Держава

«Уверен в себе и не трепещет передо мной, как многие генералы», – отчего-то с удовлетворением подумал государь, слушая доводы начальника фронта.

– … Твёрдо убеждён, что четыре вверенных мне армии находятся в отличном состоянии, и это, безусловно, не голословное мнение. Сужу по бывшей своей Восьмой армии, коей сейчас руководит генерал Каледин. Потому настоятельно прошу ваше величество убедить Алексеева, что вверенный мне фронт не только может, но и должен наступать, согласованно, конечно, с двумя другими фронтами.

– Доведу ваше мнение до начальника штаба Ставки, а вы, в свою очередь, озвучьте его на военном совете первого апреля в Могилёве.

Первоапрельский день оказался серым и дождливым.

Максим Акимович Рубанов всё же постеснялся отказать Николаю в просьбе вновь поехать с ним в Ставку, и через аляповатые дождливые капли, покрывавшие стекло окна, тоскливо разглядывал улицу с далёким облезлым зелёным вагоном городского трамвая, который, напрягаясь, тащили по рельсам две мокрые лошади.

«У них ещё «сорок мучеников» ездят», – хмыкнул он, повернувшись к сидящим за столом доминошникам:

– Господа, вчерашним вечером беседовал с Куропаткиным и Эвертом. После мартовских боёв сии полководцы совершенно пали духом, разбиты физически и морально, потому, смею полагать, всякое наступление будет казаться им неприемлемым и немыслимым. Государь, напротив, бодр, энергичен и целеустремлённо настроен наступать.

– Вчера Куропаткин имел честь беседовать со мной… Тьфу! Я имел честь беседовать с господином Пердришкиным, как назвал его когда-то покойный генерал Драгомиров, произведя фамилию от французского «пердрикс», что в переводе – куропатка, – хохотнул адмирал Нилов.

– Уж Михаил Иванович, Царствие ему Небесное, скажет, бывало – так скажет, – перекрестился Рубанов, подумав, что куропаткинский «пердрикс», пожалуй, почище «заячьего ремиза» будет.

– Так вот. Этот дряхлый пердришка поведал мне, уцепив за пуговицу, и чуть не открутив её, что на успех его фронта рассчитывать трудно, о чём он непременно доведёт до государя. Видно надеялся, что я доведу прежде него.

– Чтоб это случилось, он должен был коробку коньяка «Хеннеси» вам преподнести, – встрял в разговор Воейков.

– А вам, Владимир Николаевич, ящик нарзана «Кувака», что вы в своём имении изготавливаете, – отчего-то обиделся на Дворцового коменданта флаг-капитан императора. – Вас-то тоже за глаза «генералом от кувакерии» зовут, – наповал сразил он приятеля.

– Тише, тише господа. Спокойнее. Не нужно ссориться, – урезонил царедворцев летописец, на всякий случай чего-то записав в блокнот.

«Про пердришкина или кувакерию?» – от нечего делать стал гадать Рубанов, и, почесав затылок, высказал забежавшую в голову мысль:

– Не стало грамотных генералов, вот его величество и вытащил за уши из сундука Куропаткина. Однако никто не думал, что он вновь получит столь высокое назначение. Но и Эверт не лучше. Один штабной рассказал мне, что этот обрусевший немец в приказе, вместо «Армия», пишет «Мария», чем приводит штабистов ни то что в уныние, а неописуемое отчаяние, – рассмешил Дубенского.

– Это наподобие как «сифилитик» и «филателист», – в свою очередь развеселил тот компанию, чиркнув удачную мысль в блокнот.

– Один генерал от кавалерии… Кавалерии я сказал, – уточнил Воейков. – И нечего улыбаться. Особенно боцману Нилову… Так вот. Что я хотел сказать? Ах, да. Генерал от кавалерии Брусилов требует поставить перед своим фронтом задачу – наступать. И ручается за победу.

– Первые двое и в русско-японскую не считали возможным наступать, – вставил Рубанов, оглянувшись на стук в дверь и улыбнувшись знакомому скороходу, пригласившему господ на царский завтрак, ибо специально для этого прервали совещание.

Завтрак накрыли в столовой губернаторского дома, и когда друзья-доминошники прошли туда, важный своими обязанностями гофмаршал князь Долгоруков, заглянув в список, указал им места.

Император вошёл последним, сев во главу длинного стола.

«Война есть война», – оглядел серебряный сервиз Рубанов, благосклонно кивнув налившему в серебряную стопку из серебряного кувшина, официанту.

Его гофмаршал устроил рядом с довольным Брусиловым, а по другую сторону грустно хмурился бывший командующий Юго-Западным фронтом Иванов.

– Максим Акимович, выдаю военную тайну, – обратился к нему Брусилов, иронично подмигнув Иванову, отчего тот недовольно забарабанил пальцами по столу.

«Не дети уже, а всё жестами и мимикой пикируются, – отметил для себя Рубанов, – видно здорово на совещании поспорили».

–… Высказал на Совете точку зрения, что могу не только находиться в резерве, но и наступать… Государь согласился на то, что действия моих войск будут носить демонстрационный характер для отвлечения внимания и сил противника, начавшись раньше главного удара.

После завтрака к ним подошёл Куропаткин и, извинившись, пониженным голосом, чуть не шёпотом, произнёс, обращаясь к одному Брусилову:

– Алексей Алексеевич, вы делаете роковую ошибку, когда доказываете, что можете наступать.

– Роковую ошибку? – недоумённо поднял брови генерал.

– И никакую иную, – утвердительно кивнул Куропаткин.

Рубанов с интересом прислушивался к разговору.

– Ваше наступление непременно закончится разгромом, потому как вы однозначно переоценили возможности своего фронта, не взяв во внимание нехватку снарядов, снаряжения, оборудования медицинской помощи и малое количество авиации…

– Алексей Николаевич, главная составляющая успеха – воинский дух. А он высок – как никогда, – раздражаясь, прихлопнул ладонью по столешнице генерал.

– Ещё раз извините, – сожалеющее глянул на визави Куропаткин и непонимающе пожал плечами. – Ваше имя стоит сейчас высоко. За боевые заслуги вы получили в подчинение фронт, охота вам рисковать своим положением? Какую пользу извлечёте вы лично для себя из неминуемого поражения? – поняв свою нетактичность, отошёл от Брусилова всю русско-японскую войну битый полководец.

«Я ищу и желаю пользы только для России», – выпивая вечернюю рюмку чая, делился с Нестором-летописцем услышанным диалогом Рубанов. – Ох, дорогой вы мой Дмитрий Николаевич, – со смехом произнёс он, – с вами совершенным сплетником становлюсь.

– Это не сплетни, уважаемый Максим Акимович, это информация для потомков.

Командующий 8-й армией генерал-лейтенант Каледин 7 апреля собрал командующих корпусами и дивизиями с их начальниками штабов, дабы довести до сведения подчинённых выработанный Брусиловым план предстоящей операции.

– Господа, как вы знаете, позавчера главнокомандующий Юго-Западным фронтом собрал в Волочиске командующих армиями, доложив нам обстановку и поставив задачу широкого наступления фронта в мае-месяце. Суть операции Алексей Алексеевич письменно изложил в директиве № 1048 от сего числа, – потряс листами бумаги, – в коей указал переход нашего фронта в энергичное наступление с задачей оказать посильное боевое содействие войскам Западного фронта, – аккуратно положил листы на стол. – Основная цель – разгром живой силы противника и овладение его позициями в междуречье Стыри и Прута. Причём главный удар главнокомандующий фронтом доверил нашей Восьмой армии. Остальным трём армиям поставлена задача атаковать противника, нанося удары на избранных командармами направлениях. Только настойчивая атака всеми силами, на возможно более широком фронте, по словам Брусилова, способна действительно сковать противника, не дать ему возможности перебрасывать свои резервы. Господа генералы и офицеры, – внимательно оглядел присутствующих. – Наши корпуса нанесут главный удар из района севернее Дубно в общем направлении на Луцк. Один из корпусов пойдёт в направлении Ковеля. Брусилов приказал на выбранных участках прорыва приступить к земляным работам, с целью как можно ближе приблизиться к противнику, – глянул на часы. – Через час обещал подъехать начальник инженеров армий Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Величко – недавно беседовал с ним по телефону. Он наметит на выбранных участках инженерный плацдарм, чтоб подвести войска возможно ближе к передовым линиям противника. Плацдарм будет состоять из семи-восьми параллельных траншей, расположенных на расстоянии семидесяти-ста шагов одна от другой. Генерал оставит здесь подполковника Дмитрия Михайловича Карбышева – вы его хорошо знаете, так как офицер занимает сейчас должность старшего производителя работ Управления начальника инженеров Восьмой армии. Построим участки позиций и будем обучать войска их преодолевать.

– Ну что, друг мой Васильич, – обратился к Антонову Дубасов, встретившись с однокашником после совещания. – Какое задание нашей дивизии генерал Каледин преподнёс?

– Скорое наступление, друг мой Виктор.

– Так давай пообедаем, и поведаешь, что к чему, – повеселел командир полка. – Славно всё-таки вместе с приятелем служить.

– Идея, положенная в основу наступления, дружище Дубасов, по словам Каледина весьма парадоксальна, – сидели они за импровизированным столом в землянке, – …но нова, нетривиальна и доселе никем из военачальников не апробирована. Мы будем первыми.

– В чём идея-то?

– Брусилов отказался от сосредоточения в одном месте «кулака», который германские лётчики мигом обнаружат, а решил наступать в нескольких местах, ведя подготовку по всему фронту. Скоро все землекопами станем, но враг, литературно выражаясь, свихнёт башку, разгадывая, в каком месте будет нанесён удар. Эта смелая идея, опрокидывающая принятые доселе шаблоны, поначалу смутила нас, и, по-видимому, командармов, но сейчас начинают прорисовываться выгоды от разброса ударов. Причём главный удар наносит соседний Западный фронт, а мы, оказывается, лишь производим «стратегическую демонстрацию», в расчёте сковать неприятеля.

– Потому нетривиальное, что Брусилов не заканчивал академий, как и я, мы с ним просто самородки военной мысли. И нечего улыбаться. Война – войной, а ведь десятого апреля Пасха, – хлопнул себя по колену Дубасов. – Вот бы славно в Питере до войны погуляли, – расчувствовался он. – Я бы непременно Буфф разгромил…

– Не отчаивайся, друг мой, здесь тоже найдётся, чего разгромить, – успокоил приятеля Антонов. – К тому же в твоём подчинении целый полк головорезов…

– Кстати, послал денщика, Петьку Ефимова, коего из Новочеркасского с собой забрал, берёзовый сок добывать, – улыбнулся Дубасов. – В детстве с братом на Пасху непременно берёзовый сок пили в маленькой родовой деревушке. У реки вербы пушатся, весной пахнет и колокольный перезвон… Кроме нашей церкви, даже из соседней усадьбы малиновый звон доносился. Россия и Пасха, – счастливо зажмурил глаза. – Визиты. Нарядные дамы. Христосованье. Где всё это? И повторится ли когда?

Император, по исконному дворцовому ритуалу, который не отменил и в Ставке, христосовался с нижними чинами, выстроенными в затылок друг другу и по очереди подходившими за поздравлениями к царю. Похристосовавшись, Николай вручал солдату красное фарфоровое яичко, вынимая его из корзины на столе.

На следующий день торжественный обряд продолжился для войск, несущих охрану Ставки. Даже жандармы и полицейские удостоились пасхального поцелуя и яичка. Причём от многих государь чувствовал запах запрещённого алкоголя.

Но Пасха! Что тут скажешь?

Отдохнув два дня, войска Юго-Западного фронта продолжили сапёрные работы.