Портрет жены. Повесть о настоящей любви

Портрет жены. Повесть о настоящей любви
Валерий Казаков

Молодой разочарованный художник возвращается из северной столицы на родину, окунается в обычную сельскую жизнь, и неожиданно для себя встречает здесь ту женщину, которую искал всю жизнь. Только сейчас он понимает, что такое настоящая любовь, как она возвышает душу и помогает найти свой путь в искусстве.

Портрет жены

Повесть о настоящей любви

Валерий Казаков

© Валерий Казаков, 2018

ISBN 978-5-4490-4340-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Возвращение

Дома, как это ни странно, моему возвращению из Ленинграда все были рады. Отец сказал, что в последнее время быстро устает работать по хозяйству, да и на пасеке тоже одному несладко. Так что, если я сейчас его заменю, то это будет очень даже кстати, а живопись, если разобраться, – это дело пустое, для здешних мест непривычное. К тому же одной живописью сыт не будешь, надо чем-то серьёзным заниматься, хотя бы дрова заготавливать на продажу, что ли.

Вечером пришел к нам в гости старый сосед Аркадий Кириллович Кривошеин. Сказал, что снегу в лесу уже выше колена, а делянку на дрова ещё только-только стали раздавать где-то за рекой в Шурминском лесничестве. По этому случаю лесник Абрамов пьёт вторую неделю и ходит по всей деревне из дома в дом, как родственник какой. Знает, что ему сейчас никто не откажет, хотя не все в его дровах нуждаются, но на всякий случай подают.

Разговор со старым соседом затянулся. В середине вечера мать поднесла соседу кружку браги, настоянной на пчелиной перге, сосед брагу выпил, но не ушел, только слегка раскраснелся и стал ещё более словоохотливым. С дел житейских перешел на политику, углубился в экономические проблемы, и все домашние поняли, что без второй кружки тут не обойтись… В конце концов, мать посоветовала мне не слушать их, стариков, а сходить в новый Дом культуры, чтобы к молодежи нынешней присмотреться.

– Там сейчас новый руководитель Лида Брагина – воспитанница местного детдома. Она человек увлеченный, – пояснила мать. – Молодежь вокруг неё так и вьётся. Молодые люди спектакли ставят по Чехову. В последний раз представление было на Новый год – так все плакали и восторгались – до того чудно.

Выслушав мать, я ничего не ответил. Да и не понял толком, к чему она клонит. Просто облегченно вздохнул, ушел в свою комнату и пролежал там часа полтора, пока надоедливый сосед не удалился восвояси. Мне не хотелось никуда идти, не хотелось шевелиться и даже думать ни о чем не хотелось. Моя душа была пуста, мысли спутаны.

Поздно вечером я случайно подслушал разговор моих родителей на кухне. Мать стояла ко мне спиной (кажется, мыла посуду), а отец сидел у заиндевелого окна на старинном стуле, смотрел в темноту и говорил:

– От него я ничего хорошего не жду. Несерьёзный он какой-то. И всё куда-то бежит, едет. Миша выучился на военного врача, Сергей на ветеринара, а этот, – он махнул обреченно рукой в сторону моей спальни, – так и будет до старости на нашей шее сидеть, И не женится, наверное, никогда, и дома своего иметь не будет. Кому он нужен такой неустроенный?

– Да как же, – не согласилась мать, – он в Ленинграде на большом заводе работал, комнату в общежитии имел, как все люди. Его там ценили. Может, ещё и вернется туда, если одумается.

– Да нет. Сейчас уже никуда он не вернется. Начнет опять рисовать, строгать подрамники да холсты грунтовать – вот и всё. Как будто это достойное занятие для здорового мужика.

– У него талант.

– Да нет никакого таланта. Дурь одна. И когда это в нем перемелется – одному Богу известно. Жил бы уж, как все люди. Башкой зря не вертел. За ум брался.

– Талант у него, – повторила мать.

После слов отца мне действительно захотелось поскорее вырваться на улицу в прохладный омут ночи. Пока я одевался, голоса на кухне, кажется, были уже неслышны, только мерно тикали большие настенные часы в деревянном футляре да надоедливая муха тонко гудела где-то под потолком.

По тёмной прихожей я выбрался на улицу, ничего никому не сказав и даже не скрипнув дверью. Мартовская ночь одарила меня ветреной оттепелью. В лицо пахнуло мелкой туманной влагой и лесной свежестью, настоянной на запахе хвои. Появилось ощущение близкой весны и такого же близкого разочарования, потому что я не представлял себе весны без любви, весны без вдохновения, без чего-то возвышенного. Так было всегда.

Я направился было в Дом культуры, но нашел на его месте только тёмные развалины старого пепелища и торчащие из них красноватые от ржавчины трубы. Постоял немного над этим скорбным местом и повернул к реке. Прошел в нужном направлении уже довольно много, когда заметил свет в окнах местной библиотеки. Как это ни странно, она всё ещё была открыта. Это воодушевило меня. По сумрачному коридору холодного тамбура я добрался до её двери, привычно потянул на себя металлическую ручку. Но не тут-то было, дверь оказалась запертой изнутри. Несколько секунд я решал, как мне поступить, потом машинально поднял руку и несколько раз постучал по дверному косяку. С той стороны двери послышались чьи-то шаги, щелкнул крючок, что-то скрипнуло, и дверь распахнулась. Яркий поток света ударил мне в глаза. И в этом свете я увидел нахмуренное лицо молодой высокой женщины с пуховой шалью на плечах. Сзади, за её спиной и ближе к окну, сидела за столом ещё одна женщина, она что-то писала. Та, вторая, показалась мне моложе и привлекательнее первой.

– Мы не работаем сегодня, – пояснила та, что была старше, – книги разбираем. А вы приходите завтра с утра, если нужно.

В это время молодая подняла на меня глаза, повернулась ко мне в полупрофиль, и… меня как будто ударило током. Я узнал глаза Маргариты. Я понял, что не смогу забыть их никогда. Видимо, я всё ещё люблю её. И жизнь для меня снова обрела смысл. Я ещё не знал, как буду действовать дальше, что попытаюсь предпринять в следующий момент или на следующий день, но уже предчувствовал, что это мой последний шанс. Я не могу его упустить, не должен. Я ещё немного постоял в странной растерянности на пороге, потом извинился, отступил в тёмные сени и тихо прикрыл за собой тяжелую дверь. Потом шел по дороге к дому и повторял: «Я обязательно должен познакомиться с этой женщиной».

***

Утром на следующий день я проснулся необычно рано и долго лежал в кровати, восстанавливая в памяти весь вчерашний вечер. Почему-то он казался мне знаменательным. После него в моей жизни что-то обязательно должно измениться, – я это чувствовал. Когда в мою комнату вошла мать, чтобы позвать меня к завтраку, я посмотрела на неё смущенно, и спросил деланно равнодушным тоном:

– А ты, мама, не знаешь, кто у нас сейчас в библиотеке работает?

– В библиотеке? – переспросила мать удивленно.

– Да.

– Какая-то городская, новенькая. У неё ещё фамилия непривычная такая. Церковная.

– Ну? И какая у неё фамилия?

– Сейчас припомню, сейчас…

– А звать её как?

– Жанной звать, Жанной. А фамилия… Ну, непривычная такая. Ладан, кажется.

– Жанна Ладан?

– Да. Она, говорят, уже замужем была. Ребенок у родителей живет в Уржуме, а сама тут… Да ты больно-то на неё рот не разевай. К ней, говорят, ухажер из города ездит на иностранной машине. И курит она. Не нашего поля ягода. Таких здесь не любят.

Когда мать ушла, по привычке плотно прикрыв за собой дверь, я закинул руки за голову и долго лежал так, беспричинно улыбаясь. «Она свободна, – думал я, – это главное».

Потом с улицы пришел отец, сказал, что у него для меня хорошая новость. Он только что видел бригадира колхозных плотников Александра Петровича Галкина. Тот подрядился строить новый дом и согласен взять меня к себе в бригаду.

– Александр Петрович человек опытный, – убеждал отец, – он тебя всему научит. И углы рубить, и пазить выбирать, и фундамент из кирпича выкладывать. И бригада у него небольшая – три человека всего. Ты будешь четвёртым. Да и получают они прилично… А дома-то ты ничего не высидишь и на картинах своих ничего не заработаешь. Баловство это. Дурь. Так что соглашайся.

И я согласился. Я убедил себя, что это мне действительно нужно, что работа в плотницкой бригаде не займет у меня много времени, и возможность сходить на этюды я обязательно найду. А по вечерам буду наведываться в местную библиотеку. Присмотрюсь к Жанне Ладан – начну издалека, сначала стану примерным читателем, увлекусь трудами немецких философов и современных писателей. Начну рассуждать о прозе Марселя Пруста и Владимира Набокова (я давно заметил между ними какое-то скрытое сходство), а потом, как бы между прочим, прочитаю ей свое самое любимое стихотворение из книги Николая Гумилева «К синей звезде».

Однообразные мелькают
Всё с той же болью дни мои,
Как будто розы опадают
И умирают соловьи.

Она выслушает меня и всё поймет. Поймет, что я неисправимый романтик, что хаотическое нагромождение обыденной жизни вокруг меня – это чужая, чуждая мне среда, к которой я равнодушен. Что моя любовь будет самой искренней и самой сердечной, и эту любовь уже ничто не сможет разрушить, потому что вместе с ней разрушится вся моя жизнь.

– Так ты в бригаду пойдешь? – ещё раз спросил после завтрака отец, глядя на меня с печальной строгостью.

– А куда мне деваться, – с улыбкой ответил я.

– Ну, тогда завтра подходи к колхозной конторе. Там Александр Петрович будет тебя ждать.

***