Русский излом

– Ты умный, честный, хороший. Но Боря прав. Вы оба делаете каждый свое дело. Да, он старается для себя и близких. Ты – для всех. Жизнь переменилась. Помнишь, в детстве мы говорили друг другу правду. Ответь мне: ты воюешь за правое дело?

Сергей вздохнул и мягко прихлопнул по подлокотникам кресла.

– Не знаю, Ксюха! Там много таких, кому это нравится. Не думать и выполнить приказ.

– Но ведь ты не такой! Ты же мучаешься. Ты шел защищать…

– Ксюша, отсюда многое не понятно. Знаем, где ночует бандит, объявленный в розыск. Настоящий зверь. А у нас приказ, его не трогать. Он глава тейпа. Местный божок. Договоримся – мир. Шлепнем его – еще его внуки партизанить будут. Проще, ему звезду героя навесить и сделать президентом. Твой знакомый, с золотой булавкой, проповедовал, что убивать людей – преступление. Это известно еще со времен Моисея. Но даже Иисус не сумел словом остановить убийство. Если на войне рассуждать, ничего не будет: ни этой страны, ни нас с тобой. Я о другом хотел поговорить.

Ксения сокрушенно кивнула и проговорила бесцветным голосом:

– Ты будешь покорять свои маленькие вершины, а не просто жить. В сорок пять выйдешь в отставку подполковником со смешной подачкой. Устроишься начальником ЧОПА. Мы поселимся у родителей, станем копить на холодильник, на свадьбу детей, как копили до нас. Неужели армия твое призвание? Если это лишь профессия, почему нельзя ее поменять! Почему мы должны калечить свою жизнь и через двадцать лет стариками прийти к тому, что нам и так было дано. Почему?

Сергей помолчал. Всегда уравновешенный сейчас он, казалось, растерялся.

– Да. Мне нечего тебе предложить, кроме нашего прошлого и моей любви. Мне все время казалось, что в любви есть какой—то тайный изъян. Друзья могут поссориться и разойтись, и не видеться годами. И родные тоже. Но нет в этом той боли, как бывает с любовью.

Ксения уперлась сзади ладонями и прислонилась на косяк. В груди у нее заныло.

– Друзей можно иметь тысячу, а любить, по настоящему любить только раз. Не знаю, будешь ли ты счастлива с ним. Но я, наверняка, буду несчастлив без тебя. Каждый пустяк, который мы помним вместе, всегда разделен на две половинки и… не важно. Пойдем.

– Умеешь ты делать больно.

Он глубоко выдохнул и поднялся.

– Сережа, прости! Я знаю, я гадкая, говорю не то, что чувствую, и мучаю тебя! – Она прильнула к нему. – Но давай еще подождем. Тебя же обещали перевести, квартиру…

– Перстенек от него? – Сергей иронично кивнул на изящный золотой перстень с бриллиантиком на безымянном пальце девушки.

– На день рождения. – Она предательски покраснела. Ладонь соскользнула с его груди.

Затем они уехали к знакомым Сергея рыбачить. Договаривались о рыбалке еще до его отпуска. И это бегство от себя показалась Ксении избавлением от раздвоения в душе, иллюзией окончательно принятого решения.

Деревенька укрылась в лесах на окраине Московской области. Гостевой домик у озера подготовили специально для «молодоженов», как называл Сергея и Ксению Плеснин, хозяин, бородатый отставник, с густыми, как у филина, бровями. Когда—то он был зам командира воинской части, где служил Красновский.

На рассвете Плеснин в телогрейке и высоких сапогах отвозил Сергея за острова мимо домиков бобров. От воды курился парок, и на километры в деревенской тишине кукарекали петухи и заходились лаем собаки. Сергей в бушлате, съежившись от утренней прохлады, казался на корме огромным и без головы. Когда на обратном пути он победно поднимал из лодки трофеи, Ксения улыбалась и махала с берега.

Ксения спала долго. Затем помогала готовить обед жене Плеснина, Марине, улыбчивой, молчаливой женщине за сорок с тонким, породистым лицом и ахматовской горбинкой на носу. Находила занятия по хозяйству. По привычке детства в деревне ей было совестно бездельничать. Разок сплавала с мужчинами. Но в рыбалке она ничего не понимала и больше не просилась высиживать часы у холодной и мутной воды.

Вечерами на берегу, Сергей обнимал Ксюшу за плечи и грудь, газетой отгонял от нее комаров и подставлял им свою спину и шею. Перед сном он шептал ей что—то ласковое или смешное, она прижималась к нему и дремала. Ощущала прикосновение его губ за ухом и терлась щекой о подбородок.

Ксения представляла в другой жизни приказы, стрельбу, сборище грубых мужчин, и ей становилось жаль Сережку. Он наслаждался отдыхом. Ксения пыталась убедить себя, что счастлива. Но ее коробил шумный Плеснин в заношенной бейсболке и в брюках с вислыми коленками, по—отечески покровительственный с Ксенией, его покорная жена, черный хозяйский пятистенок, – старший сын Плесниных жил с семьей в их городской трехкомнатной квартире, – бытовые и гигиенические неудобства, – туалет и душевая кабина были во дворе, – ложки—поварешки споласкиваемые в тазу, досужие разговоры соседей приезжих—горожан о саженцах и видах на урожай. Все это казалось Ксении фальшивым и пошлым. То, что для Сергея было праздником, она могла получить в любой день. Ксения, наконец, призналась себе: дилеммы между ее нынешней жизнью и будущей жизнью с Сергеем нет. Она не уедет из Москвы. Она, как родные, всего лишь привыкла думать, что они с Сергеем должны быть вместе. Но почему эта мысль незыблема?

Той же ночью ей приснилось, что Сергей уехал, они чужие, и нет праздного уединения в деревне, а есть скучная жизнь, в которой не будет даже Бориса. Ксения напуганная лежала в темноте. Сергей тихонько похрапывал. Ксения вспомнила Хмельницкого впервые за эти дни, и обрадовалась мысли о нем. Но на сердце стало тяжело, словно ее уличили в воровстве.

– Марина, вам не скучно здесь? Зимой в деревне, наверное, безлюдно. Сережа говорил, вы из Петербурга? – спросила как—то Ксения, пока мужчины рыбачили.

– Привыкла. Леше здесь нравиться. У детей свои семьи. Леша еще на войне говорил, что после армии поедет в деревню. Дальше от шума и толчеи. И Москва рядом.

Марина улыбнулась. Она была в неизменной косынке с цветочками и в переднике. Но даже в этом наряде Ксения не могла представить ее деревенской бабой.

– А в Петербурге, наверное, остались друзья?

– У мужа друзья по всей стране. Кто—то еще служит. Кто—то уволился.

– Нет, я говорю лично о ваших друзьях.

Марина подумала.

– Почти тридцать лет прошло. У всех свое. Переписываемся. – Она покосилась на девушку. – Ксюша, если любишь, не сомневайся. Сережа отличный парень. Хороший офицер. Правда, для армии он немного, – женщина подумала, подбирая слова, – мечтатель, что ли. Роди от него. А лишнее отшелушиться.

Ксения промолчала. А вечером спросила Сергея:

– Когда мы поедем домой?

– Тебе здесь не нравиться?

– Нравиться, – выдохнула она, и, ежась от холода, пошла от воды.

На следующий день они уехали.

Дома время, словно, остановилось на их последнем разговоре. Сергей и родители раздражали Ксению.

– Боря весь телефон оборвал. Звонил каждый день, – сказала вечером мама. – Ты бы хоть мобильный в деревню взяла.

– Он, что не знает, что я с Сергеем? – мрачно спросила Ксения.

– Тогда не морочь ему голову…

И ее прорвало.

На выходные родители уехали в деревню на «дачу». «Дети» жили вместе почти открыто, когда одна из квартир пустовала. Но этот странный гибрид семьи Красновские и Каретниковы деликатно замалчивали.

Сергей прибежал из города с какими—то свертками, раскрасневшийся и веселый. В рубашке с короткими рукавами и в джинсах. Первый день в мае было по—летнему жарко.

– Смотри, что я тебе купил! – Красновский побросал свертки на диван в ее комнате и принялся распаковывать один.

– Сережа, ничего не надо.

– Что не надо? Ты посмотри! – Он любовно растянул какое—то веселенькое платьице.

– Ничего не надо! Ни этого! Ничего!

– У тебя плохое настроение? Хорошо, я зайду позже.

– Не надо! Ни позже, никогда! Ну, почему, почему я должна прожить твою жизнь, а не свою! Ради чего я должна оставить все? Ради этого? – Ксения уронила, протянутую ей тряпку. – Ради деревни со стариками, которые не нужны даже собственным детям! Неужели ты не понимаешь: детство давно кончилось, и мы живем, каждый своей жизнью. Ты хороший! Ты лучше всех! Ты лучший мой друг. Но большего мне от тебя не надо!

Сергей побледнел. Ксения по привычке, когда ей было страшно, хотела обнять его, но остановилась на пол шаге и закрыла лицо руками.