Копье Судьбы

– Shakespeare – «потрясающий копьем». Вот я и открыл вам цель наших поисков, Вам предстоит найти Копье Лонгина, величайшую реликвию рейха, утерянную мною в Крыму в далеком 1942 году.

ГИТЛЕР И ШТАУФЕНБЕРГ

1939 г. Первая встреча (продолжение)

Гитлер гипнотически расширил глаза.

– В тот день произошло великое таинство. Я называю его «посвящением в сущность копья». Я стоял возле реликвии несколько долгих часов. Я полностью сконцентрировал свой разум на этом предмете. Воздух в зале сокровищ Хофбургского музея стал столь удушливым, что я едва был в силах дышать. Обжигающая атмосфера музейного зала, казалось, расплывалась перед глазами. – Трясущейся рукой Гитлер указывал в пространство перед собой, расширенные глаза его видели нечто такое, что наводило на него ужас. – Я стоял один, весь дрожа, перед колеблющейся фигурой сверхчеловека – опасный и возвышенный разум, бесстрашное и жестокое лицо, черная борода с молниеподобным клином седины. С почтительной опаской я предложил ему свою душу, чтобы она стала инструментом его воли. – Упавшим голосом Гитлер произнес. – Он принял мое предложение.

Долгое молчание наполнило имперскую канцелярию.

Внезапно полковник вздрогнул: Гитлер шел на него, крича.

– Штауфенберг, Сверхчеловек принял мое предложение! Душа моя перешла под его эгиду! В этот момент я стал мессией! Разве мог нищий ефрейтор сделаться правителем Великой Германии без покровительства Высших сил? Только тупица или безумный может счесть это случайностью!

Замолчав, фюрер вплотную подошел к сидящему на краешке дивана гостю.

Граф встал.

– Штауфенберг! – фюрер пробуравил своего визави пронзающим взором. – Я принял решение об аншлюсе Австрии! Завтра войска рейха войдут в Австрию и восстановят единство германской нации. Вам я поручаю миссию величайшей важности. Вместе с ударным отрядом Отто Скорцени вы вылетите на самолетах в Хофбург и захватите Копье Судьбы! Копье – ключ к всемирному господству. Этим копьем я открою мир, как несгораемый сейф. И германский народ получит в свои руки несметные сокровища, в нем скрываемые.

За те двадцать минут, что длилась аудиенция, граф фон Штауфенберг осознал, что ему в человеческом облике явился не кто иной, как сам Дух Германской Нации. Такие события случаются в истории настолько редко, что их можно пересчитать по пальцам. Духом Франции был Наполеон. Духом Древнего Рима явился Цезарь. И вот теперь Духом Германии стал этот невзрачный человек с острым носом и вздорными усиками. Почему он? Почему не утонченный аристократ? Почему не урожденный тевтонский рыцарь? Все эти вопросы мигом отошли на задний план. Потрясающая сила убеждения, гипнотизм речи, мощное магнетическое излучение личности взяли Штауфенберга в окончательный и бесповоротный плен. Граф спросил срывающимся от волнения голосом.

– Почему именно меня вы избрали для столь значительной миссии?

Гитлер уставился в зрачки собеседника.

– Кто я для вас, Штауфенберг? – свистящим шепотом спросил он.

Клаус Шенк Филипп Мария граф фон Штауфенберг набрал в грудь воздуха.

– Mein Fiihrer! – выкрикнул он, щелкая каблуками и выбрасывая правую руку в том приветствии, которое еще полчаса назад презирал как плебейское.

Гитлер приблизился, почти уткнувшись носом в лицо тевтонского аристократа.

– Теперь вы понимаете, – прошипели подрагивающие под квадратом черных усов бескровные губы, – почему мне не нужны оракулы, чтобы безошибочно определить избранного?

– Jawohl, Mein Fiihrer! – вне себя от захлестнувшего душу восторга вновь выкрикнул Штауфенберг. Он вопил так, как кричали толпы на площадях, впадавшие в массовый психоз после часовых речей Адольфа Гитлера.

– Штауфенберг, – торжественно возвестил фюрер, – я возвожу вас в сан Великого Копьеносца! Отныне ваше тайное имя – Spearman Fuhrer. Ступайте за мной!

Озябнув от нервной дрожи, полковник следует за фюрером по длинному, нескончаемому коридору. Гитлер уходит так быстро, что Штауфенберг не может его догнать, бежит, задыхается, но отстает все больше и больше…

… сквозь муть беспамятства уцелевшим глазом он видит склонившихся немецких солдат в белом зимнем обмундировании. Чьи-то руки стягивают жгутом кровоточащую культю, вкалывают лекарство. Наступает забытье…

* * *

В 1942 г. вышел плакат Кукрыниксов, на котором Гитлера протыкали копьем.

Карикатуру доставили в Вольфшанце. Фюрер окинул плакат взглядом, побледнел и приказал убрать. «Я понял намек, – сказал он, вытирая платком взмокший лоб, – копье у Сталина».

ШАШЛЫКИ ПО-ПАРТИЗАНСКИ

Крым. Голый шпиль. 3 марта 1942 г.

С хрустом отодрал лицо от наста. Стал на четвереньки. Каждое движение требовало неимоверных усилий. Встал в рост. Белый лес закружился.

Как на ходулях пошел по снегу. Если пальцы отморозил – труба, гангрену в лесу не вылечат. К своим надо, там землянки, тепло, там спасение.

Не сразу понял, что оглох. Скрип снега под ногами не доносился до слуха. Согревшись на ходу, начал различать звуки. Из ушей потекло. Потрогал, боясь, что кровь. Нет, вода. Ледяные пробки, намерзшие в ушных проходах за ночь, оттаивали и вытекали.

Падал, отдыхал. Снова брел. Снова падал. Набирался сил и брел дальше.

Вот и знакомая опушка.

Нет ли засады? Пахнуло шашлыком.

Неужели наши зубра завалили и жарят?

Не помня себя от голода, рванулся к лагерю, выскочил на знакомую поляну.

Запах только что изжаренного шашлыка источал штабель спекшихся трупов под обрушенным остовом лазарета. Значит, ребят не успели эвакуировать, немцы сожгли их живьем. На жирной от вытопленного человеческого жира почве копошился кто-то.

Василий ползком подобрался поближе, приготовился бить прикладом СВТ.

Гришка Гуськов сидел на корточках, ворчал и чавкал, как собака. Правое плечо его дергалось, он что-то резал, тряслись поднятые кверху уши шапки-ушанки.

– Гриша!

Гуськов схватил со снега винтовку, обернулся – в одной руке нож, в другой – японская «арисака». Рыжая борода слиплась клейким клином. В снегу у ног его ничком лежало обугленное тело. Обгорелые ягодицы походили на вареные свеклы. Разрезы в них сочились сукровицей. Гуськов держал нож в кулаке, как скорняк, лезвием книзу.

Уронив тесак, людоед передернул затвор винтовки, вскинул к плечу, узнал Василия – глаза заметались… ничего не мог сказал с полным ртом… стал быстро дожевывать… присел, нащупал ломоть мяса, протянул.

– Куфай!

За людоедство в отряде расстреливали. Василий понял: если не станет «куфать», Гуськов его убьет. Выбора не было. Как в той теснинке на чаире, когда Нина приказала себя задушить.

Подул ветер, и заснеженный лес ожил – с веток взлетели и заколыхались черные траурные ленты.

У Василия волосы зашевелились на голове: Нина плыла в извивах похоронных лент, не касаясь земли, – бледная, строгая, в фуфайке под ремень, в кирзовых сапогах. На шее – синенький скромный платочек. Только глаза – нечеловеческие, такие у кошек бывают – светлые, будто слюдяные.

«Жуков, закрой глаза, открой рот».

Он послушно открыл рот.

Очнулся от чавкающего звука. Не сразу понял, что это его челюсти так громко жуют в зимней тишине горного Крыма. На зубах хрустнул уголек.

Перестал жевать.