Русский излом

«Хваткий парень!» – иронично сказал Александр Николаевич о Боре. А однажды Ксения случайно услышала, как отец сердито говорил жене:

– …Они тихо работают. Носят галстуки. Наживают. Отдыхают за границей – сраные европейцы на неделю! А потом продолжают свою мышиную жизнь. Не понятно, о чем они думают, кроме денег, и на фига им все это надо!

Помимо выгоды за квартиру, догадывалась Ксения, Борис втирался в их дом.

Тогда она впервые задумалась об их отношениях с Хмельницким. С Борей Ксения не тревожилась за будущее. Со своей квалификацией он устроится на любое приличное место. А за Сережку она бы боялась всегда! С Сережкой она бы вырывала у жизни то, что сейчас получала почти даром, получала за крошечное отступничество женщины при муже, а не об руку с ним. Работа, диссертация, все, что хоть сколько—то интересовало ее, с Борисом приобретало необязательную декоративность. С Сережкой значение имела и завоеванная степень с ее мизерной прибавкой к зарплате, и каждый день, который нужно прожить, а не праздно переждать, и сентиментальная память о коммунальных комнатах бабушки Саши, выгнанной в Питер, о комнатах, где они так много передумали и переговорили с Сережкой…

Между ней и Борисом еще ничего не было ясно. Хмельницкий заходил к Каретниковым с цветами и коробкой конфет, садился на краешек дивана, напряженно потирал руки. «Боря, снимите пиджак. У нас исправное паровое отопление!» «Спасибо, Вера Андреевна!» Улыбался шутке и не снимал. Однажды он застал Красновского. Родители праздновали у соседей приезд Сережки в отпуск. Разгоряченный водкой, дядя Жора весело позвал молодежь к столу. Боря отказался и засобирался домой. Но все не уходил. Тогда Сергей предложил сыграть в шахматы.

Ксения из кресла иронично следила за соперничеством парней.

Оба злоупотребляли эффектными ходами, бессмысленно рисковали и очень хотели выиграть. После неизвестного ей гамбита в партии установилось напряженное равновесие.

– Ты, наверное, там часто в шахматы играешь? – заговорил Борис. – Чувствуется хватка.

– Когда как. У вас дивиденды тоже, наверное, в шахматы разыгрывают?

Борис покривил рот.

– Ксения говорила, твои отец и мать кандидаты наук? Ты, вроде, на архитектурный собирался. Сейчас все строятся. Почему именно армия?

– Чтобы не загнуться на кандидатских харчах.

– А серьезно? Неужели в Москве нет достойной работы… даже для военного?

– Боря, не нарывайся. У Сережи разряд по боксу, – насмешливо предупредила Ксения.

Хмельницкий даже сидя казался на полголовы выше Красновского. Крахмальный ворот сорочки натер шею, и раздражал. Хотелось снять галстук, как он это делал, когда они оставались с Ксенией. (Ничего, пусть «офицерик» полюбуется его новым золотым зажимом к галстуку.) Но теперь в комнате Ксении, куда его не пустили, была не прибрана постель. А офицерик развалился в кресле по—домашнему в футболке и босой.

– А ты полагаешь, настоящая жизнь только в отечественном Лихтенштейне?

– Ладно, поговорим о квасном патриотизме. О тех, кому ты там прививаешь любовь к родине автоматными очередями. Ничего, что я пользуюсь давним знакомством…

– Ничего, валяй.

– Ну, хорошо, ты навел конституционный порядок. А дальше, что? Допустим, женился. Ведь надо где—то жить, кормить семью. Вечно воевать не будешь. Войска там, говорят, меняют на милицию. Стоит ли за штуку зелени в месяц подставлять голову? Правда, я не знаю расценок, может, там больше платят. А патриотизм за бабки, это уже…

– Борис! – Ксения побледнела.

– Перебор?

– Нормально. – Сказал Сергей. – А то сидим, как на именинах.

– Спасибо. Патриотизм за бабки это уже наемное убийство. Или нет?

– Военным всегда платили. Кушать—то хочется. Может, не много платили. Обсудим этику войны? По Толстому? По Ленину?

– Ты прав, не стоит. Ладно, объясни, зачем горбатить на страну за гроши, нюхать тухлые солдатские портянки в забытых гарнизонах, по приказу ломать жизнь народа, которую не понимаешь. Поверь, я насмотрелся на толстые рожи, которые очень правильно говорят по телевизору о нищете «своего» народа, и в «Метрополе» лакею платят чаевые, на которые мы с мамой раньше жили бы неделю. Чхать я хотел на страну коммунистическую, антикоммунистическую, развивающуюся или капиталистическую! Мне безразлично, будет у нас свобода слова, или за это снова погонят на лесоповал. Интеллигенция всегда недовольна, а остальных интересует лишь свой карман. По мне, пусть бы болтали: когда орут все, никого не слышно. А под шумок легче делишки обстряпывать. Я зарабатываю бабки для того, чтобы моя мама, я, и люди, которые мне дороги, жили по—людски и не зависели от своих слуг. Ты же не армейский сапог, тупо выполняющий команду «фас»! Не самодовольный мясник, который, размозжив человеку череп, чувствует себя героем! Ведь мы с тобой примерно одних лет, и в детстве ходили по одному двору…

– Да только замечали разное. Ты служил?

– Закосил. Ну и что?

– Что же ты так вольно рассуждаешь об армии? Каждый занимается своим делом. Твоя мама воспитала в тебе своего кормильца. Мои родители изучают не интересную тебе экономику. Конечно, хочется получать за то, что мы умеем лучше всего, хорошие деньги, и выглядеть не хуже тебя. Но ведь ты не борешься за выживание или за краюху хлеба. Ты хочешь иметь больше того, что имеют другие, и, чтобы за это тебя уважали. А не все могут быть успешными риэлтерами. Не все хотят только копить. Ты же не винишь поэта за то, что он не может не писать стихи, даже если за них ему не платят…

– Ах, люблю я поэтов, забавный народ…

– Есенин тут ни при чем. Моя задача, чтобы все делали то, что им нравиться, и никто никому не мешал. А оружие, пока самый доходчивый для уродов аргумент в споре.

– Допустим. В Прибалтике, Венгрии, Чехословакии, Афганистане, кто мешал нашим родителям, тебе, мне? У Крылова есть поучительная басня. «Два мальчика».

– С каштанами что—то…

– Угу. Один другого на дерево подсаживает, что бы второй обоим нарвал каштанов. Помнишь мораль? Кажется так: «Видал Федюш на свете я, которым их друзья, вскарабкаться наверх усердно помогали, а после уж от них – скорлупки не видали!»

– В смысле, что Кремль на Кавказе руками армии дерется за нефтяную трубу, и мы шестерки в крапленой колоде?

– Это ты сказал…

– Есть и другая, не шутовская мораль. Армия государство при государстве. Где узаконен особый порядок. Закон над законами гражданской жизни: своя прокуратура, суд, тюрьма. Если страна благоденствует, значит, это особое государство точно выполняет свою задачу. И пока это так, чужие нас будут боятся и ненавидеть, свои – уважать и гордиться нами, а доморощенные князьки хапать с оглядкой. Если бы армейские сапоги всегда тупо выполняли команду «фас», а не думали, как в девяносто первом году, сейчас бы ты не рассуждал вальяжно, а коптел бы мелким клерком в каком—нибудь СУ. К тому же, – Сергей усмехнулся, – из армейских сапог, как ты говоришь, вышли Лермонтов, Толстой, Куприн, Гумилев и лейтенантская военная проза.

– Пафос—то, какой! Хорошо вам там мозги промывают! – ноздри Бориса возбужденно расширились. На щеках заалел мальчишеский румянец. – Очевидно, тут все восхищаются тобой, прожженным воином…

– Не увлекайся, Боря! Оставь личные антипатии при себе, – сказала Ксения.

– Хорошо, извини. Объясни мне, паршивому шпаку, не нюхавшему пороха, за что ты лично воюешь? Что дала эта война простым людям? Взорванные дома на Каширке? Норд—ост? Беслан? Может, мы наворотили там такого, в чем теперь стыдно признаться в нашей стране вечных тайн, за что теперь они слепо мстят, а жизнями платят простые люди? Ах, да, задавать об этом вопросы считается предательством великого дела сохранения святой Руси. Правда, нам не нравилось, когда бомбили православную Югославию. Почему должно нравиться им?

– Мне там тоже многое не нравиться. Но мы ведь не базарные бабы, чтобы обсуждать сплетни! – сдержанно сказал Сергей.

– Да. Извини. Заносит. Но вот, Европа от нас отлягивается. Кому нужны нищие дикари. Может нам сначала лучше сделать так, чтобы к нам просились, а не тащить к нам за ноздри. Торговать с ними на наших условиях. Хотя, что мы можем предложить твоим зверькам: КАМазы, нефть и космические ракеты, чтобы они летали на рынок в Москву спекулировать зеленью? Или ты обращаешь их в православие, чтобы на сдачу услышать не «аллах Акбар», а господи помилуй?

– Цену на зелень сбиваю, – пошутил Сергей. Хмельницкий хмыкнул. – Может, чтобы зауважали, хватит хапать. Пора что—нибудь стране оставить. Или дорого стоит?

– Не по адресу. Я знаю цену лишь своей работе.

– А я – своей. Предлагаю ничью.

– Согласен.

Хмельницкий простился с Красновским кивком и ушел. Ксения от проема сказала принужденным тоном:

– Ну, что, пошли ко всем?

– Поговорить надо…

– Сережа, не начинай опять! Я все знаю! Но я не могу уехать из Москвы! Я боюсь. А расписаться и жить я тут, а ты там, какая это семья!

Он сделал губы уточкой и утвердительно кивнул.