В закрытом гарнизоне 3. Сборник рассказов

Люк верхней палубы задраивается, Илья Васильевич извлекает из бригадного сундучка плоскую мельхиоровую «шильницу», соленую кумжу и стеклянную банку клюквы, а мы дополняем все это соком, корабельными галетами и палкой копченой колбасы.

Затем провозглашается необходимый тост, по кругу идет небольшая чарка, и все закусывают.

– Клавдий Павлович, а у вас в войну на лодках спирт давали? – по одной бросает в рот клюквины Саня.

– Давали, – отвечает тот. – По наркомовской норме.

– Это сколько?

– Да вот как мы сейчас приняли, соточка.

– А как было с питанием? Вы, помнится, рассказывали, что начинали в Кронштадте.

– В нем самом, – кивает седым ежиком сдатчик. – В бригаде подплава. А с питанием, ребята, у нас проблем не было. В Питере люди с голоду мерли, а флоту отдавали последнее.

– И много ваших лодок тогда погибло? – вступает в разговор Ксенженко.

– Да почитай каждая вторая, – тяжело вздыхает Югов. В Финском заливе тогда мин было, что клецок в супе. Уходили ребята на позиции и не возвращались. Такие вот дела.

В отсеке возникает тягостное молчание и слышно как на кормовой переборке тикают часы.

Клавдий Павлович, можно сказать, легендарная личность. За войну у него два ордена «Красной звезды» и медаль «Ушакова». А в прошлом году, ему одному из первых на СМП вручили орден «Октябрьской революции». При всем этом «дед» немногословен, и очень не любит когда вспоминают его заслугах.

– Ну ладно, давайте еще по одной и шабаш, – басит Илья Васильевич. После этого мы выпиваем еще по чарке, быстро закусываем и убираем остатки пиршества.

Потом Клавдий Павлович хитро щурится, расстегивает клапан куртки и протягивает мне широкую ладонь.

На ней рубиново светится, времен войны, наградной жетон. На нем золотится Серп и молот, надпись «Отличный торпедист» и ниже торпеда с миной.

– Это мой, 42-го года, дарю,– тепло улыбается Югов.

– Мне? За что? – удивленно вскидываю я на «деда» глаза.

– Да уж очень ты похож на одного моего фронтового дружка, – кашляет тот в кулак. – Сашу Голышева, он погиб в сорок четвертом.

– Точно, похож, – кивает рыжей головой Шамин. – Я видел фотографию.

– Спасибо, – говорю я и осторожно беру жетон.

– Да, редкая вещь, – сопит у меня над ухом Ксенженко. – Я такой в Питере в музее видел.

А еще через сутки, выполнив всю программу, мы швартуемся у стенки, и наши старшие товарищи покидают корабль.

С тех пор прошло немало лет. Но я и сейчас их помню. И часто рассматриваю жетон, что подарил тогда Клавдий Павлович.

Он почему-то всегда теплый.

Примечания:

СМП – Северное машиностроительное предприятие.

КисА – матросский брезентовый чемодан.

«Зашхеренные» – спрятанные (жарг.)

РБ – специальная одежда радиационной безопасности.

«Каштан» – корабельная система связи.

Бугеля – стальные крепления торпед.

Мнемосхемы – совокупность сигнальных устройств и изображений.

«Корма в ракушках» – старое флотское выражение, обозначающее опытного моряка.

«Шильница» – плоская фляга для спирта.

Галс – движение судна относительно ветра.

Пельмени

Приняв освежающий морской душ, я выхожу в предбанник, слегка промокаю себя разовым полотенцем и, усевшись на скамейку, облачаюсь в очередной комплект такого же белья, небесного цвета, с открытым воротом и короткими рукавами рубаху и просторные, до колен шорты.

«Разовыми» они называются потому, что не подлежат стирке и после употребления используются на ветошь. Это по береговой инструкции. А в море наоборот.

Белье отличного качества, из натурального хлопка, (по слухам такое же выдают космонавтам) и многие офицеры и мичмана, «придерживают» пару-тройку комплектов для последующего отпуска. Что б подарить друзьям, как предмет экзотики.

На исходе второй месяц боевого дежурства, и желанный отпуск не за горами.

А пока мы таимся в глубинах Саргассова моря, по ночам всплываем на сеансы связи и очень страдаем от жары.

До солнца две сотни метров океанской воды, но в отсеках душно, на переборках конденсат и все ходят потные. К тому же у нас уже несколько дней барахлит холодильная установка, и мясо стало припахивать.

Завершив одевание и натянув пропахшее никотином «РБ» (в лодке запахи очень прилипчивы) я отдраиваю глухую металлическую дверь, поднимаюсь на среднюю палубу ракетного отсека и направляюсь в корабельную амбулаторию, где проживаю в изоляторе вместе с доктором.

Там с подволока свисает мокрая простыня, с дующим на нее вентилятором, а у стола сидит «док», и что-то сосредоточено кропает шариковой ручкой на бумаге.

– Че, Сань, наверное о ведмеде пишешь? – невинно спрашиваю я.

Доктор у нас «щирый хохол» и многие слова произносит по украински, что вызывает бурную радость лодочных юмористов.

– Не, – вздыхает док. – Отчет, в бога його маму.

Кто в штабах придумал отчеты о плаваниях я не знаю, но писать их обязательно – бюрократии на флоте хватает.

–Ну-ну, – бормочу я и перебираюсь в смежный с амбулаторией изолятор. Там две, расположенных одна над другой койки, наподобие тех, что в купе поезда, небольшой стол-тумба, два белых платяных шкафчика и наш персональный гальюн за герметичной дверью.

Я наклоняюсь к нижней, подымаю ее и звеню в рундуке* бутылками. Все пусты.