Девочка, Которая Выжила

– Это место, где водятся покемоны. А еще там подарки и всякие нужные вещи. Их можно собрать.

– А чем подарок отличается от нужной вещи?

– Нужную вещь можно забрать себе, а подарок можно только послать кому-нибудь. С каких пор ты интересуешься покемонами?

– Я интересуюсь тобой.

Елисей сказал это и тут же подумал, что интересуется дочкой очень поверхностно. Он, конечно, знал, что молодые люди играют в каких-то покемонов. Конечно, следил за судебным процессом над парнем, которого чуть было не посадили на пару лет за то, что ловил покемонов в церкви. Но ему точно не хватило бы сил и терпения, чтобы установить на телефон игру и разобраться в ней настолько, чтобы обсуждать покестопы с дочкой. И он помнил, как мама спрашивала его, подростка: «Этот твой Гребенщиков на каком инструменте играет?» И этот вопрос тогда, в его юности, свидетельствовал не об интересе матери к сыну, а о полном, полном непонимании. Тем не менее Елисей спросил:

– Эта сука, с которой ты не хочешь сражаться, она кто?

– Это… как объяснить? Ну, она из вражеской команды. Я уже сражалась с ней и даже победила, но потратила очень много сил, и мне очень долго пришлось лечить моих покемонов.

Елисей включил музыку, из динамиков заиграл ми-минорный скрипичный концерт Мендельсона. Елисей подумал, что глупо говорить, будто интересуешься дочерью, и включать в этот момент музыку, которую она ненавидит. Потыкал в кнопки. Заиграл Diablo swing orchestra, единственная музыкальная группа, на которой вкусы отца и дочери сходились.

– А как лечат покемонов?

– Пап, прости, ты что-то говорил, пока я крутила покестоп.

– Лошадь!

– Что «лошадь»?

– Не что лошадь, а кто Лошадь. Вахтер ваш Ваня. Он сказал, что Нара не просто выпала из окна, а что ее убили. И, черт, у него серьезный аргумент.

– Я тоже в шоке. Ну, теоретически можно было попросить кого-то отпереть гостиную, но вообще… – Аглая задумалась. – А почему он Лошадь?

– Это школьная кличка. Мы с ним учились в одном классе. Вот случайно встретились, и он говорит…

– Пап, ты на всякий случай дели на десять то, что Ванечка говорит, – Аглая оттянула ремень безопасности и забралась на пассажирское сиденье с ногами. – Ванечка очень хороший, он очень добрый. И он, кажется, был сильно влюблен в Нару. А в ту пятницу за час буквально до смерти Нары он подменился с другим вахтером и куда-то уехал. А когда вернулся…

– Нары нет, – пробормотал Елисей и подумал, что фраза эта как мантра описывает состояние мира, можно повторять ее много раз – и достигнешь просветления или совершенного отчаяния, которое, возможно, ничем от просветления не отличается.

– Понимаешь, пап, он вбил себе в голову, что, если бы был тогда рядом, ничего плохого бы не случилось. А как рядом? Ну сидел бы он в своей каптерке, и что? Кароч, чувство вины… – Аглая сделала паузу. – А почему он Лошадь?

– Он Копылов. Кобыла, лошадь…

– Прикольно. Никогда не знала Ванечкину фамилию. Иван Демидович, а фамилии не было.

– А я никогда не знал, что он Демидович, – Елисей усмехнулся.

Их «кайен» проскочил Воронцовым Полем, выехал на Садовое кольцо и встал в пробку. Пробка опять была красивая, как медленно стекающий к Яузе светящийся мед, но обидная, потому что дом, где теперь жила Аглая с матерью, был вот он – виден. Дойти до него можно было за пять минут, а ехать предстояло как минимум полчаса.

Елисей огляделся. В машинах справа, слева, спереди и сзади никто не был занят управлением. Молодая женщина в BMW включила свет в салоне, скрутила зеркало и красила ресницы. Крепкий мужчина за рулем «брабуса», видимо водитель- охранник, не смотрел на дорогу, а играл в тетрис. Две тетки в «ауди» целовались. Молодой человек за рулем «субару» так же часто-часто перебирал большим пальцем по экрану смартфона, как давеча перебирала Аглая.

– Тут что, покестоп посреди дороги? – спросил Елисей.

– Откуда ты знаешь? Я просто постеснялась крутить.

– А вон парень крутит. И как эти покемоны монетизируются?

– В смысле? – Аглая, кажется, впервые задумалась о том, что, играя в покемонов, приносит кому-то деньги.

– Ну, как зарабатывает компания-производитель? Там можно что-то покупать за деньги или там есть какая-то реклама?

Елисей подумал, что говорит про покемонов, лишь бы не говорить про Брешко-Брешковского. Ему не понравился Брешко-Брешковский, а Аглае, кажется, понравился. Еще Елисей подумал, что можно ведь переоценить ценности, назначить главной ценностью не человеческую, а покемонью жизнь. И, возможно, покемоны или тренеры покемонов так и думают.

– Да, – сказала Аглая. – Можно покупать. Но покупают что-то внутри игры за человеческие деньги только буржуи. Буржуев никто не любит.

– Кроме производителей игры, – улыбнулся Елисей и, не дотерпев до разрешенного разворота, свернул в Николоямскую улицу в неположенном месте под мостом.

Инспектор дорожной полиции, который охотился тут не на покемонов, а на людей, как раз отвернулся и потрошил старика в стареньком «опеле». Старик разводил руками, доказывал что-то беззвучно, например, что еще в 1970 году поворот тут был, а теперь неожиданно отменили. А инспектор смотрел на него, как паук на пойманную муху. И ждал, пока добыча кончит трепыхаться. И Елисея с его «кайеном» не заметил.

Когда Елисей привез Аглаю домой, он с первой секунды по запаху определил, что бывшая жена за пять лет раздельной с ним жизни научилась готовить. До развода в их семье готовил Елисей. Семейный разлад, то, что жена завела любовника, Елисей обнаружил, не прочтя ее переписку, не поймав ее на новом способе целоваться или брать в рот, – нет, он сам вдруг стал хуже готовить, ему перестали удаваться давно отработанные рецепты. Он словно бы подсознательно почувствовал, что вот готовит, например, ризотто с белыми грибами, а этого ризотто никто не ждет, и никто ему не радуется. Свои собственные романы на стороне не мешали Елисеевым кулинарным способностям, а роман жены помешал. Признания, разоблачения и расставание случились после.

За пять лет жизни порознь равновесие наладилось. Из кухни пахло китайскими хрустящими баклажанами. Бывшая жена нарезала их ломтиками, обваливала в смеси крахмала и муки, обжаривала до золотистой корочки в кипящем масле, раскладывала на салфетке, чтобы лишнее масло ушло. И одновременно готовила соус для них из всего на свете: из имбиря, чеснока, соевой пасты, перца, меда и крахмала, благодаря которому соус густел и стекал с ложки в соусницу так же медленно, как медленно автомобильная пробка за окном стекала вниз к Яузе.

Елисей подумал, можно ли теперь, когда все перебесились, их совместную жизнь починить, но тут бывшая жена отвлеклась от баклажанов, поцеловала его, и стало понятно, что починить нельзя.

– Ну, как прошло? – спросила бывшая жена, возвращаясь к баклажанам.

– Хорошо, – Аглая поставила чайник и приготовилась заварить себе мате. – Пришел психолог какой-то знаменитый, я забыла, как зовут.

– Матвей Брешко-Брешковский, – подсказал Елисей.

– Брешко-Брешковский?! – жена переворачивала баклажаны и, услышав имя звезды, развернулась так быстро, что один хрустящий ломтик вылетел из сковороды и упал на пол. – Это же крутой психолог. И что он?

Елисей присел на корточки, поднял с пола баклажанину и положил в рот.

– Прекрати есть с пола! – хором воскликнули жена и дочка.

– Быстро поднятое не считается упавшим, – Елисей прожевал баклажан с виноватым видом.

– Пап, я не понимаю, как ты можешь…

– У вас что, пол грязный?

– Пап, я серьезно, нельзя есть с пола.

– Ладно, – прервала жена всегдашний их спор о гигиене. – Что Брешковский?

– Хороший, – Аглая тряхнула головой. – Он сразу определил меня как близкую, посадил рядом с собой и обнял.

– Тебе было приятно, что обнял? – спросил Елисей, не позволявший себе обнять дочь лишний раз, считая это нарушением границ.

– Ну, – Аглая задумалась, – можно было обнимать не так крепко, но вообще-то было приятно. Надежно как-то. А потом мы разговаривали.

Явился ростбиф. Идеальный, кстати сказать. Перламутровый на разрез. Елисей удивился, потому что жена прежде имела обыкновение превращать любое мясо в подошвы. А теперь она нарезала ростбиф тонкими ломтиками, занесла соусницу над баклажанами…