Мутанты. Окаянные 90-е

Мужик – это ощущалось сразу – был при деньгах, что ему стоит подлечить несчастного, поделиться спасительной влагой, хотя, с другой стороны взглянуть – нынче не спокойные времена соцзастоя, сейчас каждый сам по себе. Не смог на головы других вскарабкаться, зацепиться за жизнь эту дерьмовую – сдыхай, падла, никто на помощь не кинется.

«Не даст…» – решил, было, Семён, но кожаный плащ неожиданно засуетился, бормоча: – Конечно, конечно… – и полную бутылку взял да и пододвинул к Семёну.

Парень в удачу поверил сразу, торопливо, пока мужик не передумал, поддел зубами крышку, шумно глотнул… и уже не останавливался, пока последняя капля не скатилась на язык.

Опустевшую тару Семён отдавать не стал, положил бережно в кулёк, с симпатией взглянул на мужика.

Сосед неторопливо доцедил пиво, поставил бутылку на скамейку, и снова пристально оглядел Семёна.

Тому стало не по себе.

Очень нехороший был взгляд.

Неприятно оценивающий и в то же время – злорадный.

Повеяло от мужика еле угадывающейся опасностью, что-то тяжёлое, безумное, затаилось в глубине его тёмных глаз – такие глаза видел Семён у медведя в передвижном цирке-шапито; сильный зверь сидел в углу, устало опершись о стену фургона, смотрел прямо перед собой, но явно не видел ни клетку, ни тыкающих в него пальцами людей. Понимал, что не сломать ему запоров, не бродить, вырвавшись, на свободе, и впереди – пустота, и хочется завыть, зареветь страшно от бессилия покончить с этим растительным существованием.

Озадаченный Семён собрался, было, встать, – хрен с ней, со второй бутылкой, но злорадная тяжесть в глазах сменилась неожиданным участием, и мужик широко улыбнулся, обнажив ровный ряд золотых зубов.

– Плохо живётся, брат? – с утвердительной интонацией спросил он.

– Да уж, не весело… – невпопад ответил Семён, прислушиваясь к себе. Холодная «Балтика» потихоньку справлялась со своей задачей, согревалась в желудке, но голова ещё болела и озноб бил Семёна по-прежнему.

– Нельзя пивом похмеляться… – помолчав, сказал сосед. – Только горечь во рту… Тем более, сейчас, весной – оно всё из порошка. Конечно, если больше нечего – можно и пиво. Но, по-моему, сто пятьдесят накатил и порядок полный…

– А где ж их взять, сто пятьдесят? – поддержал разговор Семён.

– Могу помочь… Хочешь, весело будет? Легко и весело! Всегда! Прямо с сегодняшнего дня! – с неожиданным напором спросил золотозубый, впиваясь в Семёна злым и просящим взглядом одновременно. – Только скажи – хочу! Ну! Только скажи!

«Сектант!» – испугался Семён. – «Сектант или сумасшедший… Вот влип!»

– Говори! – не ослаблял напора мужик. – Говори, хочу! Давай!

Он почти навалился на Семёна, схватил его цепкими пальцами за рукав, больно прищемив кожу на руке.

И Семён не выдержал. Разозлился Семён. На похмелье, на мужика сумасшедшего, на утро это дурацкое, на жизнь свою никчёмную…

– Хочу! – заорал он, выдёргивая рукав из сильной руки кожаного. – Хочу! Чтоб легко, чтоб весело, чтоб деньги, бабы и… и…

На этом фантазия Семёна иссякла. Он ошеломлённо уставился на привязчивого незнакомца.

Мужик хохотал. Хохотал во всё горло, запрокинув голову, елозя задом по скамейке, не жалея дорогого плаща.

– Ну, чего привязался?! – крикнул Семён, вскакивая на ноги. – Доволен? Хочу, много чего хочу! – и осёкся.

– Помолчи! Ты захотел. Значит будет. Всё будет, – твёрдо отчеканил мужик и оглянулся вокруг.

– Сейчас я тебе одну вещь подарю, а что к чему – ты и сам разберёшься, не маленький… Присаживайся.

– Какую ещё вещь… – начал Семён, опускаясь на лавку, но сосед уже протягивал ему вытащенную неведомо откуда сторублёвку, при этом крепко зажав её до половины в руке.

– Бери! – подтолкнул он, и Семён безропотно взялся за краешек банкноты.

– Дарю! Тебе! Навсегда! – раздельно, с паузами, проговорил «сумасшедший» и оттолкнулся от Семёна.

«Навсегда… навсегда…» – прошелестело где-то сзади. Семён оглянулся.

Узкая аллейка была пуста. Порыв ветра взметнул, кружа, прошлогоднюю листву, выдернул из кустов порванный белый кулёк с надписью иностранной на сморщенном боку, погнал его по скользкому асфальту, пока он не прилип к дереву, где и повис, трепеща краями, похожий на старую ободранную афишу.

«Что за ерунда! – удивился Семён, – из-за сотки такой концерт устроить…»

Он повернулся и удивлённо уставился на пустую пивную бутылку, сиротливо стынущую на мокрой скамье.

Золотозубый сосед исчез. Только вдалеке, в глубине уходящей аллеи, промелькнула на секунду торопливая фигура в плаще и тут же скрылась за деревьями.

Прорезался внезапно птичий гомон; окончательно разобравшись с тучами, засверкало яркое по-весеннему солнце, голуби слетелись к скамейке, прохаживались озабоченно возле ног Семёна, сердито гуркали, требуя крошек.

Семён пожал плечами и посмотрел на сторублёвку.

– Деньги как деньги… – пробормотал он, осматривая купюру со всех сторон. – Дарю… Навсегда… Тоже мне. Обыкновенная сотка!

Только вот, нижний левый уголок чуть запачкан чернилами или чёрной тушью, а так всё чин-чинарём.

Непонятно, чего он взбеленился, мужик этот? Явно больной на голову, мало ему стольник бедняге подкинуть, надо ещё из этого целое представление соорудить. Артист-белогорячник… Да ладно, спасибо и за это!

Семён быстро сунул оставшуюся бутылку в кулёк, сотенную в карман бушлата и, слегка ссутулившись, зашагал по аллее. Мужика этого, кожаного, он из головы выкинул моментально. Мало ли идиотов на свете? Обо всех помнить – памяти не хватит… Главное – бабки в кармане, до ларька рукой подать, а значит спасение его и Витька очень даже близко.

Подходя к Зинкиному ларьку, Семён удивился внезапной перемене, произошедшей с ним. Неожиданно прошла боль в голове, перестал бить озноб и похмелья как не бывало… Давно он не чувствовал себя так хорошо, будто заново на свет белый народился, словно вынули из него стержень заржавленный, кислотой изъеденный, и вставили другой, новый, сверкающий никелировкой…

«Надо же, быстро пивко помогло!» – радостно подумал Семён, стуча согнутым пальцем в заветное окошко. Продавщица открыла, уставилась на Семёна.

– Ну, чего тебе?

– Зиночка, пару флаконов и вот – бутылки прими… – засуетился Семён, выставляя тару на маленький, затёртый локтями, прилавок.

– Деньги давай, – равнодушно сказала Зиночка и сгребла бутылки куда-то вглубь ларька.

– Да как скажешь, Зинуля, – пропел Семён. – И хлеба булку прихвати…

– Пакет давай. Чего это ты весёлый такой?

– А что нам, мужикам? Пить-гулять будем, вот и весело!

– Да уж, пить-гулять, ума не занимать! – почему-то рассердилась Зиночка и пропихнула звякнувший бутылками кулёк обратно в окошко, в подставленные руки Семёна.

Семён дурашливо поклонился, отошёл от ларька, сунул деньги в карман. Так… Две «палёнки» по тридцатке, булка хлеба, три червонца ещё осталось. Жить можно, вон даже солнышко разулыбалось, рассыпалось щедро веснушками, подсушивая асфальт. Весна…

Решил Семён пройтись по небольшому базарчику, притулившемуся к автобусной остановке. Вместо прилавков – деревянные ящики, а то и просто кусок картона. Оживлённая торговля из рук в руки. Капитализм, понимать надо, верной дорогой идёте господа! Семён прищурился, засмеялся.