Очарованные любовью. Повесть о первой любви

Очарованные любовью. Повесть о первой любви
Валерий Казаков

Молодой человек из провинции, воспитанный на книгах о бесстрашных революционерах двадцатых годов, приехал в город на Неве и очаровался красотой юных женщин, которых встретил в этом чудном городе. Они легко вскружили ему голову, и он забыл все свои прежние принципы. Любовь поглотила его целиком. Она стала важнее и выше всего на свете.

Очарованные любовью

Повесть о первой любви

Валерий Казаков

© Валерий Казаков, 2018

ISBN 978-5-4490-3045-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Для чего я поехал в Ленинград, сейчас сказать трудно. Во всяком случае, я не стремился стать ни студентом, ни рабочим. Меня, откровенно говоря, не манили ни известные во всем мире музеи, ни знаменитые сокровища Эрмитажа. Мне просто нужно было куда-то уехать. Уехать, чтобы стать, наконец, таким же, как все мои успешные друзья. Мне хотелось вырваться на свободу, в тот мир, о котором я знал из книг, о котором мечтал с детства и который манил меня своим призрачным блеском и картинным благополучием.

Перед моим отъездом отец написал нашим ленинградским родственникам длинное и обстоятельное письмо, которое должно было облегчить мою судьбу в незнакомом городе, мать посоветовала зашить в сатиновую рубаху деньги, вырученные от продажи картофеля. Средний брат порекомендовал поменьше заглядываться на женщин, выразительно подмигнул, а потом сунул мне в руки два презерватива в тонкой бумажной упаковке и блестящий перочинный нож, на всякий случай. Я подхватил тощенький чемодан, на дне которого лежала книга Николая Островского «Как закалялась сталь», накинул на плечи темную кожаную куртку комиссара двадцатых годов, надел на голову широкополую фетровую шляпу американского ковбоя и отправился в путь. Покорять северную столицу…

Дальние родственники в городе на Неве приняли меня холодновато. Они жили в коммунальной квартире на проспекте Энтузиастов, теснились в двух комнатках впятером и уже в первые минуты нашего знакомства довольно ясно дали мне понять, что лучше будет, если я найду себе работу с общежитием, потому что у них, вообще-то, в этом плане рассчитывать не на что. Сами спят на раскладушках.

Несколько дней после этого я ездил по незнакомому городу в поисках подходящей работы. И после третьего дня безрезультатных поисков, когда уже готов был от своей затеи отказаться, – неожиданно нашел работу на маленьком, уютном ремонтно-механическом заводе, расположенном где-то на краю Васильевского острова… Собственно говоря, понравился мне не сам завод, а скорее то место, в котором он находился, – его ландшафтное окружение. На меня произвела хорошее впечатление небольшая речушка рядом с заводом, утопающая в зелёных облаках отцветающих тополей, высокие каштаны в старинном сквере возле проходной, мост, белокаменной аркой перекинутый с берега на берег.

Когда я впервые прошествовал через приземистую проходную на этот завод, меня поразила там необычная тишина и какое-то странное провинциальное спокойствие. За кирпичной оградой завода было уютно. Какие-то добродушные и упитанные мужики сидели там на удобных скамейках и беседовали о делах житейских. Возле длинного кирпичного здания первого цеха цвели акации, а над его крышей в знойном мареве середины лета дремал башенный кран, издали похожий на гигантского аиста. На территории завода тут и там в пузатых бетонных амфорах благоухали цветы. Между цветами высокими пюпитрами возвышались разноцветные плакаты с металлическими серпами и молотами, лениво пошевеливался на тонком древке выцветший красный флаг.

К тому же, на этом заводе работало много соблазнительных женщин. Каждое утро они проходили мимо нашего первого цеха, а я по привычке выбирал и провожал глазами самую хорошенькую из них, ту, которая была чем-то похожа на модную тогда французскую певицу Мари Лопаре. Она была в белом плаще и тёмных расклешенных брюках. В её коротко остриженных русых волосах блестела черная заколка.

Примерно через неделю я встретил эту женщину на автобусной остановке возле метро, потом – в кафе напротив. Она везде появлялась одна, она всегда смотрела себе под ноги и выглядела со стороны очень серьёзной, чем-то озабоченной. Это меня пугало и обнадеживало одновременно. Ухажеры её не баловали, – это бросалось в глаза, но немного смущал её возраст… Я заметил на её лице следы увядания, хотя большого значения этому не придал. Мне тогда казалось, что это не главное, это не так важно.

Потом на какое-то время я потерял эту женщину из вида. После решил, что она не для меня, что она, наверное, давно замужем, что такие мальчишки, как я, её не интересуют.

За работу на заводе, как и следовало ожидать, я взялся с большим энтузиазмом. Я хотел утвердиться в этой новой для меня обстановке, среди новых людей. Через два месяца упорной учебы на курсах повышения квалификации я получил третий разряд токаря, и когда на следующий день приступил к самостоятельной работе на своем красивом, блестящем от зелёной краски станке, то к концу смены перекрыл дневную норму выработки в два раза. То же самое было и на второй день, и на третий, и на четвертый. Я был на седьмом небе от успеха. Мне хотелось всех удивить, всем понравиться, всем доказать, что я не зря вырвался из вятской глуши в красивейший на земле город, где жили Пушкин и Некрасов, Тургенев и Достоевский, Блок и Ахматова. Но уже на следующей неделе, вместо ожидаемой похвалы и почета, я неожиданно получил крепкий подзатыльник от ветерана завода, прямого и открытого мужика Гриши Кузнечного, которой подошел ко мне после смены в грязной спецовке и грубым голосом пояснил, что если я и дальше буду так же «надрываться», то всем токарям в первом цехе в конце месяца увеличат норму выработки и снизят расценки за отдельно взятую деталь. Вот и всё… К тому же заводское начальство мой порыв трудового энтузиазма явно проигнорировало. Только однажды начальник цеха Михаил Моисеевич Левин вызвал меня к себе в кабинет и с лукавинкой во взоре пожал мне руку, говоря: «Таких людей, как ты нам всегда не хватало. Так держать, Арматуров!» При этом дядя, Боря, мастер первой смены, с иронией на меня посмотрел и одобрительно покачал лысой головой: «Молодец, парень. Я сразу его приметил, Михаил Моисеевич. Он из деревни. К труду с детства приучен. Без таких, как он, мы пропадем».

Но самое удивительное произошло в конце месяца, когда вместо честно заработанных (как я полагал) шести сотен рублей я получил свои привычные 160… Это меня отрезвило, озадачило и лишило всякого стимула к честному и производительному труду. Я понял, что мои личные производственные успехи никому здесь не нужны. Ни моим товарищам по работе, ни заводскому начальству, ни горячо любимой Родине.

Между мной и городом начала складываться какая-то странная, порочная связь. Я, как неопытный любовник, хотел от него слишком многого. Хотел чудесного превращения из деревенского увальня – в импозантного мужчину. Хотел новой, насыщенной яркими событиями жизни. А город, между тем, обольщал и разочаровывал меня одновременно. Обольщал своей каменной красотой и изяществом, а разочаровывал неприступностью и едва скрываемой иронией, предназначенной тем, кто вынужден зарабатывать свой хлеб тяжелым трудом у станка.

****

Заводское общежитие, где я получил жилье, располагалось на проспекте Энергетиков. Моя комната находилась на шестом этаже высокого серого здания и своим единственным огромным окном выходила на юг, где виднелся зелёный уголок какого-то неухоженного, пасмурного сквера. В комнате по соседству жил молодой человек, которого я считал отчаянным гуленой, потому что возвращаясь с работы поздно вечером, частенько улавливал чутким ухом непотребные звуки, доносящиеся из его комнаты. Это был не то стон, не то плач, сопровождаемый размеренным поскрипыванием железной кровати… Таинственные ночные звуки завораживали меня. Я останавливался в странном, возбуждающем оцепенении. Потом, нехотя, отпирал свою дверь, стараясь при этом не греметь ключом, заходил в тёмную пустынную комнату, с раздражением стягивал с плеч тяжелую кожаную куртку, бросал на шкаф ковбойскую шляпу, намокшую под случайным дождем, и с томительным чувством досады на своё одиночество ложился спать. После того, что я испытал пять минут назад, одиночество казалось мне пыткой. Я тоже хотел извести себя в чувственной истоме. Я тоже хотел иметь настоящую, зрелую женщину, у которой покатые плечи, высокие груди и пухлый, теплый бледно-розовый зад. То есть, я хотел иметь этакую гибкую, разгоряченную страстью стерву, чья похотливая плоть в размеренной музыке тактов может поглотить меня целиком, начиная, естественно, с середины тела. В тёмной, немой ночи и беспросветном одиночестве мне сейчас было нужно только это, чтобы поскорее куда-нибудь пролилась моя душевная и телесная неудовлетворенность…

Помню, на следующий день я проснулся от странного грохота за стеной, от тонкого женского крика, звучащего как аккомпанемент этому загадочному грохоту. Я прислушался и сразу понял, что это ночная сообщница моего молодого соседа бьёт фарфоровую посуду. Потом в ход пошли стаканы. Потом – деревянные стулья. И, наконец, все смолкло. Разрушительный порыв женской истерики угас. Истощился.

А ещё немного погодя я увидел её в общей кухне на нашем шестом этаже, до краев залитой золотистым утренним светом. Она, как ни в чем ни бывало, сидела на широком подоконнике, свесив тонкие ноги, и что-то спокойно объясняла своему улыбающемуся мучителю. Признаюсь честно, в первый момент меня поразила её молодость, её гибкая, откровенно детская худоба. На вид ей было лет 15 – 16, не более. Тёмные волнистые волосы у неё свисали до плеч, большие выпуклые глаза беззащитно лучились, прикрытые сверху длинными, чуткими ресницами. Тонкие руки были сцеплены на худой коленке, а подол тёмно-вишневого платья был вольно приподнят до матового, мучительно доступного бедра. То есть, в ней не было ничего от той породистой стервы, которую так упорно рисовало мое взволнованное воображение прошлой ночью. В ней не было ничего от зрелой искусительницы сердец, от хищной женщины, которая жадной львицей набрасывается на всякого молодого мужчину. Ощущение было такое, как будто страстные стоны вчера ночью издавала вовсе не она, а кто-то другой, который много взрослее и опытнее, чем это невесомое, просвечивающее насквозь создание.

Так ничего толком не поняв, я вернулся в свою комнату и стал собираться на работу. И, что самое странное, во мне сейчас уже не было ничего томительного, ничего раздражающего отсутствием любви. Во мне не было даже зависти к счастливому соседу, который готовил завтрак на кухне. Наоборот, мое одиночество сейчас меня вполне устраивало. Хотя бы тем, что дарило мне спокойствие. Мое одиночество работало на мой имидж. Мне казалось, что в глазах людей я должен оставаться одиноким, как был бы одиноким в нашем пошлом мире настоящий Павка Корчагин, или бесстрашный американский ковбой… Но однажды после обеда мастер нашего цеха Борис Васильевич Кулагин подошел ко мне с какой-то таинственной улыбкой на широком лице и сообщил, что меня срочно вызывают в заводоуправление к директору. Воспринять его слова как шутку, я, естественно, не мог и поэтому тут же отправился по указанному адресу.

Каково же было мое удивление, когда в приемной директора я увидел женщину в тёмных расклешенных брюках, с черной заколкой в русых волосах, ту, которую считал похожей на модную французскую певицу. Она посмотрела на меня какими-то слегка смущенными синими глазами и спросила:

– Ты удивлен?

– Да… нет, – двусмысленно ответил я.

– Это я просила пригласить тебя сюда. Ты, надеюсь, не обижаешься?

– Нет.

– Как тебя зовут?..

– Валерий.

– А я Ирина… Ты извини меня… Но я сегодня увидела тебя в столовой и решила познакомиться. Мне показалось, что ты очень выразительно на меня посматриваешь, когда я иду на работу, а ты стоишь возле проходной… Или я ошибаюсь?

– Женщины в таких вещах не ошибаются, – радостно заверил я.

– Вот водишь… А ещё однажды я встретила тебя возле остановки автобуса. Ты помнишь? У тебя был очень импозантный вид. Черная кожаная куртка, большая серая шляпа и хромовые сапоги… Я, признаться, тогда подумала, что ты артист какого-то провинциального театра, приехавшего к нам на гастроли. Что ты вышел из гримерной на улицу и заблудился…

– Это нехорошо?

– Нет, что ты. Скорее, наоборот. Ты мне поэтому и понравился. У тебя была такая запоминающаяся внешность. Конечно, для тебя это ничего не значит, но имей в виду. Ты понравился мне, зрелой, опытной женщине, а это уже кое-что… Я тебя не соблазняю, нет. Я не похитительница юных сердец, но отступать не в моих правилах и упускать свой шанс – тоже… Ты, надеюсь, меня понимаешь? Мы живем в огромном городе. Мы здесь слишком редко можем встретиться дважды ни с того ни с сего. Поэтому я решила сделать первый шаг. Ты можешь сделать второй… А можешь не делать ничего. Это твое право… Ты можешь уйти и забыть обо всем. Как хочешь. Я и сама пока что не знаю, что, собственно, мне от тебя нужно…

Она, кажется, хотела сказать что-то ещё, но почему-то замолчала, а я всё так же удивленно стоял и смотрел на неё. В какой-то момент мне показалось, что кто-то из нас должен назначить час и день встречи…

– Я подумаю. Я… как-нибудь зайду, – неуверенно проговорил я.

– В любое время, – ответила она с улыбкой.

Весь остаток дня после этого разговора с Ириной у меня было хорошее настроение. А вечером, ложась спать в шумной заводской общаге, я сказал себе, что ни за что не оставлю эту женщину одну – обязательно поговорю обо всём ещё раз. Завтра же. И, возможно, этот разговор станет для меня самым значительным событием в моей новой жизни, в той жизни, которая меня уже успела заинтриговать. Странно только, как легко и просто всё у меня складывается. Я хотел найти здесь работу, получить приличное жилье – и вот всё это у меня уже есть. Хотел встретить настоящую женщину. И она сама пришла ко мне. Она нашла меня. Она дала мне шанс стать другим. В сущности, это даже больше того, на что я мог рассчитывать в первое время. Только, чем заслужил я это везение? Это незаслуженное, нелепое счастье.

***

На следующее утро я проснулся совсем другим человеком. Уходя из общежития на работу, я забыл запереть за собой дверь. С девятого этажа спустился на первый без лифта с легкостью юного спортсмена, и пока шел до автобусной остановки, кажется, что-то насвистывал себе под нос.

Зато рабочая смена на заводе в этот день для меня тянулась очень медленно. И к началу работы я опоздал, потому что не заметил среди женщин, спешащих к проходной, моей новой знакомой.

В этот день дядя Витя, мой заводской наставник, поругался с председателем месткома Ниной Витальевной Герц из-за какого-то Германа Ивановича, получившего муниципальную квартиру без очереди, и всё порывался куда-то сходить, с кем-то разобраться, кому-то набить наглую рожу. Я знал, что в такие моменты его лучше не беспокоить, и поэтому со своими глупыми вопросами к нему не приставал. Я был переполнен томительным ожиданием настоящей любви. Настраивал себя на будущую встречу, подбирал самые нужные слова, которые надо будет сказать моей новой знакомой. Представлял удивленное лицо Ирины в первый момент нашей встречи. Вряд ли она предполагает, что я так быстро решусь на более близкое знакомство с ней…

Ровно в четыре часа я уже был у неё. В петлице кожаной куртки у меня на груди краснела бутоньерка из алой гвоздики, шляпа слегка затеняла глаза, в которых сквозило откровенное смущение. Перед дверью в приёмную директора я остановился, чтобы перевести дух. И вошел минут через пять, громко цокая по дубовому паркету подошвами хромовых сапог…

Но, что самое главное, – она моим приходом вовсе не была удивлена. Мне даже показалось, что она не так сильно обрадовалась, увидев меня, и весьма прозаическим тоном попросила подождать её минут десять – пятнадцать, пока она что-то там перепечатает на пишущей машинке.

Я ждал её, не выходя из кабинета, и впервые как следует рассмотрел… На вид ей было лет двадцать пять – двадцать восемь. Она была невысока ростом, стройна, русоволоса, синеглаза. Её нос казался слегка крупноватым, но он не портил общего впечатления, не вносил дисгармонии в её облик. Откровенно говоря, в ней не было ничего от директорской секретарши. Скорее, она походила на, ленивую студентку заочницу, которая третий год учится на первом курсе института.

Когда она освободилась, мы вместе отправились гулять по Ленинграду. Сначала прошли по какому-то мрачному скверу. Потом пересекли старинный чугунный мост, на котором она прочитала мне «Послушайте» Маяковского. Надо признаться, стихи она декламировала прекрасно, картинно запрокидывая голову и отбивая такты оголенной по локоть рукой. Перила моста были влажными и ослепительно блестели, а даль скрывалась в сизой дымке парного летнего тумана. Нева коричневатым потоком струилась под нами, и если смотреть только на воду, то создавалось ощущение, будто мы плывем или летим, как чайки. Парим, как облака.

Была середина июля, в душе, подобно сирени, распускалась любовь, и наверное поэтому как-то по-праздничному воспринималась мной эта влажная от дождя, сотканная из камня и мрамора, ещё непонятная мне до конца северная столица.

Хорошо помню одно выражение, которое довольно часто повторяла тогда Ирина. «Жизнь, – говорила она, – это чудесное приключение, достойное того, чтобы ради удач терпеть и неудачи».