Скелеты в тумане

– Договорились, – беззаботно сказал папа и повернулся ко мне. – Смотри, маме и Алешке не проболтайся.

Участковый как-то внимательно, с каким-то сомнением посмотрел на нас и добавил:

– А лучше всего – поживите пока здесь недельку-другую. Подергаете камбалу с причала, за черникой на ближний берег сплаваете, грибов соберете, кино нам привозят…

Папа поскреб макушку, сдвинув шляпу на нос, посмотрел на меня, представил, видимо, какой скандал закатит Лешка, и вежливо отклонил предложение.

– Видите ли, ребята столько лет ждали этого путешествия, и было бы жестоко…

– А не жестоко, – резко перебил его участковый, – подвергать их такой опасности?

– Ну, – сказал папа, – вы ее сильно преувеличиваете. Кому мы нужны? Что у нас брать?

– У вас? У вас есть все, в чем у них крайняя нужда: оружие, продукты, теплая одежда, топор… Неужели не понимаете? Ведь вы для них находка!

Я с замиранием сердца ждал папиного решения. И не разочаровался в нем.

– Нет, знаете ли, – мягко ответил он участковому. – Мы не станем менять наши планы. Но обещаю, что будем бдительны и осторожны. И если что – сразу дадим вам знать.

Участковый отдал нам честь, папа тоже приложил два пальца к шляпе, и мы расстались, довольные друг другом.

Потом мы снова спустились в лодку, чтобы продолжить приборку, и папа еще раз предупредил меня, чтобы я не проболтался о нашем разговоре с милиционером. И я видел, каким озабоченным он стал, сколько еще ему прибавилось ответственности за нас, и не приставал к нему с расспросами. Не жалеет ли он о том, что потащил нас в это путешествие? И если не жалеет сейчас, то не пожалеет ли позже?..

Проводить нас собралось все население поселка. Мужчины обещали хорошую погоду и давали папе советы, как лучше и быстрее добраться до Биологической станции:

– На Медвежий камень не иди, возля него сильно вода течет – может далеко в море снесть. Оставляй по праву руку и, как с его мордой сравняешься, сразу влево бери и прямо держи на южный берег, а посля – по краешку, по краешку. К берегу там не касайся – камня под водой много – как раз в отлив днище побьешь.

Женщины советов не давали, а, подперев щеки ладонями, жалостно смотрели на нас, особенно на Алешку. Потом одна, долго наблюдавшая, как Алешка распоряжается в лодке, признала: «А ничего – малец шустрый. Этот не пропадет и в море», – и все согласно закивали головами в платочках.

Переход нам предстоял действительно очень сложный. Не зря папа все время смотрел в карту. Мы должны были пересечь губу в самой широкой части, фактически выйти в открытое море. Потому что отсюда противоположный берег, где находилась Биостанция, мы разглядеть не могли – только чуть виднелось что-то вдали как длинное синее облако на поверхности моря.

Алешка тоже лез в карту, что-то соображал, а потом заявил:

– Подумаешь! Все ясно. Сначала вверх, а потом влево. Делов-то!

– На север, а потом на запад, – машинально поправил его папа.

Тут прибежал дед Акимыч с красным ухом и сказал:

– Чего там. Давайте я вас на буксире оттарабаню. Я энтот путь с закрытыми глазами знаю. Как свою горницу.

Тут все женщины завыли и стали отталкивать деда от причала и кричать нам:

– Не верьте ему! Или заблудится, или утопит всех! Уходите скорея!

Дед обиделся, но виду не показал и бросил Алешке сверток:

– Держи, малец, подарок от Акимыча!

И мы поплыли. Алешка долго стоял на корме и важно приветствовал провожающих, помахивая ладонью поднятой руки. Как член правительства. Потом неожиданная волна от буксира ударила лодку в борт, Лешка не удержался на ногах и плюхнулся маме на колени. Мама обхватила его руками, и они о чем-то пошептались, а потом стали разворачивать сверток. В нем оказалась настоящая морская тельняшка. Алешка взвизгнул и стал ее примерять. Прямо на куртку. Сначала я ему немного позавидовал, а потом, когда он натянул ее, успокоился: рукава висят ниже колен, а подол – ниже пяток.

– Ничего, – сказал папа. – Хорошая ночная рубашка…

Глава VII

В открытом море

Плыли мы очень долго. Даже немного надоело. И страшновато было. Особенно, когда за кормой исчезли силуэты кранов и растаял в белесой мгле сам остров, а впереди все так же далеко и недосягаемо синел противоположный берег.

Но я все время думал о древних мореплавателях, которые месяцами плыли неизвестно куда без папы и мамы и терпели всякие лишения, а потом их имена навсегда входили в историю мореплавания и великих открытий.

О чем думал Лешка, я не знаю, потому что он скоро уснул в своей длиннополой тельняшке на коленях у мамы. Она осторожно переложила его в каюту. Потом он безмятежно признался: «Я всегда так делаю. Если наступают неприятности, ложусь спать, а когда проснусь – уже все прошло». Хорошая философия.

К счастью, мы скоро проголодались от вольного ветра (и от страха тоже) и обо всем забыли, когда мама достала термос с чаем и сухари. Алешка, конечно, стал крошить сухари за борт для чаек, и, конечно, был наказан. Чайки налетели с голодными криками и кружили над нами, и падали в море, ловко выхватывая из воды сухарные крошки и роняя на палубу и парус свои тяжелые капли. И продолжалось все это безобразие, пока самая умелая и вредная из них не попала прямо в Лешкину кружку с чаем. В виде благодарности за угощение. Алешка обиделся, мама огорчилась и выплеснула чай за борт, а папа принял меры:

– Достань ружье, – сказал он мне, – и вытащи его из чехла.

Я так и сделал – и тут же настала тишина, и чаек будто и не было: в сообразительности им не откажешь.

И вот, наконец, показался Медвежий камень. Это тоже был остров, небольшой и впрямь очень похожий на медведя, жадно припавшего мордой к соленой воде, а на холке у него, как вздыбившаяся шерсть, топорщились невысокие мохнатые ели.

Мы сделали необходимую лавировку: «оставили медведя по праву руку и взяли левея» и поплыли вдоль высоченной бесконечной каменной стены. Она была совершенно отвесная, черная и мокрая внизу, а наверху покрыта лесом. Вся в глубоких вертикальных трещинах и щелях. И по ним взбирались наверх упрямые желтолистые березки. У подножия пенились белыми гребнями волны среди огромных круглых камней, которые кто-то будто нарочно накидал. И даже издалека было видно, какие они гладкие, обкатанные морем.

Тут эта стена стала закрывать от нас ветер, и папа отвел лодку подальше от берега, и отсюда стало еще красивее – будто прямо из моря вставала громадная гранитная крепость, а наверху, будто ее защитники, грудились отважные деревья и смотрели на каменные пушечные ядра, среди которых шумно толкались и бежали к берегу волны.

Мы долго шли вдоль этой стены и искали в ней какие-нибудь ворота. И никогда бы их не нашли – такие они оказались узкие, – если бы не услышали дикий знакомый вой. Это была громкая современная музыка, которая здесь, среди красивых скал и Белого моря, была совершенно чужая и звучала очень неуместно.

– Этого счастья мне хватало и в Москве, – морщась, сказала мама. – Стоило, конечно, добираться сюда за тысячу верст только для того, чтобы оглохнуть у Полярного круга, а не дома, в привычной обстановке и с большим комфортом.

Папа, конечно, ничего не ответил и повел лодку на веслах в узкий, как горлышко бутылки, проход, своды которого почти смыкались наверху. Вода здесь была темно-зеленая, глубокая и спокойная. Но во время прилива, сказал папа, здесь бурлит, как суп на костре.

Скоро проход расширился, и мы оказались в глубокой круглой бухте с отвесными скалистыми берегами. На левом склоне чудом, как бы в два этажа, разместилась вся Биологическая станция – рубленый домишко с серой от моха крышей, две драные палатки и сарай на причале, а в глубине бухты, вплотную к берегу, стоял иностранный корабль «Эдит Пиаф». И как он только пролез сюда!

С берега над кораблем свисал деревянный желоб, и по нему бежала в трюмы пресная вода. И стоял кругом, как в брюхе барабана, грохот от музыки, которая вырывалась из мощных судовых динамиков. А зарубежные матросы в желтых комбинезонах лазили по окрестным скалам и лакомились черникой.

Папа объяснил, что дальше, в глубине берега – большое и единственное в этих краях озеро, и все корабли, которые прибывают за лесом, заправляются здесь питьевой водой. И оглушают окрестности своей музыкой.

Мы подошли к причалу, и какой-то бородатый биолог помог нам пришвартоваться. И мы сошли на берег… И берег вдруг начал качаться у нас под ногами, будто состоялось в честь нашего прибытия местное землетрясение. Даже папу, старого морского волка, так качало, что он никак не мог поймать руку биолога, протянутую ему для знакомства.

Пока мы здоровались, знакомились и получали приглашение на обед, Алешка исчез. Мама стала беспокойно озираться.

– Да вон он, на скале, – сказал биолог, – фарцой занимается.

И точно – напротив причала, на самом верху отвесной скалы, исписанной названиями всех кораблей, которые когда-либо посещали станцию, мы увидели Лешку рядом с иностранным матросом в оранжевой куртке и вязаной, с детским помпоном, шапочке. Они очень оживленно беседовали, хотя Лешка знал по-иностранному всего два слова: «фейсом об тейбл».

Вскоре он вернулся, неся в подоле дедовой тельняшки свою добычу: жвачку, календарик с неприличной красоткой, стержень от авторучки, медную монетку с чьим-то надменным профилем в веночке и много чего-то еще.

– Ничего себе! – позавидовал я. – А ты чего отдал?