, либо он сам пошлёт, ну да это не важно. Главное – от него тоже письма жди. Мне кажется, что он к этому делу ответственнее некоторых подойдёт. Словцо он переворошит так, что ты даже и не узнаешь, что это и за слово было. Ей?богу, талант! Он, правда, немного странный и стеснительный, но, я думаю, он тебе понравится. Лиричная и алчная душонка – этот Кирелов. Ух, с ним не заскучаешь. У Кирелова друг ещё есть. Гелов. Пухлячок такой, но, правда, тоже очень добрый. Может нервничать много, ну да это его даже в какой?то мере красит. Чёрная щетина и короткие точечные волосы. Вот так он и выглядит. Ему бы на свободу выйти, лишь бы свою машинку увидеть. Я уж и не знаю, какая там у него тачка, но он ей дорожит больше, чем своей жизнью. Когда я ему про тебя рассказывал, он, наверное, машину свою представлял, потому что уж слишком ты ему понравилась. А он ведь тебя и не видел ни разу! Какая?то привязанность на расстоянии и не более того, так что не бойся. Тебя он не тронет. Я не дам. Но он, честно, такой хороший, что мне и ссориться с ним не хотелось. Когда они тебе напишут, я уверен, ты будешь вне себя от восторга. Но я честное слово говорю, веришь ли ты мне? Просто я с тобой так долго не общался, что, кажется, у меня поехала крыша. Так плохо без тебя! Мне не хватает твоего голоса, твоих глаз! Хорошо, что я не упомянул чего?нибудь непристойного. А я ведь вполне мог так сделать. Хотелось бы дать тебе честное слово, что я – не тот дурак, коим был раньше. Нет. Теперь я лучше. Да, пускай, всё ещё до конца не пришёл в себя, но с твоей помощью мы всё переборем! Мы опять станем единым целым! Надеюсь, ты ко мне не охладела. Жаль, что не люблю зачёркивать свои мысли, какими бы глупыми они ни были. А эта мысль, действительно, была ложной и дурной. Это всё от спирта, чьим запахом веет на каждый кабинет. Я уверен в этом и оспаривать свою точку зрения не посмею. Эта достоевщина и толстовщина уже проникает и в мои письма. Я не хотел бы просто с тобой общаться, как старый Клаас! Ты меня, надеюсь, понимаешь. Но ты всегда меня понимала. Этого у тебя не сможет никто отнять. Честно, повторюсь, мне без тебя так скучно и тошно, что я уж готов вешаться. Но всё дело в ожидании. Из окон больницы мне видны лишь запустелые улочки и ворота. Иногда, бывает, голубь присядет на окошко, вот и посмотришь ему в глаза. Больше развлечений я не видел. Воронята иногда пролетают и что?то пытаются на своём родном прокаркать, но я их, естественно, не понимаю. Будто они мне хотят о чём?то важном донести, а я их упорно не понимаю! А они ведь летают! Они свободны! Порхают там и насмехаются над всеми нами! У птичек этих перья такие красивые, что я бы одно из них даже бы забрал и вместо закладки в книжку вложил бы. Да что же я? Неужто помутнение рассудка? Нет! Я абсолютно спокоен! И держу я себя в тонусе да в полнейшей гармонии. Ох, голова, правда, болит, ну да это – ничего. Съем таблетку, и станет гораздо лучше.

В этом, по крайней мере, я не хочу и не могу сомневаться.

Да и, честно, мне правда кажется, что я в этой больнице с ума сойду.

Голова может по целому дню болеть. И это не от болезни, не подумай. Я не чувствую лица. Если бы я почувствовал на нём даже кусочек боли, то от радости бы прыгал. Но этого не происходит. Только от головных болей мой мозг распадается на частички. Словно туда залили чего?то вязкого, липкого, острого, перемешали это всё и в итоге получившееся назвали головной болью. Может, это – мигрень? Я в этих болезнях не разбираюсь. Просто жду, когда они пройдут сами собой и на этом всё. Никогда, даже дома, я таблеток не держал, а тут меня ими пичкают каждый божий день. Сумасшедший дом, а не больница! Но хороший сумасшедший дом, жаль, что не без недостатков. Не настолько эта больница хороша, чтобы вовсе не иметь минусов.

Да и мне кажется, что вообще ничего идеального нет в этом мире. Я бы написал, что  ты неидеальна, но это уже будет не так романтично. В конце концов, здравый смысл должен же оставаться. Иных вариантов и не может быть. Наконец ты меня сможешь понять. Буду ожидать твоего ответа. Сама ты напишешь мне, ответишь или сама придёшь – не имеет значения.

Мне важно лишь хоть что?то. Я без тебя сгораю, словно пожар. Помоги уж мне. Не осложняй, пожалуйста, моего положения. Я, верно, сдохну в этой больнице без тебя. Можешь не верить, но я честен. Ради меня уж постарайся отойти от прошлого и вернуться ко мне. Ты ведь самый дорогой для меня человек. Здоровье мне не так важно, как ты. Ты, может, мне не веришь? Я бы сам себе не поверил, если бы я сам не писал сейчас такими словами. Не преуменьшай моих стараний. Я ведь раньше и книжки?то никакой не читал, а теперь поглощаю их каждый день. Ты, возможно, пренебрегаешь мной теперь. Иначе не вижу причин моего игнорирования. Впрочем, я всё равно жду тебя. У меня нет иного выхода. Мне иногда жаль, что ты теперь так холодно относишься ко мне. Ты – моя опора. Без тебя я бы давно загнулся и, может быть, умер. Твёрдо знаю, что ты любишь меня. Да и я воспылал к тебе вновь. Это – уже нечто большее, чем просто любовь или привязанность. Если бы я мог как?то назвать это чувство, то, может быть, не страдал бы от этого. Меня сдавливают эти ощущения! Так больно, что ты даже не можешь представить эту боль. Будто падаешь в бездонную пропасть, задевая постоянно мечи, ножи и копья, торчащие отовсюду. Такого доселе я не испытывал и тебе не советую!

Буду сердечно и долго ждать твоего чудесного решения или приезда. Жду настолько сильно, что дописываю эти строчки, а ручка вылетает из рук. Целую в щёку и сердечно обнимаю.

Твой Клаас.