Удовольствие есть наказание

ГЕЛОВ

Могучий Лев, гроза лесов,

От старости лишился силы.

Иван Крылов

Здарова, Элис. Тебя вроде так зовут. Клаас про тебя очень часто рассказывал. Судя по его рассказам, ты очень хорошенькая. Фотография у тебя в соцсети на аватарке миленькая. Глазки у тебя будто изумрудные! Фигурка, как у куколки. Так бы и смотрел на твои фотографии целыми днями. Вкус, вижу, у тебя в одежде тоже прекрасный. Право, не знаю, как в тебе одной умещается столько красоты. Наверное, всё твои мама и папа. Красивые люди, наверное. Я подписался на твою страничку и постоянно лайкаю фотографии. Ответных лайков я не вижу, поэтому заявляю тебе здесь о моём существовании. Я тебе, возможно, и не нужен. Просто меня уж слишком привыкли в статусе понижать. Но вот Клаас принял меня и заверил, что ты точно так же меня примешь. Примерно такое хорошее мнение у меня сложилось про тебя. Сложновато судить о человеке лишь по соцсетям, но я пока что справляюсь. Я бы познакомился чуть ближе, но слишком жирноват я для тебя. Не могу молчать про это! Это, возможно, мой единственный недостаток. Он один не даёт мне собраться с мыслями и подумать о чём?либо, кроме моего жира. Что я делаю? Ничего! Ничего, в сущности, я не делаю для изменения. Пишу это и сгораю от стыда за свою глупость. В этом мире держит меня только любовь. Я сам и не понимаю, кого люблю, хоть и кажется, что тебя. Ты мне и во сне являлась в виде белого, такого непорочного, ангела. Это чудо я и сам бы желал увидеть. Но ты не можешь быть этим ангелом. Это – всего лишь сон, порождение больной фантазии и не более того. Ты не смогла бы полюбить меня. Выхода нет, потому что я не знаю, кому ещё писать это. Клаасу не скажу – убьёт. Другие же просто?напросто засмеют. Такие уж тут люди. Люди, они всегда злые. Порочные они. Всегда. Нет хороших или плохих людей, потому что существуют только ужасные. Они бьют людей лишь за то, что они отличаются от них. Худоба, жирнота, странная причёска, цветные волосы, очки или брекеты – всё действует на них, как красная тряпка на быка. Правда, суть не в том, что она красного цвета. Ну да это уже лирическое отступление. А лирических отступлений в письме допускать не стоит. Себе не поощряю и тебе не советую. Письма – вообще странная штука. Длинные – неинтересно читать, а короткие – несносно для своего времени. Читаешь их и жалеешь автора за то, что мысль не может дальше растянуть, а выдаёт всё на блюдечке.

Голубая каёмочка тоже бы не помешала. Впрочем, это – опять идиотское лирическое отступление. За него искренне прошу прощения. Писем своих не читаю. Так – лишь пишу, что в голову взбредёт, а там уж – как получится. Просто по?другому я не умею. Да уж если быть честным, никогда не умел и уметь теперь уж точно не буду. Всё от лени?матушки, что мешает мне мои дела делать. Так уж у нас повелось, что человек, не умеющий что?то делать, обречён на горькую погибель. Словно грязная чёрная шавка, очередной гуманитарий будет рыскать по окраинам Града?Танка, чтобы отыскать работу, а помочь ему не подумает ни один восхваляемый обществом технарь. Так уж заведено. Других правил этому дикому обществу не придумали. Оно и не жаждет перемен. Всё его устраивает. Вдвоём бы можно было попытаться, но эта идея обречена на полное забвение, если ты понимаешь, о чём я. Ты, возможно, не знаешь, к чему я клоню, но тогда тебе это и не нужно будет. Да, я определённо уверен, что тебе это не надо, Не идёт к твоему личику заниматься серьёзными делами. Тебе бы лучше просто в глаза кавалеру смотреть и этим его охмурять. Это есть твоя участь, по?моему мнению. Это, так сказать – взгляд со стороны. Но подожди! Не закрывай это письмо лишь из?за того, что я тебе не угодил. Я могу, правда, быть гораздо лучше, чем я есть на самом деле. Чем я сейчас даже, я так думаю. Можешь мне не верить, но прошу – верь! Ты пойдёшь со мной. Ты ещё увидишь. Заклинаю тебя вспомнить, кто ты такая. Тебе нужен человек. Ты ищешь себе замену. Я это вижу. Но только меня в роли этой самой замены ты меня не видишь. Я, правда, хочу любить тебя, но эти соцсети и Клаас меня к тебе не подпускают. Я мечтаю лишь обрадовать твою ручку всеми видами поцелуев. Но я заперт здесь, в больнице. Ты могла бы вытащить меня, но этого не будет, я знаю. Спасла бы ты меня? Могла бы полюбить это жирное, запачканное болезнями тело? Сомневаюсь. Ты ведь и любовь к Клаасу пробудить не можешь. Невозможно довериться ему, я согласен. Но никому нельзя доверять. Бежала бы ты из города. Не существует ни единого человека в Граде?Танке, которому можно было бы довериться. Поэтому тебе надо бы судить людей тех, кто подороже. Меня же ты, чувствую, удешевила. Улавливаешь ли ты мою мысль? В ответе уж принеси мне надежду. Не тороплю с ответом, так как знаю, что пишешь впервые. Главное – повтори мою форму. Ненадолго я даже призадумался о том, что ты настолько глупа, что мне приходится уточнять про форму письма. Правда, глуп. В голове моей не мысли, а салют из глупости и восхищения. Я представления не имею даже о твоей сущности, а ты уже поняла, что я идиот. Довольно я натерпелся от таких, как ты. Я влюблялся, признавался, а после – был отвергнут. Право, лучше бы любить машины, нежели людей. От людей лишь мука да скука. Они стараются быть идеальными, хотя изначально идеальными быть не могут и не планировались таковыми. Будто это – человеческое проклятие – быть другим даже для самих себя. Доберёшься ли ты до меня? Сидеть здесь – скорее бремя, чем благо. Скорее Солнце превратится в маленькую искорку, чем меня отсюда выпустят. Я слышу голоса из?за чужих берегов и чувствую вкус соли во рту. Это мой, так сказать, дар и проклятие. Благодаря этим голосам, я подкидываю Кирелову идею за идеей для его стихотворений. Ему бы эти голоса были нужнее, чем мне. Тебе так не кажется? Просто наскучивают они и гудят. Гудят так, что я собственных мыслей не слышу. Но это плохо. Плохо. Кирелов рад, что у него такой знакомый, а у меня раскалывается голова. Я принимал множество лекарств, но до сих пор ничего не помогало. Лишь твоя фотография ослабила эту ноющую боль. Теперь ты понимаешь, отчего именно ты мне приглянулась. Ты – не такой ублюдок, как все остальные. Они – лицемерные твари, беспокоящиеся о своём состоянии на данный момент. Может, я слишком лестен в своих высказываниях, но ты спасла мне жизнь. Я понимаю всю твою боль от Клааса, да и от того больного человека. Мне про него донёс один человек, напрямую с ним связанный. Тебе не нужно знать про это. Это уже мои скелеты в шкафу. Ты в моей жизни – символ тайн и загадок. Врать я бы не стал. Ни за что! Предо мной открывается мир красоты, зашифрованный в иероглифах.

Тысячелетия будто не бывало такой красивой, нежной и понимающей девушки.

Но шёпот твой хотя бы услышать! Это было бы величайшей твоей услугой для меня. Ты так прекрасна! Устану, может быть, когда?нибудь или перестану эти порочащие твоё честное имя мысли. Но вряд ли это произойдёт сейчас. Сейчас я способен лишь на восхваление тебя. Ты не могла быть моей. Слишком уж хорошо я слушаю свои голоса. А они, знаешь ли, никогда не врут. Будто умершие души перемещаются в меня, словно в сосуд. Потом они решили хоть как?то развлечься, помочь мне с моими проблемами. Я восхищаюсь ими так же, как и тобой. Ты твёрдо стоишь на ногах, хотя и знаешь, что конец уже близок. Но ты не сгораешь. Достойно высочайшей похвалы. Ты достойна. Но жаль, что твои душа и сердце принадлежат другому. Но я бы не подвёл, как подводят тебя некоторые. Я бы не погиб от твоей руки. Ты всех на своём пути сметаешь. Мне бы не хотелось становиться просто тем, кого однажды смели с чужой тропы страсти. Ты тем самым лишь повышаешь мои рвение и желание. В моих мечтах сидишь у меня на коленях в любимой машине, а говорим мы о бессвязных вещах, но таких хороших, что про них можно было бы ещё долго говорить. Но ты не пойдёшь за мной – всем это известно. А я бы пред тобой, как перед Величеством или графиней какой, преклонился. Действовать теперь я хочу. Всё ради того, чтоб тебе услужить. Блистательная девушка! Вы ведь смогли ленивый кусок мяса вдохновить на поступки, которые бы он никогда не совершил, будь даже он в нетрезвом виде.

Как костёр, во мне теперь горит звезда надежды. Отчаянно это писать здесь, потому что Клаас может увидеть, как я вывожу эти мерзкие строчки на бумаге. Маршем бы он меня, как Тузик грелку, разорвал и растоптал.

Барьер между мной и тобой. Да и я тоже в своём роде барьер. Устранить его – мой шанс. И уж поверь, я его не упущу. Никогда бы не упустил. Я – не предатель. Просто у меня свои полюбовные интересы. И эти два барьера лишь мешают моей первоначальной цели.

Любить лишь тебя. Более мне ничего не надо! Мечтать, как говорится, не вредно. Но мои мечты идут вслед за голосами. А голоса не врут. Без них я был бы не я, а глупейший в мире человек. Так я – лишь кусок мяса, а с этими голосами я имею хоть какое?то значение и наималейший опыт. Без них я равен абсолютному нулю. Как корона, жмущая со всех сторон, они сжимают мою голову, но взамен дают великие неземные знания. Бить я с ними мог любого врага, но нет во мне желания к уничтожению.

Но уничтожению подвластен другой человек. Да, я говорю про тебя. Арестовано моё чувство, ибо слишком оно порочно. Не должен же я любить любимую, поэтому принуждён буду любить машину. Слова мои не есть нечто лживое и порочное. Я видеть теперь тебя лишь желаю. Только видеть и не более того. Чувствую сейчас, что я максимально мелок и глуп. Каждая моя мысль исходит от меня, ко мне же и возвращается. Пропустить бы их дальше, но сам мозг этого мне позволить не может. Слишком уж пуст он, поэтому и держит даже самые глупые мысли при себе. Из?за этого даже во рту и в горле, бывает, пересыхает. Таков уж уклад и строй моего тела. Тише от этого в своих выражениях, правда, я не становлюсь, но всё же. Царапать этими самыми словами могу, а вот цеплять – нет пока что. Пустяк всё?таки, а не тема для письма. Из?за этого пустяка я бы сам в петлю полез. Или, может быть, стоило на моей любимой машине разбиться? И правда. Так было бы элегантнее и было бы больше смысла в моём криво сделанном послании. Я ранен этими чувствами, а долгом моим является помочь себе избавиться от этой боли. Но не смогу не бояться. Я не буду уничтожать себя. Самоубийство есть самая огромная глупость. Нанесение себе ран есть меньшая, но всё?таки глупость. Полюбить себя и всех вас мне доставит больше удовольствия, чем смысла. Думаю я только об этом всём, но до сих пор желаю лишь видеть тебя. Мог бы это устроить, но сам не знаю как. Только поправиться бы мне после этой бессонной ночи, что я потратил на письмо для одной только тебя. Честью для меня было бы только услышать крупицу твоего шёпота на моё свиное ухо. Да, свиное. Я – свинья и признаю это. Очередь для этого словосочетания точно пришла, ибо нет во мне мочи сдерживать всё то, что меня мучит. Ты не любишь меня. Наверное, ты слишком поздно вошла в мою жизнь. Именно оттого, что я это знаю, мне так горько. Я не молод и не красив. Меня бы, как собаку, убить. Но ты этого делать не будешь. Будешь ли ты моим другом? Время покажет. Теперь же я хочу извиниться за свинское моё отношение к Вам. Право, не надеюсь ждать ответ. Прошу лишь одного – дописать и встретиться. С моей стороны слишком глупо позволять себе писать эти пошлости. Я сам уже не ведаю, что творю. Похитительница моей души, жду. Сам не знаю, чего жду, но очень жду. Так я никогда не чувствовал. Но лучше пойду спать. Буду представлять свою машину. Нас даже смерть не разлучит. Без души, право, лучше. С душой есть какие?то сомнения в её наличии. А если прослыть бездушной тварью, то и спрос, думаю, будет нулевой. Прощаюсь и жду. Боже, да я повторяюсь. Я так боюсь Вас, но буду надеяться на взаимные чувства. До встречи.

ЛИНА

С лица стальной решетки

Ни пред кем не подымал.

Александр Пушкин

Здравствуй, Элис. Клаас про тебя много рассказывал. Знаешь, тут ужасно.

Хочется только подругу бы обнять, а потом с ней пиво какое?нибудь со вкусом чего?нибудь выпить.

Я, правда, не то что бы пьющая девушка. Просто иногда хочется расслабиться, потому что здесь все лишь грузят мозги своими собственными проблемами. А мне всё?таки не тридцать лет! Хочу жить на полную катушку! Тут все – такие тихушники, словно в сонное царство все попали. Никакого драйва! Строят из себя паинек, а на деле – моральные уроды. Каждый день презрения всё копятся и копятся, наполняя их грязные тщеславные душонки. С такими даже говорить тошно. Их противные языки мало того, что касались всяких непотребств, так ещё эти языки так и норовят кому?то соврать, кого?то предать или облапошить. Таково уж устройство городского человека. Я – приезжая. Родители сами с деревни, а в город я выезжала на учёбу. Но всё изменилось, когда меня настигла депрессия. Такое рокочущее и ноющее чувство, знаешь ли. Неприятно. Боли физической нет, потому что душевная её сполна заменяет. Ты не чувствуешь позитива в своей жизни. Нагнутая улыбка будет сопровождать тебя всю оставшуюся жизнь.

Глаза могут внезапно заполниться слезами, хотя это более напоминает перепады настроения, нежели депрессию. Впрочем, мне про неё не настолько хочется говорить, чтобы рассказывать и тебе про неё. Я делаю только то, что хочу. Если уж я тебе начала рассказывать про эту тему, то так и надо было сделать.

Я с простыми людьми никогда не начинаю так разговор, Элис. Может, это служит знаком к тому, что ты особенная? Очень даже возможно.

Мне Кирелов сказал, что вся эта волокита в связи с твоим ожиданием – это точная репродукция "Явления Христа народу".

Никого в этой проклятой больнице так не ждали, как сейчас ждут одну лишь тебя. И благодарить за это тебе нужно Клааса. После того, что я про него слышала, что он – тот ещё ублюдок. Но пока что впечатление о нём совершенно другое. Но это только пока что. Смотря на такую его версию, потихоньку даже начинаешь завидовать вашим отношениям.

Но они всё?таки мне казались токсичными.

Если, конечно, у вас всё хорошо, то я рада. Но всё?таки, если всё не так уж и складно, знай, что не я одна против ваших отношений.

Это – Кирелов, я и ещё один человек. Всех карт, как говорится, раскрывать не планируем. Ещё надо бы втереться в доверие, Элис. Тебе я могу это написать. Другим я не сильно доверяю. Я, кажется, уже про это говорила. Ну да не в этом суть. Не советую я тебе доверять тем, кто пишет эти письма. У нормальных людей не найдётся столько времени, чтобы попортить бумагу.

Либо это уже во мне говорит вездесущий пессимизм. В последнее время многие люди стали приписывать себе ложные психические диагнозы, а они ведь потом романтизируют их, извращая саму сущность болезни.

Но я не подставная, Элис. Было бы это так, я бы не посмела с тобой разговаривать. Могу я доверять лишь одному существу в моей жизни. Это – мой черепашонок Род. Красноухий черепашонок размером чуть меньше указательного пальца.

В толщину же он в полмизинца. Панцирь всегда был начищен мною до блеска. Все истории я рассказываю ему. Род – единственный, кто слушает меня и уж точно никому ничего не расскажет. Коготки на его маленьких лапках постоянно старались зацепиться за что?то в его черепашнике. Водица для него стаивалась одни сутки.

Вода была ни жаркой, ни холодной. Её теплота пробуждала в Роде самые тёплые чувства.

Никто мне так не был люб, как он. Красноухие черепахи будто и не черепахи вовсе.

По крайней мере, Род был не простой черепахой. Он был для меня всем.

Теперь же его нельзя привозить в больницу, поэтому приходится считаться с Геловым, с Киреловым.

Приходится мне терпеть и их считать за людей.

Ну ясно же видно, что они – просто дурачки! Особенно Кирелов.

Не любила никогда стихоплётов. Их чувства ложны и вызваны лишь ощущением ущербности.

Хочется им показать себя миру не такими, как все. К сожалению, Кирелов – тот ещё "человек". Но он мне совершенно не нравится.

Будь он моим родственником, можно было бы хоть слово ему сказать мне. А так остаётся лишь тихо препирать и уповать на черепаху. Но я всё?таки стараюсь не обращать на него внимания. Не заслуживает этот хмырь его. Он меня ещё бесит своими расспросами. Будто хочет героиню своих стихов списать с меня. Мне говорили, будто "та", которую он упоминает – это я.

Видимо, он – последователь тех мыслей, что гласят, мол, "противоположности притягиваются". Символом любви стихи его я бы не назвала. Да и вообще ничего я в поэзии не смыслю. Для меня дверь в мир литературы вовсе закрыта. Слишком там много занятных слов, непонятных среднестатистическому человеческому уху.

Я их нормально вовсе не могу воспринимать. Не могу я совмещать своё химико?биологическое нутро и гуманитарные науки. Для меня они кажутся смешными и не приносящими совершенно никакой пользы. Будто людям следует знать, что же происходит у несуществующих людей в их несуществующих жизнях. Жаль, что люди могут доверять этим каракулям, представлять себе этих героев, а в конце безответно влюбляться в нереального персонажа. Это я уже считаю крайней степенью гуманитаризации человеческой особи. Считать так надо и всем остальным людям. Прошу, Элис, не читай романов. Нет в них смысла. Что толку в том, что ты узнаешь историю Печорина, Паратова или Болконского? Типичные угнетатели и не более того. Читала я про них всех и лишь чувствовала горечь от прочитанного.

Тебе и так достаточно в жизни зла. Беспокоиться уже не о чем. Я устрою всё так, чтобы к тебе никогда в жизни не попал ни один роман. Это я тебе с высоты химико?биологического образования говорю. Не обижайся на то, что я тебе говорю и делаю – всё это ради твоего же собственного блага. Будучи человеком науки, я привыкла смотреть на людей, как на куски мяса.

Привязываться к ним – себе дороже. Визуализировать их склизкие липкие части тела, соединяющиеся друг с другом – гораздо лучшее, нежели думать, что такое их душа. Да и душ, собственно, никаких нет, Элис. Всё это – популяризация среди стада. А они, представляешь себе, берут и ведутся! Дурачки всё?таки. Но я их не виню. Сама такой была. Моя бабушка была уж слишком православной. Каждое воскресенье я ходила в храм вместе с ней. Приходилось. Она считала, будто я мрачна от каких?то там бесов. Поэтому мне приходилось исповедоваться перед батюшкой. Не люблю я этих батюшек. Полные они, жируют за счёт прихожан, а потом эти же самые прихожане прибегают к ним грехи замаливать. Так подло это всё, лицемерно и грязно! Мне жалко было этих глупеньких людей до слёз. Они ведь будто и не видят всей этой роскоши, что блестит на этом белом храме. На этой церквушке золотой купол. Эти "святые" люди каждую ночь устраивают там пир во время чумы. Дикие они, превращаются в чертей по ночам. Там каждую ночь до утра они набивают животы и танцуют на костях своих бывших умерших прихожан. А тех, кто раньше посещал их сатанинский кружок, они убивали, жарили на медленном огне, приправляли специями и в конце сжирали прямо с костями, кожей и хрящами. Глаза их наливаются кровью, зубы превращаются в клыки, а животы раздуваются до неимоверных размеров. Думать о них даже сейчас страшно. Какие же всё?таки они твари! Так дурить людей и не краснеть! Это – черти всё, а не люди! Я даже не знаю, какими ещё словами их бы назвать, а лучше обозвать. Христопродавцы чёртовы! Да, странно это видеть в письме от меня, но всё же. Для людей верующих они являются именно этим. И я нисколько не стыжусь подобных выражений, ибо все эти образы являются порождениями моего собственного воображения. Я боялась этих кошмаров. Бабушка уверяла меня в неправдивости моих мыслей. Теперь же я вижу, что была безоговорочно права. Видеть свою правду сейчас есть одновременное наслаждение и грусть. Ведь я?то была права. Всегда права. Сама бы ты видела эти кошмары, не смогла бы тогда противиться моим словам. Какие угодно вообще твои аргументы сломались бы об мои. Тот случай, когда я смогу подобное доказать, надеюсь, не наступит. Не зная тебя до конца, не хочется тебя сразу же и потерять. Как пылинки по полу, мы могли бы спокойно бежать вместе. Однако же нас разделяет расстояние.

Жду тебя так же, как и все, непременно. Расстояние, думаю, не помешает качеству нашей дружбы. Ты ведь хороший человек. Но так говорил Клаас, поэтому я всё же склонна тебе не доверять. Да, после такого длинного письма странно так говорить, но ты всё точно поймёшь. В этом я сомневаться не могу. Такое уж у меня сложилось мнение о тебе после всех рассказов Клааса. Я начинала проводить что?то вроде медитаций рядом с Родом. Я стояла за стулом, расположенным у стола, глядела на этого черепашонка и думала о вечном. Он иногда открывает свой рот, пуская оттуда пузыри, и щёлкает челюстями, стараясь выговориться.

Я знаю, что он этого сделать не мог, но всё же мне хотелось верить. Своим боковым зрением он прожигал меня насквозь. Когда же Род высовывал нос, чтобы дыхнуть, мне хотелось, чтоб он сбежал из этого импровизированного аквариума прямо ко мне.

На панцире из светло?зелёных очертаний будто вырисовывались буквы. Впрочем, это всё из?за недосыпа. Голова уже тогда так болела, что только Родик мне помогал своим немым участием.

В мыслях он всё так же здесь. Плавает Родик тут, в этом кипящем котле, вместе со мной и нашей компанией. Не хотела бы ты присоединиться к нам?

Но не отвечай. Знаю, что не одобришь, ибо жизнь тебе сейчас гораздо важнее, чем мне. Ты столько пережила. Поэтому хотелось бы мне тебя хоть как?то успокоить. Позволь мне рассказать, что происходило со мной во время этих самых медитаций.

В голове загорается звезда счастья, заставляя верить в будущее.

Внутри всё полыхало, а улыбка невольно сползала на моё грустное, по обыкновению, лицо.

Песня играет в ушах. Представь себе свою любимую песню. Она будет тихонько класть свои нотки прямо тебе на ушки. Божественное ощущение! Будто всё, что раньше было скрыто от твоих глаз, начало возобновлять свой жизненный путь и вселяться в тебя.