Зеркальные Двери

Я знал от кончиков горящих ушей до прилипших к полу подмёток, что время сейчас и здесь, понимал, что не случайно пошёл Санька к приятелю, но я то, я, меня не споросили, не предупредили, не подготовили.

– А зачем?

– В видеоигры играть.

– Надолго? Куда бутылочку?

– На стол. Хочешь, налей по чут-чуть.

Я не хотел но налил. Мы пригубили. Двенадцать лет выдержки не хухры-мухры. Маленьким, читая в книгах про вино из погребов французских замков, я представить себе не мог, как можно так долго выдерживать и ждать, ждать этой заветной даты; пятнадцать лет, двадцать лет; они казались нереальными эти срока как и замки с погребами и покрытыми вековой пылью и паутиной бутылки, запаянные сургучом, слуги в ливреях и господа в камзолах чёрного бархата, пристёгнутые к золочённым шпагам, готовые вспороть друг другу животы при малейшем намёке на оскорбление чести, что блистающим нимбом висела над их головами, как над ликом святых. Нереальными но такими живыми казались они; вот откроется дверь, и войдёт, снимет шляпу, нарисовав ею в воздухе завитушку как на векселе росчерк и отвесит поклон не царю, не смертному, и не богу а себе одному, своей незапятнаной чести. И хотелось наружу, на волю из своей маленькой медленной жизни. А теперь могу и представляю. Двенадцать, пятнадцать, четырнадцать лет назад; знаю, что и как было, о чём печалился и над чем суетился. А ведь есть такая фамилия Суетнов. Это как идут два хохла и видят афишу. Один другому говорит, «Дывися, Сруленко, яка смешна фамилия – Гусев.» Знакомы и нереальны казались диван и камин, и положивший на лапы морду Тимофей, и Глен Ливет, растекающийся теплом по гортани, и кукла Алёна с нагло выпрастанными из под юбки ногами в белых туфельках, и, больше всего, она, смотрящая на меня упрямыми и отрешённо спокойными глазами цвета спелой вишни. Но я то, я… я знал и шёл с тем же упрямым неотвратимым терпением, и пришёл, здесь и сейчас, и следующий шаг мой. Я шагнул и ещё, обойдя угол стола, протянув к лицу её руку.

– Откуда шрам? —я провёл средним пальцем по едва заметной, точно забелённой, щербине на её коже под самой бровью.

– С печки упала, -ответила она чуть сдавленным голосом.

– Горячая была?

– Очень.

Поставив стакан, я обернул рукой её плечи и, подавшись к ней, приложил губы к её рту, вдохнув запах и вкус Глен Ливета. В зеркале на двери я видел многорукое чудище со спиной посреди груди и затылком, влепленным в моё лицо, оставившим нетронутыми нос, глаза и лоб, и собаку, свёрнутую у дивана. И пока языки наши знакомились друг с другом наощупь, её быстрый, порывистый, мой осторожный и методичный, я размышлял прикидывал мой следующий семимильный шаг. Но куда?

Одна возможность к дивану, он рядом, всего пару шагов, не прерывая поцелуя и как я люблю, чтобы поддалась, позволила, помогла, именно в таком порядке; ненавижу этих женщин, у них никогда точно не знаешь, а неточно кому ж нужно, и до ненависти люблю. Вторая возможность в спальню, это дальше, придётся разомкнуть объятие, заполнить дистанцию и время суетливой неловкостью, зато… зато потом…, но я уже двигал к дивану, неторопливым мягким шагом. Мы опустились на него легко как бабочки на лепесток, но бабочки не носят джинсов и в чёрно-белое домино блузок. Снаружи послышалсь подрулившая машина, хлопнула дверца, и лёгкие шаги скороговоркой прошлёпали к двери. Танины глаза заметались как загнанная в угол мышь, и она рванулась с дивана, в том же движении поправляя одежду. Поднялся и я, заправляя рубашку, как говорится, ближе к телу и принимая вид сдержанной непринуждённости.

– Вы что? —сказал Санька, глядя на нас снизу, наклонившись почесать подкатившегося ему в ноги Тимофея.

– Наигрался? Так рано?

Санька не ответил, снимая кроссовки.

– Мы вот Эда ждём, -она подняла со стола стакан, -новый скотч пробовать.

Я за это время отошёл от Тани на нейтральное расстояние и поднял свой стакан, слегка махнув в Санькину сторону.

– Хочешь попробавать?

– Да ты что! —она нервно хихикнула. Я пожал плечами, внутренне поёжившись под Санькиным презрительным взглядом, и отхлебнул чуток.

– А чего так рано? —продолжала Таня.

Теперь пожал плечами Санька.

– Не знаю. Не покатило.

– Есть хочешь?

– Я с Эдом поем.

– Он не скоро ещё.

– Подожду, -Санька исчез в своей комнате, пропустив туда Тимофея.

– Ну и я подожду, -сказал я вопросительно.

– Конечно, -Таня вздохнула и села на диван, глядя перед собой, -Телевизор включить?

Мелинда Хилл

Синди уже чирикает со своим вовсю, пташка мордашка, как это быстро у неё получается как по маслу, а у меня…

– И что, Эдвин Эд?

Опять улыбается, застенчивый. А улыбка у него хорошая, открытая.

– Не знаю, Милли Мелинда, -пожал плечами, -вам понравился скотч?

– Не знаю. Закажи мне ещё.

Он посмотрел в сторону Нэда, подняв руку, как отличник. Я кликнула:

– Нэд, налей нам здесь!

– Только я бы спивом не советовал…

– А я его тебе оставлю, -пододвинула ему свой стакан, -угощайся.

– Я пиво…

– Знаю, знаю, ты лётчик.

– А вы здесь живёте?

– Нет, я сюда отдохнуть прихожу, развлечься, выпить.

Я выпятила губки. Он снова зарделся и опустил глаза. Человек единственное на свете животное, что умеет краснеть и имеет для этого повод. Это Марк Твэйн сказал. Не то чтобы я читала, Ник говорил, давно это было. Ник, Николас, Ник, подонок, каких мало. Весёлый был.

– Нет, я имел в виду, здесь, в городе…