Повесть о «царском друге». Распутин

Но в этот день ожидали рокового дня трое из тайного общества «пяти». Поручик. Он был свободен от вахты и до февраля, оставив резервный командный полк, с женой отправился в Петроград. Пуришкевич и сам последователь семейств рода Юсуповых.

Князь Феликс Юсупов положил трубку телефона на рожки аппарата. Его друзья молча наблюдали за сменой лица юноши, на нем засияла улыбка.

– Вот и всё!.. Господа… – прозвучало из его уст.

Будто фокусник умелым движением скрывает в своих руках колоду карт или бутафорского живого кролика. Первым прервал тишину Пуришкевич, выкуривая сигару с набитым в ней «брендом» сухим Heroin’ом. По-дружески предоставленным ему его другом-британцем, являвшимся в своей стране военным врачом. Бренд Heroin был болеутоляющим для раненых солдат и наркотическим веществом, отвлекающим при операционном действии, своего рода обезболивающим веществом.

– Ха-ха-ха-ха, – рассмеялся Пуришкевич, выдохнув дым.

Отставник Сухотин, понимая его радость, расширившись в улыбке, поддержал его скромным хохотом.

– Птица будет в клетке, – добавил Юсупов.

Пуришкевич вдруг закашлял от собственного дыма сигары. Прослезившись, он потерял главную мысль, которой хотел добавить слова князю. Он прокашлялся.

– Ой, – сказал он, – ну вы, князь, прямо актёр… Самого Распутина надурить! Каково, а?! – он вновь залился уже негромким хохотом.

В подвальном помещении, в котором находились заговорщики, было весьма уютно по сравнению с комнатой самого Распутина. Комната членов тайного общества находилась в глубине юсуповского дворца, от края вымощенной дороги на 2 метра вниз. Комната Распутина хоть и вмещала в себя солнечный свет на втором этаже, всё же дискомфорт ощущался от едкого задымления с кухни от масла и гари.

– Ну?.. – прокашлявшись, с интересом обратился к князю Пуришкевич. Он вновь закурил сигару.

– Я ему позвоню завтра. Вы-то как сами планируете – какого числа его позвать? – спросил недоуменно Юсупов.

На мгновение у него появилось отчаянное мнение, что весь заговор против Распутина окажется сплошной фальшью и выдумкой накуренных псевдодрузей. Юсупов никому не доверял, разве что соратнику из британской разведки Освальду Рейнеру. С ним у него во время учёбы в коллежском университете сложились даже более чем дружеские отношения. Рейнер признавался русскому другу в бисексуальности, но ни разу не удалось склонить в близость к себе русского подданного, в то время за границей князь намеревался стать зятем русского царя.

Сухотин, подпиравший рукой голову, опершись локтем о комод, после смеха сменил позу, теперь он двумя локтями опирался о комод. Принял из рук Пуришкевича сигару. Монархист, развалившись на стуле, наслаждался настроением.

В преддверии сочельника и новогоднего праздника и встречи общества юных франтов Григорий Распутин старался не отвлекаться на будничные дни. Редко встречаясь с людьми, всё чаще встречая их на улице, или отводил взгляд, одаривая лишь улыбками, либо прятался под шапкой, одеваясь в тулуп возницы, обвязавшись пояском, выглядя как холопский работник таверны. За трое суток он только дважды употреблял чарку «московской», одну из которых до встречи с Юсуповым. Свою жизненную энергию он копил для встречи с женой Ириной Юсуповой. Однажды, пройдя в одежде крестьянина мимо парадного подъезда дворца Юсуповых, пожалел о том, что вырядился обывателем. Доказывать привратнику то, что он ещё есть слуга и лучший друг царского двора, при скудности одежды не решился. Обычно его наряд состоял из шубы с лисьим воротником. Красная атласная рубаха такого же материала, штаны чёрного цвета с красными лампасами, белая, украшенная в горох нательная рубаха. Налакированные сапоги. Сапоги Григорий носил для обоюдности, в сапогах можно быть всегда готовым к любой дороге. Но обычно его дороги были коротки и не пыльны в городской среде, поэтому обувь Распутина была всегда начищена. Слух о том, что одна из фавориток целовала носки его сапог, было явлением безумства одной из женщин, встретившей однажды его на пути по дороге по трактирным делам.

В эту зиму 1916 года Григорий Распутин не желал собой прельщать взгляды, он нёс обет, отказывая кому-либо в помощи. Ощущая, что день 17 декабря, вскоре назначенный князем Юсуповым, будет днём, который кардинально изменит его жизнь, а быть может, и весь слой света общества по всей стране. Таил в себе, отстраняя интуицию опасения.

На следующий день после сговора Пуришкевича, поручика и самого Юсупова, наутро 17 декабря князь назначил Распутину время и дату. Встреча бы их состоялась ещё раньше, но запаздывание Рейнера, по решению совета «пяти» из трёх человек, расправа с Распутиным должна состояться до рождества, решили не ожидать незнакомого другим членам таинства великобританца.

В самом деле, агент SIS[10 - SIS, MO5 – бюро секретной службы Великобритании на начало XX века.] был должен зафиксировать тело тобольского крестьянина как доказательство того, что общество «доброжелателей России» возвело суд над неугодным и противником царской империи. Так закладывалась мысль четырех членов «пятёрки». Распутин был яркой личностью и хорошо играл бы роль как неугодным и мешающим царю.

Так, у Николая II с Юсуповым был однажды разговор о «старце». Где Николай Романов намекнул однажды сам юному князю, что ему безразлична судьба «их друга», но лишь в том, что образ «старца» его представлял как благодетеля его жены, в чём юному князю был намёк определён как зловредный элемент по отношению к стране, и только. Но разговор с Александрой Фёдоровной о Распутине с князем так и не состоялся.

Между Юсуповым и Рейнером состоялся также разговор по поводу Григория Распутина в письме к Освальду. Агент разведки в ответ князю писал. Это письмо Юсупов сжёг в камине, уже будучи женатым и имевшим первенца – годовалую Ирину, что привело его к решению перечеркнуть некоторые детали своего прошлого за границей.

«Дорогой друг Феликс, я вспоминаю наши прежние встречи. С глубоким сожалением отношусь я к тому, что ты не остался со мной. Мои дела весьма удачны. Буду краток, мой дорогой друг, в Петрограде у меня есть дела, я не буду тебе о них объявлять. Ты поймёшь меня правильно…»

До начала переписки Юсупов уже знал, что Райнер был агентом британской секретной службы М16.

«…в том, что твой «дорогой» Распутин, о ком ты так печёшься, состоит в нашем деле как агент Австрии, сейчас его дела во время войны не в лучшей стороне. В 1914 году у него состоял контракт с разведкой отдела III-b при кайзере, в чём именно – тайная тема потеряна, вероятно, уничтожена… Крестьянин села Подольска имел общение с агентом корпуса Алленнштайна, не буду упоминать его имя тебе, оно ничего не скажет, с разведкой ныне после вывода Германией и Австро-Венгрией России из войны житель стал ей не нужен. Впрочем, есть сведения, что он затаённый агент, но ныне не представляет опасности ни для одной из стран. Если всё же ты думаешь о его ликвидации, дело твоё, мой друг».

Далее шёл ряд пожеланий, переплетаясь с воспоминаниями друзей во время учёбы. В конце письма было примечание литерой f от «fire», что означало: письмо не должно было сохраняться. Далее продолжалось под конец текста. Под литерами P. S.: «Постараюсь быть по возможности к рождеству, дождись меня и не предпринимай опрометчивых решений. С любовью, друг Освальд».

К четырём часа вечера 17 декабря на Мойку подтянулся последний из заговорщиков ликвидации Распутина как диспутанта и вредителя российского общества, неугодного соотечественника и союзника иностранной разведки. Такие, по крайней мере, распускались слухи в некоторых малозначительных кругах светского общества о Распутине. В частности, от тех, кто был недоволен правителем империи, но не был противником собственно монархии.

Владимир Пуришкевич только что освободился от дневного заседания в доме картёжников, где вёлся диспут по поводу тайных организаций, именуемых «красным движением», или скрытых революционеров. О создаваемом тайном обществе, собираемом из крестьян, но где большую процентность имели граждане, работающие на фабриках, заводах, имевшие недовольствующие взгляды по поводу налогообложения, большого трудового дня, в частности, и ряде других прижимов свободы личности. Создаваемых в связи с дороговизной и дефицитом.

– Прошу прощения, господа, – притворно запыхавшись, произнёс черносотенец.

Дверь в небольшую комнатку, расположенную чуть ниже первого этажа, только с маленьким для вентиляции окном, в зимнее время оно было схвачено морозом и трудно открывалось.

– С офицерскими политиками разделялись, я не заметил, как пробежало время, – сказал Пуришкевич.

Он, словно у себя в доме, снял полушубок, кинул его на кресло, поспешив самостоятельно разлить чай в кружку. Самовар был только согрет.

– О! Крендельки, пирожные, булочки с маком? – улыбаясь, спросил он, обращаясь к хозяину подвала дворца.

Юсупов закрыл за ним дверь. Спустился с порога из двух лестниц. Кивнул положительно Пуришкевичу.

– Для Григория?.. – заговорщицки не снимая улыбки, спросил Пуришкевич.

На его вопрос ответил Сухотин. Он, как всегда, скромно прижимал локти к комоду.

– Для него, родимого… – так же заговорщицки сказал поручик.

Пуришкевичу слова сотоварища понравились.

– А чем поить старика будем? – спросил он.

Юсупов достал бутыль вина.

– Пьёт? – спросил монархист.

– Будет. Куда он денется, – ответил князь Юсупов, – не будет – насильно вольём, паскуде!

Откуда взялась ярость к «царскому другу» у наследника Сумарокова-Эльстона, Феликс не знал и сам. Но в действительности в нём играло юношеское стремление показать себя перед старшим сего круга депутатом и показать себя политически настроенным быть полезнейшим государству, что удавалось трудно. Сам Юсупов-младший не был любителем интриг, но его захватывал дух борьбы, где было бы больше лично его сторонников. Не скрывал он для себя, что если бы и не было богатого дворца, да и самого его не было бы общества «пяти» а не было бы Пуришкевича, не было бы поля для открытия своих возможностей.

Пуришкевич и князь Юсупов познакомились на одном из балов, устроенном по поводу торжества в честь Зинаиды Николаевны Сумароковой-Эльстон, урождённой Юсуповой. Шутка за шуткой – рьяные мужчины нашли общий разговор. В пылу разгара праздника среди гостей именин они остались за столом. Мысль Пуришкевича о поддержании монархической деятельности новой группы предприимчивых политиков укрепляла в мыслях юного князя царственную позицию.

– Совершенно с вами согласен, юный друг, – льстил подвыпивший Пуришкевич, ласкал слух юного подпольщика.

– Россия нуждается в укреплении с действующим рядом особо приближённых к нему лиц. Ведь взять, к слову, аналитически настроения коммунистов, забивающие углы всей державы, – шутил он. Потерял вдруг мысль, – …Разворуют! Уничтожат! Что не добила в своё время германская армия, то сделают эти… большевики. Как понимаю, так об их названии. Такие малодумающие организации, из-за которых нам в четырнадцатом пришлось толкать все свои силы, людей. А ещё турки… революционеры… – сказал он, не исключив возможность, в красноречии поддержав юного князя. Князь редко поддерживал охмелевших гостей, но заметил в столь подпитом собеседнике мысль его глубоких идей. Феликс молчаливо согласился.

– А это их предводитель… – гадал Пуришкевич.

– Ульянов, – подсказал Юсупов, он был едва знаком со скрытым движением лидера рабочей партии, слышал о нём лишь где-то в отделах полицейского надзора.

По стенам зала раздавалась музыка. Часть гостей всё больше покидала стол, оставляя недоеденными закуски.

– Кто он?!. – продолжал негодовать монархист. – Негодяй! Протестант. Жизнь ему даёт такой роскошный вариант… А он? В поле!.. С этими… коммунистами!..

Пуришкевич, подумав над своими мыслями, сплюнул в душе. Юсупову понравилась речь знатного дипломата. Его новый знакомый, гость Зинаиды Николаевны, хотел развернуться, продолжить трапезу с недоеденным куском свинины, но обратил взор к графину.

Сам Пуришкевич редко выпивал, но в тот вечер он, забыв о своей морали, только пригубив в начале мероприятия для поддержки поздравления милой хозяйки дома Юсуповых и найдя свободные уши, решил высказаться. К тому же на днях его жена избавилась от болезни и ожидала плод, в себе черносотенец ощущал праздник. Как вдруг он развернулся к юноше. Тот о чём-то размышлял и, уже практически не взирая перед собой ни на кого, в ближайшие минуты собирался покинуть веселие и отправиться к жене. Ирина в этот день искала в себе силы, супруги оба искали сил для зачатия второго ребёнка.