Девочка, Которая Выжила

Институт современных искусств занимал на Хитровке целый квартал. Четыре корпуса, выстроенных кривым каре. В северном корпусе – учебные аудитории, в южном – общежитие, в восточном – концертный зал и выставочная галерея, в западном – конференц-зал и администрация. Елисей подошел к учебному корпусу. Закурил, посидел на скамейке, поглядел на окна, за одним из которых дочка сейчас встречалась с неизвестно каким психологом, почитал новости в телефоне. Навальный опять кого-то разоблачил. Кого-то из сторонников Навального опять арестовали. Вертолет совершил жесткую посадку… Песков заявил… Татьяна Лобода извинилась за… Травили за харрасмент очередного журналиста… Бессудно посадили в тюрьму, засекретив материалы дела, очередную группу молодых людей… Елисей закурил снова и встал прогуляться вокруг квартала.

Под окнами общежития крови на асфальте уже не было – смыли. Из дверей общежития вышел большой мужчина с полиэтиленовым пакетом в руке. Отойдя от учебного заведения на предписанные законом метры, мужчина закурил, запустил руку с дымящейся сигаретой в пакет, извлек оттуда банку пива, вскрыл с оптимистичным хлопком и одним движением буквально опрокинул содержимое себе в рот. Эта манера пить, опрокидывая жидкость прямиком в горло, почему-то понравилась Елисею, вызвала в его душе какую-то ностальгическую нежность – кто же так пил, опрокидывая?

Мужчина вернул в пакет пустую банку, оглянулся на Елисея, всматривался в него минуту, потом вскинул руки и заорал:

– Рыба! Рыба!

Рыба – это было школьное прозвище Елисея, производное от фамилии Карпин. Никто уже не звал его так десятки лет. А этот человек, большой бородатый человек, направлявшийся к нему широкими шагами, – звал.

– Рыба, едрена корень!

Кто это? Это… Елисей наконец узнал:

– Лошадь?

– Ахалтекинец, бля! – Лошадь сграбастал Елисея в объятия.

Грудная клетка, кажется, немного хрустнула.

Лошадь был одноклассником, но никогда не был школьным другом Рыбы. Вернее, Рыба не считал Лошадь другом, а Лошадь Рыбу другом считал. Потому что однажды Рыба спас Лошадь от смерти. И поцеловал. Эти два события Лошадь воспринял как безусловный повод для пожизненной дружбы и совершенной откровенности.

Кличка Лошади происходила от фамилии Копылов. Иван Копылов. Они познакомились во втором классе и виделись каждый день до окончания школы. Лошадь всегда был большой и неряшливый. Уже во втором классе газированную воду за три копейки из уличного автомата он пил так же, как сейчас пил пиво – опрокидывал в горло. Однажды, пока учитель физкультуры, оставив детей без присмотра, переживал у себя в каптерке тяжелое похмелье, старшие мальчишки повесили Лошадь в физкультурном зале на гимнастическом канате. Буквально – подняли впятером, обмотали шею канатом, отступили и смотрели, как повешенный дергается, руками пытаясь ослабить на шее канатную петлю. И даже когда Иван потерял сознание, стояли вокруг и смеялись. А Рыба, увидев эту казнь, испытал приступ ярости.

Он вообще-то был тихим. Но иногда при виде особенно необъяснимого свинства впадал в ярость. В тот день Елисей вломился с лыжной палкой в рыготящую кучку подростков, одному ткнул острием в живот, другому двинул рукояткой в зубы, третьего хлестнул с размаху по щеке – дрался так отчаянно, что шайка разбежалась. А победитель заплакал и, обливаясь слезами, размотал канат с шеи бездыханного приятеля. Лошадь грохнулся оземь. Рыба встал над ним на колени, потряс за плечи, потом прижал губы к его губам, дохнул ему в рот, трижды ударил кулаком с солнечное сплетение, дохнул в рот еще раз… «Смотри, бля, сосутся гомосеки», – гоготнул в дверях спортзала кто-то из вешателей. После второго вдоха Лошадь вдруг вздрогнул, завращал глазами, закашлялся, ожил, и Рыба обнял его, уткнулся носом в несвежий ворот его рубашки и завыл.

Дверь каптерки открылась. На нетвердых ногах вышел физрук, баюкая в руках баскетбольный мяч, вероятно, чтобы скрыть, как дрожат руки. Увидал обнимавшихся мальчишек и, едва сдержав рвоту, прокричал:

– Что у вас тут? Охренели совсем, пидарасы!

С этого момента Лошадь стал считать Рыбу другом.

Физически Лошадь Рыбу никогда не спасал. Но много раз спасал интеллектуально. Писал за него все контрольные работы и сдавал все экзамены по точным наукам. Лошадь был математическим гением. Как-то, еще в пятом классе, учительница вызвала Ваню Копылова к доске и стала диктовать условия задачи:

– Ванечка, записывай. В одну трубу втекает… в другую вытекает… сколько времени потребуется?..

– Шесть, – отвечал Лошадь довольно мрачно.

– Что «шесть»? – опешила учительница.

– Ответ «шесть».

– Шесть чего? Шесть часов, шесть литров?

– Это не важно в математике, – буркнул Лошадь, – правильный ответ «шесть».

Учительница кричала, что важно правильно записать условие задачи и правильно оформить решение. Поставила Лошади двойку. Он только пожал плечами и всю эту гуманитарную составляющую школьных математических задач продолжал игнорировать. Всех этих школьников, вышедших навстречу друг другу. Всех этих строителей, погрузивших столько-то тонн кирпичей. Он их игнорировал. Интересовался только цифрами. Довольно скоро учительница поняла свое счастье. Пару раз в год она посылала Ванечку в школьный туалет помыть шею, заставляла Ванечку надеть чистую рубашку, которую нарочно сама покупала в «Детском мире», и везла Ванечку на очередную математическую олимпиаду (однажды даже в Прагу), чтобы вернуться с триумфом – вот каких математических гениев воспитывает наша Ольга Михайловна, заслуженный учитель РСФСР.

На выпускном экзамене по математике Лошадь решил все шесть вариантов задания и разослал шпаргалки товарищам. Весь класс получил за экзамен «хорошо» и «отлично». Один только Лошадь получил «удовлетворительно», поскольку не удосужился написать на своем листке ничего, кроме верных ответов. Впрочем, тройка за экзамен никак не помешала Лошади с блеском поступить в Московский университет на факультет вычислительной математики и кибернетики.

Лошадь был гений. Голова у него работала, как доменная печь. Даже когда он спал, ему снились длинные ряды цифр или пустынные равнины, на которых вместо вереска росли математические формулы. Лошадь во сне чувствовал, что вместе эти растения должны были сложиться как-то в решение, например, теоремы Ферма, но они все никак не складывались. И Лошадь довольно рано понял, что утомительный накал мысли можно слегка остужать алкоголем. Тогда среди молодых людей модно было пить. И они пили. Рыба пил довольно вяло, а Лошадь – страстно.

Он жил с мамой. В квартире у них пахло кошачьей мочой и валерьянкой. Мама работала учительницей музыки в школе и была совершенно безвольным человеком. Валериановый настой Ванина мама пила кружками, коту тоже перепадало, и тот спьяну гадил по углам. С момента окончания школы у Лошади дома стали собираться большие и шумные компании. Рыбу Лошадь звал всякий раз, но Рыба приходил лишь изредка.

Поначалу компанию составляли студенты-математики. Они слушали тяжелый рок и играли в шахматы – вслепую и каждый сразу на нескольких воображаемых досках. Девушек у них не было, кроме Тани, у которой были усы и косоглазие, и Ники, которая была такой ослепительной красавицей, что никому даже и в голову не приходило ее клеить. Девушек снимали у метро каждый раз новых. Постепенно математиков в компании становилось все меньше, а все больше каких-то темных личностей. И девушки постепенно подобрались такие, которые занимались сексом только ради алкоголя или винта.

Рыба стал появляться у Лошади все реже. Потом женился и перестал появляться совсем. Они еще иногда разговаривали по телефону. Звонил всегда Лошадь, всегда пьяный – растолковывал свою математическую теорию поэзии, согласно которой число стихов в мире должно быть пусть и огромным, но конечным. Можно – утверждал Рыба – обработать имеющиеся стихи и точно выяснить, каких именно великих стихов не хватает на свете. В то время еще никто не знал слов big data, искусственный интеллект еще считался выдумкой фантастов. Слова Лошади про пересчет и программирование стихов звучали пьяным бредом. К тому же жена ревновала Рыбу к неведомому собутыльнику, которого никогда в жизни не видела.

Однажды Лошадь позвонил и вместо разговоров о Блоке или Рильке сразу ляпнул:

– Прикинь, у меня какие-то прыщи на залупе.

Рыба посоветовал Лошади обратиться к венерологу и быстро замял разговор. Ему было противно до тошноты. Он был молодоженом. До взаимных измен им с женой оставалось еще лет семь или восемь. Их жизнь казалась Елисею сияющим храмом чистоты. Даже по телефонному проводу нельзя было пускать в этот храм дурные болезни. С тех пор, видя по определителю номера, что звонит Лошадь, Елисей не брал трубку. Примерно год спустя Лошадь перестал звонить. Елисей думал – спился насмерть. Иногда вспоминал потерянного приятеля. Иногда терзал себя поисками своей вины в печальной судьбе Лошади. Но уж никак не думал, что Лошадь доживет до пятидесяти лет.

И вот он – Лошадь. Тискает Елисея в объятиях и колошматит огромными ручищами по плечам, будто выколачивает пыль.

– Ёптыть, как ты? Где ты? Откуда ты?

– Нет, уж лучше ты рассказывай, я думал, ты сбухался насмерть.

– Чой-то я сбухался? Намекаешь, что у меня проблемы с алкоголем?

– Это не более чем осторожные полунамеки, – улыбнулся Рыба.

– Не-ет! – Лошадь запустил руку в свой пакет и выудил еще банку пива. – С алкоголем у меня проблем нет. Вот без алкоголя проблемы. – Банка чавкнула, открываясь. – Будешь пиво?

Елисей старался, чтобы его тон соответствовал жанру «встреча старых друзей», но на самом деле сразу почувствовал, что если и тосковал, то по тому тринадцатилетнему Ване, придушенному канатом, а не по этому незнакомому дядьке с бородой. Но мало-помалу разговор у них наладился. Они вернулись ко входу в учебный корпус, сели на скамейку и принялись рассказывать друг другу, что с каждым произошло за тридцать лет. Лошадь придерживался все той же совершенной откровенности повешенного, и Елисей вскоре узнал следующее.

Мама у Лошади умерла так тихо и кротко, что пьяный сын обнаружил ее тело только на шестой день. Это его немного отрезвило. Еще немного отрезвило то, что к двадцати пяти годам неизвестно от кого Лошадь заразился вирусом иммунодефицита человека.

– Ого! – присвистнул Рыба. – И теперь как? На терапии?

– Да, все путем, нагрузка ноль, – Лошадь откупорил и опрокинул в горло еще банку пива.

Дальше Лошадь рассказал, что математикой больше не занимается, работает в институте Малевича вахтером сутки через трое и выпивает только после работы, то есть раз в три дня. А в остальные дни путешествует по старинным городам и монастырям.

– Бухаешь раз в три дня? – уточнил Елисей.

– Раз в три дня, но крепко.

– Это невозможно.

– Это, – Лошадь поднял вверх указательный палец, – многолетняя практика. Ну, или скажи мне, что бухаешь меньше! – Открылась четвертая банка, язык у Лошади уже слегка заплетался.

– Я бухаю больше, – согласился Елисей.

– Вот то-то! Поэтому поехали в Старицу, а? Ты бывал в Старице?

– Я не могу. У меня дочка.