У всякой драмы свой финал

– Не появлялся возле тебя тот парень с цветами? Не передала ты ему мою визитку? Ей не хотелось возвращаться к этой теме, но она чувствовала, что это было главной причиной, почему Корозов пригласил ее в ресторан. И Нарлинскую злило, что резон был не в ней, что она оказалась здесь обыкновенной наживкой. Потому постаралась увести разговор в сторону:

– Нет, я больше не видела его! – сказала с раздражением. – И не вспоминала о нем. У меня появилось столько новых почитателей, что голова кругом идет, просто ужас какой-то. Зрительская любовь иногда так утомляет. Ведь они видят меня не такую, какая я на самом деле, а такую, какая я на сцене. И приходится постоянно соответствовать сценическому образу, а это не всегда приятно и не всегда хочется делать. Вот и ты смотришь на меня, как на актрису Нарлинскую, а не как просто на Еву. Только мои друзья знают меня настоящую и любят меня за это, и я благодарна им. Я так устала, Глеб, так устала.

Корозов уловил в ее словах лукавство: какой женщине не нравится, когда ее превозносят, и тем более, когда ее носят на руках? А Нарлинская как будто устала от успеха. Глупость, все это глупость. Она еще так молода. Ей еще не может не нравиться купаться в лучах известности, хоть и местного разлива, но все-таки популярности.

– Иногда мне кажется, что молодость – это мой огромный изъян! – томным голосом сказала она.

И Глеб улыбнулся, молодым часто так кажется, и только повзрослев, они начинают понимать, что это было не изъяном, а даром божьим.

Ева, вдруг сильно потянув за собой Корозова к сдвинутым столам, накрытым белыми скатертями, к которым Ольга уже подводила Думилёву и Дорчакова, что-то говорила им, слегка жестикулируя. Ватюшков плелся сзади, время от времени косясь на Еву с Корозовым.

Глеб усадил Нарлинскую за стол, и когда разместились все остальные по местам, которые сами для себя выбрали, позвал официантов. Те быстро обслужили.

Весь вечер друзья Евы посматривали на Ольгу, и Ева при этом недовольно морщилась, делая вид, что все это ее не касается. Однако заметно было, что ей не особенно приходилось по вкусу, как Дорчаков и Думилёва оказывали внимание Ольге. Они как бы даже соревновались между собой, хотя Дорчаков послушно отступался, когда обнаруживал на себе недовольный взор Думилёвой. Та довлела над всеми, и это можно было уловить с первого взгляда.

Корозов восторгался женой, ему нравилось, с каким достоинством она принимала повышенное внимание гостей. Она была прекрасна, щеки чуть-чуть порозовели, много и умно говорила.

Ева на фоне Ольги уже не казалась красивой и артистичной, а просто миловидной и жеманной. Возле нее крутился только Ватюшков. И Глеб, чтобы как-то уравновесить обстановку за столом, тоже стал выказывать ей заинтересованность и почувствовал, как она за это была благодарна ему.

А когда он поднялся из-за стола и пригласил ее на танец, она просто расцвела. Тут же торопливо вскочила и сама повела его в танцевальный круг.

В танце она прижалась к Глебу, вопросительно шепнула:

– Зачем тебе нужен тот мой поклонник с цветами?

– Вернуть ему то, что он обронил. Я ведь уже говорил тебе при первой встрече, – сказал Корозов. – Ты, видать, невнимательно слушала меня.

– И все? – удивилась Ева.

– И все, – подтвердил Глеб.

У нее как-то странно загорелись глаза и в голосе появились заговорщические нотки:

– В таком случае я поспрашиваю о нем и постараюсь разыскать для тебя. Позвоню. Только о нашей договоренности никто не должен знать. Дай слово, что все останется в тайне!

– Обещаю! Могила! Даже не сомневайся! – Глеб, удивляясь просьбе, пригнулся к ее уху. – Можешь положиться на меня полностью!

Нарлинская на минутку притихла, а потом с сожалением прошептала:

– Как жаль, что ты не был раньше моим другом.

Он опять наклонился к ее уху:

– Разве тебе мало твоих трех друзей? Ты ведь рада, что они у тебя есть.

Она с усталой грустью глянула ему в лицо, покосилась на друзей, из которых только Ватюшков ревностно не отрывал от нее глаз, и Глеб услыхал, как печально прозвучал ее голос:

– Да. И это ужасно.

Корозов даже приостановился в танце, но она крепко вцепилась в него своими пальцами, шепча:

– Продолжай, продолжай танцевать, не останавливайся!

Глеб снова повел ее по кругу, она умолкла, успокаиваясь и прислушиваясь к ритму мелодии.

После этого вечера прошло несколько дней, и у Глеба раздался звонок телефона. Он услыхал взволнованный голос Нарлинской:

– У меня есть, чем порадовать тебя, Глеб! Того парня, которого ты ищешь, зовут Романом. Если ты по-прежнему хочешь видеть его, то должен сегодня ровно в двенадцать часов дня поехать в кафе «Оранжевое небо», он будет там! – и телефон отключился.

Не было сказано, ни здравствуй, ни прощай, как-то все быстро, скороговоркой, словно украдкой.

Время до двенадцати часов еще было. Кафе «Оранжевое небо» Корозов знал, иногда заглядывал в него, кухня была неплохая, толкучки не было, обслуживание приличное. Кафе под открытым небом. Оформлено в оранжевых тонах: оранжевая площадка, оранжевые пластмассовые столики, оранжевые стулья, оранжевые зонтики над столиками, и даже оранжевая посуда.

Глеб подъехал к кафе ровно ко времени. Сквозь стекла автомобиля увидал за одним из столиков Романа. Тот сидел боком к Корозову и смотрел прямо перед собой.

Он был здесь по просьбе Нарлинской. Конечно, ему больше удовольствия доставила бы встреча с самой Евой, он бы забыл о запретах отца, но сейчас он пообещал ей.

Несмотря на все метания последних дней, на безобразное настроение, на унижение болью, на злость на Еву, на желание убить ее за то, что она разрывала ему сердце, он продолжал любить ее и ради нее готов был на любой сумасшедший шаг.

Приехал в кафе за полчаса до встречи.

Яркое солнце било в глаза, оранжевые стулья и столики под этими жгучими лучами были еще ярче. Правда, оранжевые зонтики над столиками немного спасали от жаркого зноя, но тень от них над каждым столиком была настолько мала, что ее едва хватало для одного человека. И тот, кто оказывался в этой тени, был счастливчиком.

Роман за этим столиком был единственным посетителем и потому расположился в тени зонтика.

– Наконец-то, я тебя встретил, молодой человек, хотя, казалось бы, это ты должен меня разыскивать! – сказал Корозов, подойдя к нему сбоку.

Роман вздрогнул, задумчивость слетела с лица. Посмотрел на Корозова, будто впервые видел его. Поморщился, наткнувшись на взгляд охранника за спиной у Глеба. Глеб отодвинул стул напротив, сел на горячее сиденье. Носовым платков вытер пот с лица. Жара стояла такая, что при любом малейшем движении под солнцем лоб мгновенно покрывался крупной испариной.

Роман хмыкнул – ему в футболке, шортах и в тени зонта было нечем дышать, а уж Корозову в костюме, на горячем сиденье, под прямыми лучами солнца он представлял, как было некомфортно.

На замечание Глеба он промолчал. Тот достал из кармана кинжал, и положил перед собой. Глаза Романа вспыхнули и тут же погасли, но ноздри мелко задрожали, и взгляд некоторое время не отрывался от кинжала, выдавая смятение парня. Корозов ладонью прижал кинжал к столешнице:

– Ты оставил этот кинжал, я искал тебя, чтобы вернуть его! – сказал Глеб. – Но сначала скажи мне, откуда у тебя такая дорогая вещь? И кто ты? Кроме твоего имени, мне ничего неизвестно.

Роман нервно дернулся, он боялся нарушить приказ отца не соваться к Корозову за кинжалом, потому не хотел сейчас вести никаких бесед с Глебом, а, тем более, раскрываться перед ним. Враждебно спросил:

– Кинжал? А кто сказал, что это я оставил кинжал?

Глеба обескуражил вопрос, но он не растерялся:

– Это я говорю, потому что видел его в твоих руках, видел, как ты кидался с ним на Блямбу, а затем на меня, как потом выронил его.

Но Роман стоял на своем:

– Нет. Ты явно что-то перепутал.

Глеб не мог понять, что это было. Или таким манером Роман отказывался от кинжала, или обыкновенно дурачился.